«Атлантида» вышла в океан

Выяснилось, что игрокам следует заполнять какие-то анкеты. К «экскурсантам», тем более сопровождаемым помощником комиссара по туризму, эти формальности не относились.

Миновали несколько залов, игравших ту же роль, что и бар при ресторане,— возбуждать аппетит. Здесь у небольших игорных автоматов толпились игроки победней или поскромней, а также те, кто пришел сюда впервые. Потолкавшись здесь часок и войдя во вкус, они перекочевывали в большие залы.

Когда Озеров вошел в зал, его охватило такое чувство, словно он попал в плохой театр. Кругом были декорации, а вокруг столов собрались статисты, загримированные, облаченные в пропахшие нафталином костюмы. Просто не верилось, что такое бывает в жизни.

Не могла быть в жизни та вон старуха. На ее густо нарумяненных щеках пролегли глубокие борозды, покрытые обильным потом; искусственные ресницы, напоминавшие елки с детских рисунков, порой прикрывали глаза, и тогда не оставалось сомнения, что старуха — труп. Но вот елки-ресницы с трудом поднимались вверх, и возникали глаза с таким выражением алчности, отчаяния при неудаче или животной радости при удаче, что становилось не по себе. Или тот старик, словно сошедший со страниц «Рокамболя». У него были тонкие руки с длинными скрюченными синими пальцами и еще более длинными желтыми ногтями. Эти руки никогда не знали труда.

Озеров осмотрелся. Нет, в этом зале не было людей — только Манекены, только маски: холодные, безразличные или, наоборот, с пылающими, будто угли, глазами; неподвижные, застывшие или же беспрестанно дергающиеся фигуры.

И хотя работали мощные вентиляторы, воздух был тяжелым. В нем смешались запахи сигарного дыма, духов, пота, алкоголя, нездорового дыхания. Это был запах страстей, запах игры.

Тишину нарушали негромкие выкрики крупье: «Делайте вашу игру, господа! Игра сделана!..», щелканье костяного шарика и легкое гуденье вращающегося колеса. Официанты в белых смокингах пробегали с подносами, на которых чудом держались бутылки и бокалы; широкоплечие мужчины ощупывали взглядами посетителей, никогда не вынимая руки из правого кармана пиджака...

— Ну и ну...— Озеров не мог скрыть изумления.— Честное слово,— обратился он к попутчикам,— не думал, что такое существует. Мне все хочется ущипнуть себя и проверить, не сон ли это.

Помощник комиссара, видимо, понял слова Озерова по-своему. Он просиял.

— А? Правда? Нигде в мире вы не увидите подобного,— воскликнул он с гордостью.

— Это уж точно,— проворчал один из «экскурсантов».— Таких и в музее восковых фигур не увидишь.

Но помощник комиссара был слишком увлечен, чтоб обратить внимание на столь непочтительное замечание.

— ...Посмотрите,— продолжал он восхищенно,— на ту пожилую даму,— и он указал на старуху, привлекшую внимание Озерова.— Это русская княгиня Ростопчина. Она играет здесь уже шестьдесят лет. Молодой девушкой приехала она сюда, когда ее муж был на русско-японском фронте. Мужа убили. Война кончилась. Началась другая — мировая война. Кончилась и она. В России произошла революция. Еще одна война — вторая мировая. И та кончилась... А она все играет. Все свои несметные богатства она давно перевела в швейцарские банки, и вот все играет, то проигрывает, то выигрывает, все играет... Спросите ее, что происходит в мире? Что — в России? Да вообще, спросите, откуда она? Уверен, не ответит... А? Здорово? Где еще вы можете увидеть подобное?

— Послушайте,— перебил его американский журналист Брегг,— а нельзя нам сыграть? Чуть-чуть, одну ставочку. Пожалуйста...

— Нет, господа,— помощник комиссара замахал руками.— Нет! Нет! Не просите! Я обещал вашим шефам. Нет, нет!

— Послушайте,— настаивал Брегг,— нельзя не прийти сюда и не сыграть. Впечатление неполное. Вы просто обязаны нам это устроить.

— Нет, нет. Не знаю,— начал сдаваться помощник комиссара,— у вас не заполнена анкета. И потом я обещал...

— Пустяки! — воскликнул американец.— Сейчас я все устрою.— И побежал к выходу.

— А вы...— помощник комиссара неуверенно посмотрел на Озерова.

— Не беспокойтесь,— сказал Озеров,— мне и зрительных впечатлений достаточно.

Брегг вскоре вернулся с торжествующим видом и уселся за один из рулеточных столов. Остальные походили еще с полчаса по залу, слушая объяснения гида, показывавшего им то на знаменитого неудачника, который уже трижды пытался покончить с собой, то на не менее знаменитого игрока, выигравшего один раз семь миллионов, другой раз — двенадцать. А там вон сидит известный гангстер, а здесь — кинозвезда, а тут — миллиардер.

У Озерова начало рябить в глазах от ярких красок, от духоты, от назойливой болтовни гида. Казалось, что вот-вот прозвенит звонок, и все эти княгини, гангстеры и миллиардеры скинут костюмы, напялят свою повседневную одежонку и, попрощавшись с капельдинерами, разойдутся по домам, ворча по дороге, что старость вот одолевает, что цены растут, а жалованье — нет, что зритель привередливый пошел и что вообще скоро театришко закроют, и тогда совсем будет плохо.

В отель экскурсанты вернулись часа в три ночи. Но здесь никто не спал. Подъезжали и отъезжали машины, мужчины в смокингах, с утомленными, испитыми лицами, женщины с застывшими улыбками, в вечерних платьях, входили и выходили. В ресторане не умолкал оркестр, из подвала, где размещалось кабаре, слышался надрывный цыганский романс на английском языке с американским акцентом.

У дверей возникла какая-то суета. Там на мгновенье появился худой, плохо одетый парень. Он что-то возмущенно объяснял швейцарам, указывая на группу молодежи, со смехом скрывшуюся в дверях ресторана. Швейцары грубо вытолкали парня вон.

Спать не хотелось. Было слишком много впечатлений. Озеров прошел мимо густых зарослей магнолий и спустился к пляжу. Волны с глухим рокотом набегали на берег. Звезд не было, море и горизонт сливались в сплошную черноту, и только белая пена колыхалась неровной полосой близ берега.

Вот он, капиталистический рай, думал Озеров. Одни едва зарабатывают на хлеб, откладывая по грошу, чтобы поехать в страну, где, говорят, есть работа, а другие за игорными столами просаживают столько, сколько иной не заработает за всю жизнь.

Озеров впервые приехал за границу. Главное, что бросилось ему здесь в глаза,— неравенство людей. Конечно, он достаточно знал об этом из книг. Но одно дело — читать, другое — видеть. И у нас не все живут одинаково. Все же, когда у одного нет денег на трамвайный билет, а у другого — двадцать машин, когда один спит под забором, а у другого — виллы, в иных из них он живет день-два в году... Вот она политэкономия капитализма! Много способов тратить деньги придумали богачи. Казино — лишь один из них.

Пляж кончился. Озеров поднялся снова на набережную и пошел по освещенной фонарями аллее, вдоль которой мчались машины. Они быстро надвигались желтыми, не слепящими фарами и, прошелестев, исчезали вдали, мигая рубиновыми огоньками стоп-сигналов.

В отеле Озеров взял у швейцара ключ и направился к лифту.

Весь в пуговицах и позументах четырнадцатилетний бой почтительно закрыл дверь огромного, величественного лифта, и кабина медленно поползла вверх.

Высокий, изысканно одетый мужчина с грубым жестким лицом, притаившийся за колонной, повернулся к стоявшей рядом с ним женщине и сказал:

— Ясно?

— Ясно, Сергей,— тихо ответила женщина.

— Ты его видела в ресторане, в казино, мы шли за ним по пляжу. Этого достаточно для тебя?

— Да...

— Значит, все ясно,— заговорил мужчина деловито.— Билет у тебя в кармане, деньги есть, все, что надо, ты о нем знаешь, теперь и увидела его. Инструкции выучила. Напомню еще раз только об одном: парень он красивый и не думай, что болван. Дураков они за границу не посылают. А ты свои грехи знаешь. Сделаешь, как надо, за нами не пропадет. Все, Маша. В добрый час.

— Я сделаю все, как надо, Сергей,— прошептала женщина.

Они говорили по-русски.

Оставшись одна, женщина минуту постояла, потом нервным движением открыла сумочку, вынула сигареты, зажигалку, закурила.