Мир приключений 1959 г. № 4

ИЗ ДНЕВНИКА НИКОЛАЯ САМОПЛОВА

«8 октября. Некогда! Это слово теперь определяет всю мою жизнь. Некогда бриться по утрам. Некогда тратить деньги, которых сейчас получаю достаточно. Некогда читать газеты и научную периодику. Некогда, некогда, некогда! Каждое утро просыпаешься с ощущением, что день скоро кончится и ничего не успеешь сделать.

Просто удивительно, что сегодня у меня свободный вечер, как-то даже неловко. Вот я и использую его на то, чтобы сразу записать в дневник события за те несколько месяцев, когда я к нему не прикасался.

Завод мы пустили в конце мая. Было приятно смотреть на параллельные ряды мезонаторов-станков. Они в точности повторяли друг друга: ребристые трубы ускорителей частиц, небольшие черные коробки мезонных камер, перископические раструбы, светло-зеленые столы пультов — все было чистым и новеньким. Два огромных цеха под стеклянными крышами, десятки мезонаторов, каждый из которых мог давать десятки килограммов нейтрида в смену… Тогда мне казалось, что самое трудное уже пройдено, — теперь будем делать детали из нейтрида… и всё.

И мы начали делать. Операторы заливали ртуть в формы и заводили их в камеры, в вакуум, под голубые пучки мезонов. Ртуть медленно осаждалась, превращаясь в тончайшую, но поражающую своей огромной тяжестью конструкцию. А потом… каждые восемь деталей из десяти шли в брак! Ей-богу, не было и не будет материала, более склонного к браку, чем нейтрид! Пленки и пластины получаются неровными, в них почему-то образуются дыры, изгибы… черт знает что! И все это нельзя ни подточить, ни переплавить, ни отрезать — ведь нейтрид не берет даже нейтридный резец, самые тонкие детали не может согнуть паровой молот. Единственное, что мы можем делать с нейтридом — это „сваривать“ его мезонным лучом: стык двух пластин нейтрида заливается ртутью, и эта ртуть осаждается мезонами в нейтридный шов. Так собираются сложные конструкции из нейтрида, так мы делали нейтрид-мезонаторы. Но ведь этого мало…

Словом, для бракованной продукции пришлось выстроить отдельный склад, куда мы сваливаем все эти „изделия“ в надежде, что когда-нибудь придумаем, что с ними делать.

И разве только это? А мезонаторы? Последнее время они начали сниться по ночам… Когда-то я с гордостью назвал их „станками“. Слов нет — они проще мезонатора Голуба, а благодаря нейтриду и лучше, совершеннее его. И все-таки как невероятно сложны они для заводского производства! Они капризничают, легко портятся и, мне даже кажется, охотно.

И ремонтирует и налаживает их товарищ главный технолог Н. Н. Самойлов со своим помощником инженером Юрием Кованько, потому что никто из операторов и цеховых инженеров не может быстро разобраться в мезонаторе.

Юрий Кованько — молодой парень, спортивного сложения, недюжинной силы. Он только в этом году кончил институт, но помощник хороший: у него нюх на неполадки. Как хороший пулеметчик может с завязанными глазами разобрать и собрать свой пулемет, как хороший механик по слегка изменившемуся стуку поршней улавливает неправильное зажигание — так и мы с ним по тембрам гудения трансформаторов, изменению окраски мезонного луча, малейшим колебаниям стрелок приборов наловчились исправлять, а иногда и предупреждать неполадки.

А что толку? Мезонаторы все равно портятся, а конца этому не видно… Нет, это не „чудо техники“; они хороши для экспериментирования, но в поточном производстве никуда не годятся.

Ремонт, наладка, контроль выхода нейтрида, борьба с браком — это называется „вариться в технологическом котле“. Я шел на завод как исследователь, стремился внести научную ясность в путаницу заводских проблем.

А теперь — где уж там! — хоть бы не научно, а как-нибудь заткнуть дыры производства…

Ну вот — хотел неторопливо и обстоятельно описать прошедшие события, а невольно начал жаловаться самому себе, брюзжать. Кажется, у меня портится характер…

Да, собственно, никаких особенных событий со времени моей „экспертизы“ в тундре не происходило. Работа, работа, работа позади, и это же впереди. Вот и все.

15 октября. Сегодня целый день консультировал конструкторов в нашем конструкторском бюро. Да-а… Это настоящий цех творчества.

Громадный зал под стеклянной крышей. И во всю его сорокаметровую стену развернулся огромный чертеж. Вдоль него, вверху и внизу, в специальных подвесных люльках передвигаются конструкторы, чертежники: они наносят на бумагу контуры космической ракеты из нейтрида.

Это будет великолепный космический корабль с атомным двигателем. Применение нейтрида в атомном реакторе дает возможность рассчитывать на скорости полета в сотни километров в секунду. Корпус из нейтрида сможет противостоять не только космическим лучам, но излучениям и температурам атомного взрыва.

Это будет корабль для космических полетов. Ну, а в случае чего — он легко превращается в боевую ракету. И не дай бог, чтобы такие ракеты пошли в дело!..

В ОКБ работает много известных конструкторов, создававших сверхзвуковые самолеты, баллистические и межконтинентальные ракеты, запускавшие спутники во время геофизического года. Как они волнуются и радуются, когда рассчитывают конструкции из нейтрида — ведь он открывает перед ними совершенно необъятные возможности!

„Ах, Николай Николаевич! — восклицал сегодня, сверкая своей золотозубой улыбкой, старший конструктор Гольдберг — этакий подвижной и начисто лысый толстячок-бодрячок. — Вы сами не представляете, какой чудесный материал создаете! Это мечта! Даже нет, больше, чем мечта, потому что мы не могли и мечтать о нейтриде… Это знаете что? Философский камень древних алхимиков, который они не смогли получить. А вы смогли! Урановый двигатель получится по размерам не больше стола! Представляете? И весом всего в полторы тонны! Это вместо реактора размером в дом…“

Я-то представляю… А представляете ли вы, уважаемый Гольдберг, что для этого проекта потребуется десятки тонн нейтрида в виде готовых сложных деталей и что пока большая часть тех деталей, которые мы уже делаем для ракеты, идет на склад брака?..

Когда-то в детстве я, как, наверное, и все подростки, мечтал полететь на Луну, Марс. Венеру. А вот думал ли ты, Николай Самойлов, что тебе придется делать космическую ракету для полетов мечты твоего детства? Представлял ли ты, как это будет непросто?

А, в сущности, чего ты ноешь, Николай Самойлов? Тысячи инженеров могут только мечтать о такой работе, которой утруждаешь себя ты! Или ты всерьез полагаешь, что в самом деле все пойдет так легко и интересно, как это описывается в приключенческих романах для среднего школьного возраста? Космические полеты делаются сейчас в цехах — это пока дело земное! — с потом, усталостью и скрежетом зубовным…

Ну, а в этой ракете я обязательно полечу! Неужели за свой каторжный труд я не заслужил права если не на первый, то хоть на второй или третий полет?

25 октября. Сегодня в конце дня был в Физическом институте. Встретился с Иваном Гавриловичем. После конца работы обратно шли вместе через парк к остановке троллейбуса.

День выдался великолепный. До сих пор времена года проходили как-то мимо моего внимания, и сейчас я смотрел на эту красоту осени глазами новорожденного. Небо было синее и чистое, большое солнце садилось за деревья и уже не грело. А под его косыми лучами в парке горела яркая осень. Вдоль аллеи пламенели желто-красными листьями клены; как рубины, отливали на солнце спелые ягоды шиповника. Дубы стояли в крепкой, будто вырезанной из меди листве. И всюду желтые, красные, багровые, оранжевые, охровые, светло-зеленые тона и переливы — пышные, но печальные краски увядания.

Таких красок не увидишь в мезонаторных цехах…

Иван Гаврилович что-то говорил, но я, каюсь, не очень внимательно слушал его. Не хотелось ни о чем думать, спорить, рассуждать, в голову лезли обрывки стихов: „Роняет лес багряный свой убор…“, „…люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса…“ и тому подобное.