Обряд

Дьякон покосился на Игуменью. Она, приоткрыв уголок одеяла, смотрела на мальчишку, и выражение ее лица встревожило его. Разве она забыла, что предстоит завтра? Чего это она так распустилась?

Мальчонка зашевелился, водя ножками, толкнул Дьякона в бок, и Дьякон посмотрел на сверток, отчего-то не желая отодвигаться.

Его вдруг укололо, что он, не сознаваясь самому себе, то и дело возвращается к завтрашнему. Сумеет ли он выполнить то, что от него требуется? Вопрос вовсе не в его трусости, уж в этом-то его никто не упрекнет. Вопрос в таких вещах, о которых меж Братьями не говорят…

На Трехпрудной жил сирота Сережа. Это была последняя надежда. Больше Дьякон не знал ни одного адреса — в клане это не поощрялось. Ни одного, если не считать…

Сердце у него переместилось под ключицу, колюче нажало там, когда он поднимался к Сережиной квартире. Помоги, Сатана, помоги! Ну как к попу возвращаться — к ночи тот разойдется так, что дом встанет на крышу, уж Дьякон знает.

В подъезде пацанята пуляли из трубочек сухим горохом и с грохотом бросились вниз, увидев Дьякона. Он нажал кнопку звонка, и в груди у него опустело — никто не выходил. Надавил снова, уже почти с остервенением. За дверью глухо зашаркало. Дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, показался тусклый глаз и старушечья желтая щека с сосулькой седых волос.

— Уехал, завтра вернется, — сказала старуха, жуя слова так, что едва можно было разобрать.

Дверь захлопнулась.

Дьякон уперся кулаком в кнопку звонка. Шаркание удалялось. Он со всей силы ударил по двери и пошел обратно, чувствуя, как усталость пригибает его книзу — ноги едва передвигались.

Туча заняла уже полнеба, передний ее край фантастически клубился в зените, над самой головой. Город помрачнел и как бы осунулся, тени легли на его звонкие черты. Летел по мостовой ветер, расчищая ее перед первым отрядом дождя от всякого мелкого мусора.

Дьякон упал на сиденье и тупо уставился себе под ноги. Водитель терпеливо молчал, должно быть догадываясь, что возит пассажиров щедрых. Ждала и Игуменья, вдруг вытянувшись, выпрямив спину.

— К Трем Дворцам, — сказал Дьякон, и тяжесть, грубо, жестко надавившая на него, поплыла прочь, отпуская.

Ударили по крыше тонкие барабанные палочки, чаще, чаще. Водитель пустил дворники. Мостовая враз потемнела, антрацитово блестя и как бы колеблясь от прыгающих по ней капель. Промчались мимо грузного оштукатуренного забора-стены, мимо волшебно сияющих стекол универсама, под колеса прыгнули трамвайные пути, влажно, сильно захлопали по шинам, и впереди легла царственная эспланада, ведущая к площади Трех Дворцов.

— К этнографическому музею, — сказал Дьякон, когда пролетели площадь.

Сзади во весь небосвод упала молния, затем, рыча, взлетел гром и, раскалывая землю, с чудовищным треском вонзился вслед за молнией. Дождь встал стеной, затуманив пространство. Мостовая бурно помчалась под уклон, вспениваясь, плеща мелкими волнами и вдруг, воронкой скатываясь в ливневую канализацию.

Теперь едва ползли, почти по кузов в воде, и Дьякон мучительно думал, что предпринять. Нельзя же мальчишку целые сутки держать на одном вине, к тому же надо менять пеленки. Да и просто необходимо хоть какое-то укрытие. Как же это он попал! Голова трещала, раскалывалась. Он со злобой посмотрел на сверток.

Они кружили по городу почти час. Свалилась за предместья гроза, схлынула вода, оставив полосы кофейного ила, взмыл голубой сонный пар, и серые лужайки сухого асфальта проклюнулись там и здесь.

— Едем на Дачную площадь, — наконец сказал Дьякон с отчаянием, и что-то в нем дрогнуло.

Игуменья прижала сверток к груди, точно не желая отдавать. Дьякону опять вдруг стало страшно от предстоящего завтрашним вечером.

— Да что с тобой? — прикрикнул он на Игуменью так, что водитель сурово и нетерпеливо покосился на них.

Взметнулись на холм, поворот, еще поворот.

— Здесь, — сказал Дьякон, открывая дверцу еще не остановившейся машины.

Он пробежал двор, оглушительно пахнущий сырым песком, свежевымытыми сосновыми досками, тополиным листом и сиренью. Остановился, вдруг ощутив, что голова и все тело становятся одновременно и невесомыми, и громоздкими. Метнулось в чьем-то окне крыло занавески. Он вошел в подъезд.

Она открыла сразу, и лицо ее как-то и жаляще, и жалеюще улыбнулось. Он молча стоял, глядя на нее и отчего-то чувствуя себя преступником.

— Проходи, — сказала она, и улыбка ее полетела к Дьякону, оплавляя, растапливая все, что в нем было застывшего, промороженного.

— Я не один, — кое-как выдавил он, не отпуская ручку двери.

Но ее улыбка осталась все такой же сияющей, звонкой — черная помада той памятной ночи заменена перламутровой, — и он, думая, что она не поняла, добавил:

— Я со своей…

— Хорошо, — сказала она, слегка по-звериному потягиваясь, приоткрывая волнующе-сонный холмик за отворотом халата. — Где же она?

Дьякон побежал вниз, забыв закрыть дверь.

Когда они возвратились — Игуменья бок о бок о ним, Дьякон не ожидал от нее такой решительности, — ведьма была уже в турой клетчатой юбке, тонкой полосатой кофточке, подобрана и одновременно уютна.

Игуменья, ни слова не говоря, едва кивнув, прошла к дивану. Дьякон изумленно, но и с облегчением следил за ней. Она уже распеленывала ребенка, разбрасывая в стороны углы одеяла. Мальчик спал, чуть подрагивали во сне крохотные ресницы. Вдруг носик его на мгновение сморщился, он поднял трогательно пухлые ручонки с ниточками складок у кистей и потянулся. Глаза у него приоткрылись и тут же захлопнулись. Он по-хозяйски положил ручонки на одеяло, выставив мягкие розовые впадинки подмышек, и опять уснул. Игуменья принялась его тормошить.

На губы ведьмы вспорхнула ласково-ядовитая улыбка, и она скользнула в боковую комнату, потянув Дьякона за собой.

Игуменья выпрямилась, глядя им вслед, и — Дьякон на миг обернулся — лицо у нее потемнело.

— Если ты не возражаешь, — приглушенно-звонко крикнула ведьма то ли Дьякону, то ли все-таки Игуменье.

Что было отвечать? Этот внезапный натиск не то чтобы ошеломил Дьякона, но расклеил, разобрал его мысли на части, и он опять обернулся, точно ища совета. Игуменья все смотрела на него, и взгляд ее — уже все более отстраненный и прощающий — испугал Дьякона. Это что ж, ради мальчишки она готова уступить его?

— Молоко в холодильнике. Подогреть можно в горячей воде, — сказала ведьма через его голову, и Дьякон понял, что вряд ли все это сошлось случайно: похищение приплода на день раньше срока, тяжкие поиски пристанища. И то, как легко он достал ее адрес: «Переулок за Дачной площадью, первый дом во дворе, третий этаж, квартира 37», — сказал Котис.

Котис! Сказал! Дьякон шагнул вслед за ведьмой, крепко закрывая за собой дверь.

Она робко-настороженно улыбнулась ему и отошла к окну. Полуприкрытая белыми дуновениями тюлевой занавески, подхваченная сбоку промытым жарким послегрозовым солнцем, ее фигура вдруг искряще затуманилась, вся одетая в золото.

— Чего ты хочешь? — спросил он задержанным протяжным голосом.

Она прошла от окна к столу кошачьей гибкой поступью и оперлась о спинку желтого дряхлого плетеного стула.

Должно быть, здесь был кабинет. Отделанный под мрамор узкий пенал книжного шкафа, настенные часы с жестяным, в голубых цветах циферблатом, странная стремительная, точно летящая, софа на тонких ножках, угрюмый древний побитый письменный стол с коваными ручками ящиков, тяжелый хобот бра на ярко-сиреневой стене, внезапная стрела продолговатого плафона подвесной лампы на тонком оранжевом шнуре — помещение для поедания фантастических романов.

— Я рада помочь вам, — сказала она.

Глаза у нее были бархатно-синие с накрашенными кружевными ресницами.

Дьякон почувствовал, что грудь ему осыпало каленым песком.

— Так получилось, — сказал он с усилием. — Я бы и сам пришел, один.

— Даже лучше, что вы у меня вместе, — бело-розовая улыбка, взгляд в упор.