Под крылом ангела-хранителя. Покаяние (СИ)

— Слушай, Фрэнк, не намотать бы нам на винт от этих тухлых камбал? Как считаешь, старина?

— Ты прав, Хуго. Поднимаем этих любвеобильных венер и выдворяем.

Секс–страдалицы заупрямились, зароптали:

— Ну, что вам жалко? За так… Мы же с вас денег не просим. Водку нашу вылакали, а теперь гоните! Импотенты хреновы! Козлы вонючие!

Еле выпроводили блудниц. С долгой вознёй и со скандалом. Шибко ругались они на лестничной площадке, привлекая внимание соседей. И тоже, как те пассажиры на причале, облитые поутру краской, грозились оторвать нам башки. И ещё кое–что…

Вовка Глущенко ушёл, но скоро раздался звонок в прихожей. Я открыл дверь. Думал, вернулся мой приятель, но то была недовольная произведённым шумом соседка — толстая бабища с упёртыми в бока ручищами.

— Я-те ноги повырву, спички вставлю, студент, коли будешь безобразничать тутоте. Башку оторву, за одно место подвешу! Али милицию позову. Вот–те вправят мозги, будешь знать, как нарушать…

— Не надо милицию… Извините, больше не буду.

Бабища, громко ворча, удалилась, а я расстелил на полу матросский бушлат, в изголовье положил стопку учебников, взятых в универовской библиотеке, и раздевшись, голяком упал на непритязательного вида постель, крайне довольный пусть временным, но своим углом в большом городе.

В эту ночь я долго не мог уснуть. Мысли о прелестях Валентины Михалёвой будоражили, гоняли кровь. Я вскакивал, ополаскивался холодной водой, но душ взбодрил тело и разогнал сон. Лишь стоило мне на миг закрыть глаза, как мысленно взору представлялась обнажённая, ласкающая меня Валентина. Может, напрасно прогнали мы рыбачек, недавно вернувшихся из промысловой путины? На пищевой линии трудятся девчата, медкомиссии там проходят. Сбросил бы с себя дурной груз и спал бы сейчас легко и беззаботно.

Из–за учёбы, колымной работы совсем не оставалось времени посетить жену китобоя, утомлённую ожиданием встречи с молодым любовником. Она, как и я, сгорала желанием новой страсти, и двери её уютной квартирки на улице Баляева были готовы распахнуться передо мной в любую минуту. Скоро мы закончим покраску этого чёртова склада, и горячие объятья примут бедного студента–япониста.

Через неделю начальник базы обошёл склад, из рыжего ставший грязно–зелёным, и остался весьма доволен работой студентов. Ещё бы! Подрядившись за низкую оплату, мы сэкономили в его карман кругленькую сумму. Он пригласил нас в кабинет, попросил расписаться в ведомости и тотчас выдал по пятьсот рублей.

Мы одурели от счастья, и конечно, потратили бы деньги на всякую чепуху, но, желая отблагодарить добросовестных студентов, мудрый начальник пожалел нас и запустил в святая святых — в склад Военторга.

Наверно, и в пещере Али–бабы не было столько сокровищ, сколько таил их в себе неприметный с виду, обшарпанный склад, мимо которого ежедневно проходили тысячи владивостокцев, озабоченных поиском продуктов, предметов быта. А здесь! Чего только не было?! Шубы норковые и мутоновые. Костюмы, плащи, пальто импортные. Туфли и женские сапоги разных фасонов. Шляпы, шапки меховые из пыжика. Наборы косметики, ковры, чайные сервизы, стиральные и швейные машины, холодильники, электроплиты, цветные телевизоры и ещё многое другое..

— Берите в пределах своей зарплаты всё, что пожелаете, — предложил нам начальник базы. — Рекомендую приобрести кожаные лётные куртки. Чистый хром! И по госцене сравнительно не дорого: всего сто двадцать рублей. Туфли югославские со вставками из натуральной крокодиловой кожи. Перчатки английские на козьем меху. Шляпы из Германии. Костюмы польские с жилетами. Качественно и модно пошитые пальто рижкой фабрики. Шарфы из ирландской шерсти. Сорочки белые, шёлковые, с добавлением лавсана, не мнутся. Галстуки из Праги. Подарочные наборы французской косметики для ваших девушек и коробки конфет московской фабрики «Красный Октябрь». Берите, парни. Только для вас такой выбор. Заслужили. Я и адмиралам столько товаров враз не продам. Дефицит!

Мы взяли всё, что нам предложил начальник базы.

— Извините, а у вас есть чемоданы — «дипломаты», — спросил я, вспомнив чванливых однокашников.

Начальник базы снисходительно усмехнулся наивности студента.

— В Греции всё есть, — просто ответил он. — И чемоданчики тоже. Лишь бы ваших денег хватило рассчитаться.

Денег хватило. И даже немного осталось, чтобы купить Валентине три бархатисто–красных гладиолуса.

Очень сожалея, что сейчас не зима, и я не могу надеть на себя всё, что купил, с огромным удовольствием надел костюмные брюки, белую сорочку и жилет, обул лакированные чёрные туфли, украшенные желтовато–коричневыми врезками. Ноги понесли на улицу Баляева.

На Ленинской, у сидящих возле трамвайной остановки бабуль, купил роскошные цветы. Хотелось идти медленно, чтобы все видели, как я выгляжу. Но никто не смотрел на меня. Шли толпы моряков торгового флота, прекрасно одетых, не обращавших внимания на парня с букетом. И я ускорил шаги. Коробка конфет и косметический набор приятно утяжеляли мой чемоданчик.

И вот он, блаженный миг счастья! Заветная кнопка звонка. Торопливые шаги в прихожей. Чуть приоткрытая дверь. На пороге она. Воровато выглядывает на лестничную площадку, хватает меня за руку, и я мигом оказываюсь в тесной прихожей. Дверь быстро захлопывается, и Валентина повисает на мне.

— Что так долго? Истосковалась… Сил нет, как хочу тебя…

После душа, одетый в роскошный сингапурский халат мужа, причёсанный и умащённый женьшеневым кремом, я сидел на мягкой подушке в наволочке из зелёного атласа. Шёлковое, нежно–голубое кимоно Валентины, источая запах завораживающих сердце духов, проплыло по комнате, приближаясь ко мне. Руки, невидимые в широких и длинных рукавах, обвились вокруг моей шеи, и мои губы слились с её губами. Ароматом душистого, настоящего цейлонского чая пахнуло из заварника, когда Валентина наклонилась над ажурным японским столиком, разливая чай в белые чашки из тончайшего фарфора. Сквозь прозрачно–вышитые на ткани ветви цветущей сакуры проглянули не прикрытые лифчиком груди.

— Спасибо за подарки. Вот так… В один глазик… В другой… В носик… В губки… В ушки… — обцеловала она меня. — Кстати, у меня для тебя тоже кое–что имеется.

И подарила серую, приятную глазу рубашку из лавсана.

— Носи на здоровье. Я же обещала заботиться о тебе. И деньги на питание дам. Голодный, небось, сидел все эти дни? Сам виноват, что не приходил. И нечего стесняться, что денег не было. Студент, ведь ты… Люби меня и всё… Какие красивые цветы! Изрядно потратился! Дай ещё поцелую!

Валентина поставила гладиолусы в хрустальную вазу.

— Ну, вот, чем не икебана?! Раз ты изучаешь японский язык, помогу тебе познать обычаи японцев. Ведь недаром говорят: «Восток — дело тонкое», — с женственной грацией обратила она ко мне прелестное лицо. — А я, как–никак, несколько лет работала номерной на теплоходе «Байкал». Мы стояли на линии Находка — Иокогама. Приходилось бывать в Токио, в Осака, в Саппоро, в Нагасаки. Так что, имею некоторое представление о жизни японцев. Сегодня приготовлю тебе чай в восточном стиле, — ласково сказала Валентина и распустила оби — пояс на кимоно. С безумством бешеного быка я подхватил её, кинул на постель с заранее откинутым, воздушно–лёгким нейлоновым покрывалом.

— Осторожно, любимый, помнёшь причёску! — сдерживая меня, засмеялась Валентина. — А как же чайная церемония? Подождёт?

И сунула мне в рот пластинку японской жевательной резинки.

Нет, не зря я на восточное отделение поступил.

Кимоно в бело–розовой вишнёвой кипени. Чайная церемония. Японское покрывало. Мятная, сладко–кислая жвачка, придающая дыханию свежесть лимона. Икебана. Баюкающий, тихий голос Валентины, рассказывающей о поездке к вулкану Фудзияма.

Да-а… Восток — дело тонкое.

Радость жизни

30 июня. Суббота. Солнечный, ветреный день, едва не ставший моим последним. Едва… Впрочем, рано или поздно он станет для меня последним. Ведь жизнь такая штука, в которой никто не выживает. Но не сегодня. Хотя… Как знать? Вдруг ударит молния или треснет по башке тяжёлым суком старого дерева, влепится в грудь шальная браконьерская пуля или когтистая лапа выскочившего из бурелома медведя вспорет брюхо. Каждый шаг, каждый миг будь начеку, если жить хочешь. И прежде, чем взмахнуть веслом, встать на тропу или вздремнуть у костра, задайся вопросом: «А желаю ли я быть обглоданным рыбами, обклёванным птицами, превратиться в обугленную головёшку?».