Им помогали силы Тьмы

Он секунду помолчал и продолжил:

— Ни один человек на свете, господин майор, за исключением моего дорогого друга Мартина, присутствующего здесь, не осознает тяжесть ноши, которую мне приходится нести. Исключительно благодаря мне наша страна еще не потерпела сокрушительного поражения. Меня предают все до единого бывшие сторонники. Это катастрофа у Ремагена! Только представьте себе! Солдаты Германии забывают о своем долге! Оставить стратегический мост без соответствующей охраны! Не взорвать его при приближении противника! Свиньи! Я прикажу всех их ресстрелять! Всех, всех до одного! Офицеры заплатят за предательство жизнью жен и детей тоже! Я… я…

И понесло. Ни Грегори, ни Борман не осмеливались его остановить. Более часа без остановки он говорил, кричал, угрожал. Он хрипел, синел, звенел, но слова лились ритмичным потоком. Это было что-то вроде воинственной песни, которая притупляла чувства у слушателей и заставляла их лишь кивать в знак согласия с исполнителем в логических паузах. Грегори частенько приходилось слышать о гипнотической силе воздействия речей Гитлера, теперь он сам имел возможность убедиться в мощности этого эффекта: он был вынужден усилием воли подавлять в себе возникающее у него невольно впечатление, что этот дряблый, сломленный человек с серым лицом — он и есть истинный Мессия, который отказывал себе во всех жизненных благах и удовольствиях, он доведен до этого ужасающего состояния потому лишь, что все свои силы, физические и душевные, отдал ради одного, ради своего призвания привести народ Германии к лучшей жизни.

Наконец, Гитлер с трудом поднялся на ноги, опираясь руками о стол: чувствовалось, что его тирады здорово измотали его. Он пробормотал Грегори:

— Вы должны представить мне вашего слугу. Борман устроит все, что следует. Мы проведем сеанс. Кто знает, быть может, вас и вашего турка послало мне само Провидение, чтобы указать путь. Ради победы мы обязаны испробовать все возможные способы. Есть некие силы, которые в состоянии помочь нам, и игнорировать эту возможность нельзя.

Видя, что аудиенция закончена, Грегори пружинисто вскочил, отдал нацистское приветствие и четким шагом вышел из комнаты. Секундой позже за ним вышел Борман в предбанник-коридор, внимательно заглянул в лицо Грегори, бледно улыбнулся и сказал:

— О визите вашего турка к фюреру я вам сообщу.

В последующие несколько дней на Третий Рейх свалилась новая серия несчастий. Гиммлер снова покинул свою штаб-квартиру в Пренцлау и теперь командовал в Гогенлихене.

Несмотря на то что русское наступление на севере впрямую угрожало Берлину, самым сокрушительным ударом для обитателей бункера явились вести с юго-востока. Вместо того чтобы спасти Будапешт от всех ужасов осады и бомбардировок, Гитлер послал туда Зеппа Дитриха с отборными войсками СС, и они упорно обороняли город, пока все прекрасные дворцы Будапешта не были превращены артиллерийским огнем в руины. Чуть позже пришло сообщение от Дитриха, что он разбит и с остатками армии отступает по направлению к Вене.

За два дня до этого Гитлер послал Дитриху детальный приказ о том, что он должен контратаковать русских. В этот день лил проливной дождь, не менее шквальный и губительный огонь на него обрушила русская артиллерия, лучшие, отборные части Зеппа Дитриха были наголову разгромлены. Когда фюрер узнал, что его самый надежный генерал объявил генеральное отступление, его ярость была неописуема. Он бушевал четыре часа подряд и в ту же ночь продиктовал приказ о том, что его любимое образцово показательное подразделение лишается предмета их особой гордости — нарукавных повязок, таким образом окончательно унизив наиболее преданных ему солдат.

Через несколько дней пришло известие о том, что Дитрих наотрез отказался выполнить приказ фюрера, а потом в ставку пришла посылка, адресованная лично фюреру. В ней был ночной горшок и в нем — все награды, которые Дитрих получал от Гитлера.

То, что за ними до сих пор так никого и не присылали, Грегори относил на счет расстроенного состояния ума фюрера, болезненно переживавшего эти последние несчастья. С той памятной встречи прошла уже неделя, но, с другой стороны, он провел во внешнем бункере уже две недели и страдал если не от клаустрофобии, то по меньшей мере от тяжести нервной атмосферы в этом логове кобры: постоянно снующие туда-сюда люди, одни трясутся от страха, ожидая стать жертвой очередного приступа яростного гнева фюрера, другие сокрушаются по поводу его безумных распоряжений, которые они должны доставить по назначению, все вместе боятся за судьбу своих близких, за свое более чем неопределенное будущее. Так или иначе, но Грегори уже физически необходимо было разрядиться, и он решил попросить себе полдня увольнительной.

Все десять месяцев, прошедших с момента, когда он уехал из Берлина от Сабины, он не переставал беспокоиться за ее судьбу и не раз уже испытывал непреодолимую потребность навестить женщину. Поэтому в субботу он отпросился у Коллера до вечера и отправился на виллу Сабины.

Когда Грегори наконец увидел виллу, он с тревогой обратил внимание на то, что верхний этаж дома больше не существовал.

Разумеется, если Сабина прятала его, когда он был вне закона, то сейчас майора «Люфтваффе» ни она, ни Труди не выдадут. Но не исключена возможность, что фон Остенберг поселился здесь снова, а встреча с ним не входила в планы Грегори, поэтому он подходил к вилле, соблюдая предосторожность. Вблизи он разглядел, что хотя все окна, за исключением одного, были разбиты, а потом заколочены, через то единственное он увидел стоявший на подоконнике горшок с гиацинтами, следовательно, в доме жили. Оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никого не видно, он прошел через боковую калитку, обошел сзади гараж и позвонил с черного хода. Через секунду дверь открыла Труди.

Узнав его, она так испугалась, что ему пришлось успокоить ее улыбкой и словами:

— Я не привидение, Труди, и рад видеть тебя живой и здоровой. Надеюсь, что твоя хозяйка тоже в порядке. Она дома?

Труди, приходя в себя, улыбнулась ему:

— Нет, в данный момент ее нет. Она у доктора, очень скоро вернется и, я уверена, будет счастлива видеть вас. Заходите, прошу вас.

— А что господин граф, — полюбопытствовал Грегори. — Он все еще живет здесь? Или, может быть, кто-нибудь другой?

Девушка покачала головой.

— Нет, мой господин. Мы уже живем одни.

— Это хорошо. А что ты такое сказала насчет доктора? Разве у баронессы что-нибудь серьезное?

— Нет, мой господин, у нее легкое недомогание, от которого она страдает последние несколько недель.

Ободренный полученными известиями, Грегори вошел вслед за Труди в дом и прошел в гостиную. В нескольких местах изрядно попорчена была штукатурка на потолке, на стенах виднелись пятна от сырости, но в общей сложности здесь было прибрано и уютно. Труди рассказала, как в сентябре в их дом попала бомба, но небольшая, поэтому пострадал только верхний этаж, и, слава Богу, никто из обитателей. Грегори все еще беседовал с Труди, когда послышался звук открываемой двери в передней. Он поднялся с дивана и встретил Сабину.

Она не выглядела больной, наоборот, была прекрасна, как всегда, только лицо уже было несколько напряженным. Но в ту же секунду, когда она его увидела, это выражение исчезло, и она с радостным криком бросилась Грегори на шею. После первых объятий и расспросов она погладила ловко сидевшую на нем форму и, кокетливо заглянув в глаза, спросила, как это ему удалось так быстро дослужиться до майора. Она, видите ли, всегда была без ума от летчиков, но особенно нравились ей майоры.

— Это долгая и запутанная история, — отмахнулся Грегори, — я тебе потом как-нибудь расскажу все по порядку, а пока в двух словах: после полугода, проведенных в концлагере, мне удалось добраться до Геринга, и он дал мне работу — втыкать булавки в карты в Министерстве ВВС.

— Грегори, милый, — заворковала Сабина, — в чем тебе всегда было не отказать — так это в дерзости. Тут с тобой никому не справиться.