Каллиграфия (СИ)

— Так-та-ак, — протянула хранительница. — Значит, тебя покорила твоя светящаяся подопечная?

— Абсолютно верно.

— И что же ты намереваешься предпринять?

— Как что?! Перво-наперво выудить ее оттуда, куда ее занесло. Она ведь сбежала от меня! Точно в воду канула. Без твоего содействия наверняка не обошлось, — с укоризной заметил Кристиан и, предвидя, что она начнет отпираться, добавил: — Тот новый телепортатор ведь твоих рук дело?

— Такое ощущение, что, если б не было у нее телепортатора, она бы от тебя не удрала! — обиженно проговорила Аризу Кей. — Уж, верно, ожог ты заработал не на солнцепеке!

— Ох! — только и сказал тот.

— Девушки не убегают просто так, — развивала свою мысль японка. — У них всегда имеется какой-нибудь, пусть захудалый, но мотив. Чем ты ей не угодил?

Скрюченная сакура застонала под ветром, бесцеремонно стряхнув на головы собеседников черные, точно опаленные, цветки.

— По-моему, все дело в личном пространстве, — задумчиво изрек Кимура. — И, сдается мне, я проявил излишнюю настойчивоть, пытаясь снять ее с дерева.

— Она слишком свободолюбива, — подвела итог Хранительница.

— Вот именно, чересчур.

Оба они вздохнули.

Палатка из розового атласа выгодно выделяла их на фоне поблекшего, омертвелого Сада, и вскоре, невзирая на запрет, дети-беженцы — смуглые и светленькие, высокие и низкие — обступили их со всех сторон, лупя глаза на человека-в-черном.

«Их теперь не прогнать, — шепнула ему Аризу Кей. — Больно уж ты занимательная личность».

— Пускай себе смотрят! Побег Джулии окончательно меня доконал, — устало произнес тот.

— Но ты ведь любишь ее?

— Да если б она была при смерти и требовалась бы пересадка сердца, я б, не задумываясь, отдал свое.

— В гробу я видала этих клеветников! — запальчиво говорила Мирей, сминая студенческую газету. — Надо же, чего понаписали! Многострадальная Аннет повествует о плене, справедливая Аннет дает показания, принципиальная Аннет ратует за поддержание престижа Академии! Она, представьте себе, не хочет ударить в грязь лицом! Да попадись она мне, я уж ее в грязи вываляю! Основательно вываляю! Будет знать, как бесславить наших друзей!

Далее филиппика ее переходила в цепь неразборчивых французских выражений с примесью едкостей на итальянском, где эвфемизмами даже и не пахло. За крепкими обличительными высказываниями следовал шквал отборных ругательств, к счастью для Розы, тоже на французском, поскольку всё негодование подруги целиком обрушивалось на ее солнечную головку. В этот послеполуденный час Мирей посчастливилось застать Розу в гостиной за вышиванием, пустым, по ее разумению, занятием.

— Бросай, — сказала она, — свое шитье и посмотри, до чего мы докатились! Синьор Кимура у нас теперь лицедей и заговорщик, Жюли и Джейн — в категории «неприкасаемых», а Франческо — передаю дословно — «легкомысленный и слабовольный чудак». Ну, каково?!

— Для Росси наказание смягчат, — кротко заключила та.

— Нет, ну ты подумай! — кипела Мирей. — Безобразники! Каких людей опорочили!

— Да, непростительная халатность, — подтвердила Роза, — пускать такое в печать.

— Надо пойти и накостылять проныре Аннет по первое число! — сжала кулаки француженка. — Как ты считаешь?

— Накостылять? — испугалась Соле. — Мне кажется, твой план требует доработки.

— Осторожничаешь! — презрительно ввернула Мирей. — Вот выловим Кианг, наденем маски и в темноте… того… подкрадемся. Ух, потеха будет!

— Ерунда, — уверенно сказала Роза. — Эдак мы только хуже сделаем. Ты хочешь мстить в открытую, а надобно деликатно. Дипломатический, понимаешь ли, нужен подход.

— De quoi? [50]

— Напишем в редакцию студенческой периодики, что, мол, так-то и так-то, к вам поступили ложные сведения. Опровергнем, так сказать, гнусную ложь.

— Анонимно?

— Ну, разумеется! Помнится мне, Арсен Люпен [51] ловко манипулировал людьми при помощи газетных объявлений.

— А что? — просияла Мирей. — Идея, достойная Наполеона! Как она мне самой в голову не пришла?

— И главное, руки марать не придется, — торжествующе заключила советчица.

Последний аргумент окончательно перевесил чашу весов, склонив француженку к методу тактичному и куда более результативному.

Роза, бесспорно, не могла оставаться равнодушной к событиям, касавшимся хоть и не ее непосредственно, но всё ж бросающим тень на четвертый апартамент. Однако много более волновало ее отсутствие Елизаветы, одной из тех искренних и доброжелательных критиков, которые могли по достоинству оценить художественные ее работы. Вот уж третьи сутки от нее ни слуху ни духу! Поначалу думали обратиться к Донеро, но тот, услыхав скверные вести о Лизе, так разнервничался, что даже сломал грифель карандаша, которым чертил карту. Мирей упирала на то, что во всем виновато вино из Зачарованного нефа, и утверждала, будто с вином отыщется и россиянка. Но так как кагор исчез столь же бесследно, сколь и его обладательница, утверждение сие не могло считаться состоятельным. Даже «всевидящая» подзорная труба дала маху! Она указала около двадцати различных Елизавет Вяземских, которые не шли с Лизой ни в какое сравнение: то слишком худая, то чересчур полная, то нос кривой, то разрез глаз не тот.

— А ваша труба под землею искать умеет? — осторожно поинтересовалась у профессора Роза, не имея на уме ничего худого.

— Прикуси язык! — процедила Мирей, ущипнув ее за руку. — Что несешь, а?!

Донеро с тех пор пребывал в глубокой печали, и казалось, смысл жизни для него навеки утрачен. Лишиться любимой ученицы! Что ж, сперва она горевала по географу, теперь он по ней. Вполне закономерно.

— Я, — говорила Роза, шагая по яркому весеннему парку, — как раз начала пробовать абстракционизм. По ее наставлению, кстати! А она словно бы нарочно пропала! Подевалась невесть куда!

— Молись, чтобы из твоего «невесть куда» она воротилась живой и невредимой, — ворчала Мирей, грузно ступая рядом. Когда у нее портилось настроение, она всегда топала, как слон.

— Да уж буду, и не сомневайся! Мало того, что моя, не побоюсь этого слова, муза сгинула, так с весною еще и аллергия обострилась. Вот что сейчас цветет?

— Алыча, — без выражения произнесла Мирей.

— Апчхи!

— Пусть исполнятся твои желания! — таким же бесцветным тоном проговорила она, озвучив сие несуразное высказывание затем лишь, что так принято в Провансе. — Еще слива, по-моему… И вишня.

— А-апчхи!

— Любви тебе! — мрачно сказала француженка, искоса взглянув на Розу. — Ах да, и сирень, под окнами химической лаборатории.

— А-а-апчхи! — расчихалась Роза и полезла в карман за платком.

— Пусть дни твои длятся вечно… — совсем уж хмуро присовокупила Мирей.

— Как странно ты выражаешься, — прогнусавила художница, принявшись сморкаться.

— Отдаю дань традиции, ничего личного, — понурившись, буркнула та.

«Милая, добрая Франция! Как скучаю я без тебя! Без твоих песен, т в о и х абстракционистов и без моего Жана!» — с болью подумала она, ощутив, как подкатывает к горлу жгучая волна, а на глаза наворачиваются слезы.

У Морриса Дезастро день с утра выдался пренеприятнейший. Всё у него не клеилось: с подручными он повздорил, бутыль лучшего шампанского расколотил вдребезги, и, по последним сведениям, его незаменимого консильери застрелили на собственной шхуне при входе в порт Пиреи. Сидя в дорогом эбеновом кресле, он в бессильной ярости комкал полу своего пальто, и на лбу его пролегли морщины под стать американским каньонам.

Тот, кто топтался у двери, похоже, понятия не имел, что как раз в эту минуту Моррис целится дротиком в подвешенную на перекладине мишень для дартс, причем яблочко мишени располагалось точь-в-точь на той же высоте, что и нос известителя. Войди он мгновением раньше, и нос его расквасило бы немилосердно.