Блатной (Автобиографический роман)

— Да просто потому, что конечная наша цель — захват Норильской радиостанции, — медленно, веско выговорил Левицкий. — Прорвемся в эфир, свяжемся с Америкой, с Западом…

— Вы думаете, что вас кто-нибудь поддержит? — улыбнулся я. — Эх, братцы… Очевидно, вы незнакомы с историей лагерей.

И тут же я, стараясь быть предельно кратким, рассказал собравшимся о знаменитом Соловецком Бунте; о массовом побеге заключенных с островов и о том, как норвежцы выдали беглецов — вернули их под конвоем обратно. Сообщил я также о восстаниях на Воркуте и в Соликамске. Кое-кто рассчитывал тогда на поддержку местного туземного населения… Однако расчеты бунтовщиков не оправдались. Туземцы предали их. И в результате оба эти восстания были подавлены.

— Так что же вы предлагаете? — спросил после минутного молчания Борода. — По-вашему выходит, что всякая борьба обречена… Что надо сложить оружие… Вы к этому клоните?

— Вовсе нет, — ответил я, — да теперь оружие складывать и нельзя — бесполезно. Вы всё равно уже сунули голову в петлю… Так что надо действовать! Но не тешьтесь иллюзиями. Вот к чему я клоню! Вас никто не поддержит со стороны. Рассчитывать нужно только на себя, на свои силы. И думать в первую очередь следует не об этой дурацкой радиостанции, а просто о том, как бы уйти подальше. Знаете поговорку: «Самое главное — вовремя смыться…»

— Ну, ты, брат, рассуждаешь как профессиональный блатарь, — сказал, покрутив головой, Левицкий.

— А я и есть блатарь! Как же еще я могу рассуждать? И если мне позволено говорить от имени шпаны, то хочу вас сразу же заверить: мы, конечно, поможем. Переколоть охрану, взять зону — это пожалуйста… Но потом пути наши разойдутся.

— Что значит разойдутся? — резко спросил Левицкий. — Когда это — потом?

— Ну, после резни, после того, как будет ликвидирована охрана. Вы, вероятно, собираетесь оставаться здесь, держать оборону… А уркам это ни к чему. Восстание для них не самоцель, а единственный, кратчайший путь к свободе. Понимаешь, старик? К свободе, к бегству! Ради этого они пойдут на все, тут уж я могу выдать любые гарантии.

— Любые? — спросил, сужая глаза, Сергей Иванович.

— В общем, да, — ответил я. — Ради Бога, не ловите меня на словах! В принципе я знаю психологию блатных. Хотя, конечно, могу и ошибиться кое в чем… Но как бы то ни было, большая часть моих ребятишек согласится, я уверен.

— А позвольте уточнить, — подал голос Борода. — В переводе на язык чисел — большая часть — это будет сколько? Ну хотя бы ориентировочно.

— Человек шестьдесят, — ответил я, поразмыслив, — может быть, чуть побольше… Надо учесть, что около блатных постоянно трется всякая мелочь — пацаны, молодое хулиганье, различные шкодники. У нас их называют «жучками». Есть еще и другая категория: шестерки, девки… Но эти не в счет. А вот жучки — активная сила. И весьма многочисленная. О них нельзя забывать.

— Та-а-к, — процедил Борода. — Значит, вместе с этими жучками будет, скажем, что-то около сотни… Верно?

— Считайте — восемьдесят, — отозвался я. — Тут уж все наверняка.

— Но это же роскошно!

Борода широко ухмыльнулся, дымя папиросой, распустив по лицу морщины. Шибко потер ладонью темя и затем крикнул:

— Отметьте, князь: восемьдесят человек — против вахты. Слева, не забудьте, слева! Группа ЦРМ теперь сможет полностью сосредоточиться на западном участке.

Я посмотрел на Оболенского. Во все время общего нашего разговора он смирно сидел в углу, шурша там бумагами. Я как-то забыл о нем, упустил его из виду. И теперь вдруг с беспокойством и тревогой заметил, что он пишет что-то. Все время пишет. Пишет без остановки!

— Вы что же это, князь, — спросил я, — в самом деле ведете протокол?

— Ну да, голубчик, — он поднял на меня голубоватые, выцветшие, невинные свои глаза. — Ну да. И, кстати, мне хотелось бы выяснить… Восемьдесят человек — группа немалая. Перечислять поименно всех не стоит, конечно. Но все же надо отметить некоторых — самых главных, ведущих. Ведь не один же вы будете возглавлять операцию!

— А я у вас, значит, уже записан?

— Конечно. Под литерой «у» — уголовник.

— О Господи, — простонал я. — С кем я связался? — и, шагнув к Оболенскому, склонившись над ним, я гневно сказал: — Вычеркните мое имя. Слышите? Вычеркните немедленно!

— Но как же так? — растерянно забормотал князь. — Общий порядок…

— Плевать мне на общий порядок!

— Но позвольте, позвольте, — загорячился Сергей Иванович. — Хочу заметить, что этот порядок существует давно. Он выработан всей практикой великого русского революционного подполья. Вы, молодой человек, существо стихийное. А мы руководствуемся достойными образцами… Да-с, — закончил он фальцетом, — образцами!

— Не знаю, чем вы руководствуетесь, — пожал я плечами, — но, по-моему, вы все тут сошли с ума! Я же говорил, что вы суете голову в петлю. Сказано это было образно, метафорически… Однако теперь я эту самую петлю вижу вполне конкретно. Вы представляете, что произойдет, если все ваши протоколы и списки попадут в чужие руки?

— Ну, надеюсь, этого не случится, — хмуро усмехнулся Левицкий.

— Я тоже надеюсь, — на мгновение я замолк, умеряя дыхание, стараясь справиться с раздражением. — Но все же имейте в виду: никаких имен я вам не дам! И мое имя тоже уберите, вычеркните, прошу вас… Нет, не прошу — настаиваю! Иначе мы не столкуемся.

— Ну, хорошо, хорошо, — Борода примирительным жестом поднял обе ладони. — Никаких имен не будет.

— Но как-то все-таки надо же их обозначить, — задумчиво протянул Сергей Иванович.

— Так придумайте, черт возьми, какой-нибудь шифр, — сказал я, — оперируйте цифрами что ли… Не знаю, я не специалист, я существо стихийное.

— А что, можно и так, — согласно кивнул Левицкий. — Чтоб мальчик не нервничал.

Он опустил густые клочковатые брови, покусал губу.

— В твоей группе — по идее — восемьдесят человек? — погодя спросил он меня. — Ну вот. Пусть она значится как восьмерка. Против этой цифры ты не возражаешь?

— Что ж, — сказал я, — пусть…

— Ну и ты сам пойдешь под этим же кодом. Согласен?

— Ладно.

— А не слишком ли много мы с ним возимся? — послышался вдруг медленный Витин басок. — Уламываем, как девку. Никак ублажить не можем. То того ему подай, то этого… Противно глядеть!

Я живо повернулся на его голос. Но ответить не успел. В разговор включился Оболенский:

— Кстати, у меня вопрос к нашему молодому коллеге. В блатном жаргоне, если я не ошибаюсь, тоже ведь имеется некая цифровая символика?

— В общем, да, имеется, — сказал я. — Слово «шестерить», например, означает прислуживать, лакействовать. А «восьмерить» — лукавить, хитрить, изворачиваться.

— Так в чем же дело? — засмеялся Левицкий. — Все таким образом совпадает… Для тебя и твоей группы данная цифра подходит как нельзя более точно.

— В чем же это ты усматриваешь мою хитрость?

— Да я вовсе не имею в виду лично тебя… Я говорю о хитрости кастовой, типовой, присущей всем вообще уголовникам. Вы же ведь преследуете только свои интересы.

— Каждый преследует свои интересы, — я устало махнул рукой. — У одних интересы кастовые, у других — партийные… Какая, в сущности, разница?