Мир приключений 1962 г. №7

Разговаривать не хотелось. Молчал Фома Тимофеевич, попыхивая трубочкой и прогуливаясь взад и вперед, молчал Фома, подставляя голову ветру и только посапывая от удовольствия, молчал и я, наслаждаясь тем, что вот я и путешествую, плыву вдоль пустынных берегов, и представляя себе, как было б хорошо открыть неизвестную бухту или какой-нибудь остров, придумать ему хорошее название и нанести на карту. Еще я подумал, что славно бы поехать в Воронеж. Пришел бы к нам в школу, стал бы рассказывать о здешних местах и о том, какие я совершил путешествия, и весь наш класс слушал бы открыв рот, а некоторые из ребят говорили бы, что я, наверное, все вру, но на это бы никто не обращал внимания. Каждому было бы ясно, что они говорят из зависти. Потом я услышал негромкий разговор Степана с Глафирой. Глафира стояла рядом с рулевой рубкой, стекло в рубке было открыто, и им было удобно разговаривать.

— Вот странно, — говорила Глафира, — я Фому Тимофеевича на берегу ни чуточки не боюсь, а на судне прямо дух захватывает.

— Что же тут странного, — сказал Степан, — на берегу он всего только Фома Тимофеевич, а на судне он капитан.

— Нет. — Глафира покачала головой. — Тут не то. Просто я на море всего боюсь.

— Надо, Глаша, привыкать. Выйдете за меня замуж, станете женой моряка, вам моря нельзя бояться.

Глафира долго молчала. Потом она заговорила печально, тихо:

— Какая же, Степа, у нас может быть с вами жизнь? Я море знаете как не люблю? — Она говорила и смотрела в бесконечное сверкающее море. — Ужас, как не люблю! Ночью мне море приснится, так я вся дрожа просыпаюсь. А вы ведь без моря не можете.

Она сказала это полувопросительно, будто надеясь, что Степан откажется от моря и тогда все уладится и все будет хорошо. Но Степан ответил грустно и коротко, будто извиняясь:

— Да, не могу.

— Ну, вот видите! — сказала Глафира.

— Что — видите? — повторил Степан. Он глядел вперед, и казалось, что он обращается не к Глафире, а просто так, куда-то в пространство. А говорил он настойчиво и убежденно: — Ничего я не вижу. А как все моряки живут? Конечно, когда муж в рейсе, жена на берегу, но уж зато муж из рейса пришел — водой супругов не разольешь. Гости придут посидеть — муж рассказывает, что в рейсе случилось: может, шторм был или машина испортилась, чуть на скалы не нанесло или еще что, — а жена сидит, переживает. II печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. Хорошо!

Он говорил это будто сам себе, будто Глафиры и не было рядом, и так же, как будто для себя, сказала Глафира:

— А потом вы опять в рейс уйдете, а я ночи не буду спать, думать, что с вами, не случилось ли чего.

— Все равно, — убежденно сказал Степан, — ни мне без вас не жить, ни вам без меня. Тут, Глаша, уж ничего не сделаешь.

— То-то и беда, — сказала Глафира.

Я посмотрел назад. Берег был теперь далеко-далеко. Уже нельзя было разглядеть ни скал, ни бухт, ни ущелий. Только черная гряда тянулась по самому горизонту, низкая, черная, неровная гряда. Мы были одни в бесконечном море. Ровно стучал мотор, «Книжник» весело налегал грудью на волны и расплескивал их, будто играл, радуясь широкому морскому простору. Жгутов вылез на палубу, присел на край люка и закурил.

— Как работает, Фома Тимофеевич! — сказал он. — Слышите? Часы! Со мной не пропадете.

Фома Тимофеевич буркнул что-то очень недовольно, и в этот момент наступила тишина. Я сперва даже не понял, отчего так тихо. Волны плескались о борта «Книжника», чайка, крича, пролетела над самой палубой, и, несмотря на это, было удивительно тихо. Я увидел испуганное лицо Глафиры, увидел, как Фома Тимофеевич резко повернулся к Жгутову, как Жгутов торопливо прыгнул вниз, в люк, и тогда только понял, что произошло: замолк мотор. И сразу тишина, неожиданно наступившая, показалась мне страшной и грозной, и сразу у меня сжалось сердце.

Я посмотрел на Фому. Нет, Фома был как будто спокоен, хотя у этих поморов разберешь разве, когда они спокойны, а когда волнуются?

— Погляди, Степа, который час? — спросил Фома Тимофеевич.

— Десять десять, — ответил из рубки Степан.

Я даже вздрогнул. Неужели уже два с лишним часа, как мы вышли из порта? Незаметно, в спокойных, ленивых размышлениях, прошло время. Значит, мы уже через час должны были бы быть в Черном камне, но мы были далеко в море, и берег был еле виден на горизонте.

Фома Тимофеевич смотрел, щурясь, на черную полосу берега.

— Сильно нас сносит, Степа, — сказал он.

— Ничего, — сказал Новоселов, — мотор заработает, все за час наверстаем.

— Позови-ка Жгутова, — буркнул Фома Тимофеевич.

— Механика к капитану! — крикнул Новоселов в переговорную трубку.

Жгутов сразу поднялся на палубу. Очень жалкий у него был вид. Он отводил глаза в сторону и переступал с ноги на ногу.

— Звали меня? — спросил он.

— Ну, что там с мотором? — Коновалов смотрел на Жгутова в упор. — Долго еще возиться будешь?

— Просто не знаю, Фома Тимофеевич, — жалобно загнусил Жгутов. — Все время заедает, проклятый! Намучился я с ним!

Фома Тимофеевич подошел вплотную к Жгутову. Он стоял, приблизив свое лицо к растерянному лицу моториста, а моторист смотрел в сторону, будто его занимали чайки, с криком летавшие над водой.

— Да ведь ты же целую ночь возился! — сдавленным голосом сказал Фома Тимофеевич. — Ты же утром опробовал. Ну, говори, объясни, что случилось, ведь ты же механик. Ты должен знать.

Жгутов все следил за чайками, как будто ждал от них сочувствия.

— Не знаю я, Фома Тимофеевич, — сказал он, — сам ничего понять не могу.

Капитан отошел от моториста, пососал трубку, даже не заметив, что она погасла, прошелся взад-вперед и, остановившись перед Жгутовым, сказал спокойным голосом:

— Даю тебе полчаса. Если через полчаса мотор не наладишь, в первом порту списываю, и пойдешь под суд, ясно?

Жгутов кивнул головой и молча спустился вниз.

— Заметь время, Степа, — сказал Коновалов.

— Десять часов восемнадцать минут, — ответил Степа и добавил успокаивающе: — Что вы припугнули Жгутова, это, конечно, Фома Тимофеевич, правильно, но вообще-то ничего страшного, даже если он к вечеру отремонтирует. До Черного камня ходу час, ну полтора, значит, так и так с утра торговать начнем. А погода славная. В крайнем случае поболтаемся несколько лишних часов.

— Да знаешь ли ты, Степан… — рявкнул капитан на Новоселова и вдруг осекся. Он кинул взгляд на нас с Фомой, помолчал, пососал трубочку и закончил совсем спокойно: — Вообще-то, конечно, ничего страшного.

Он мог бы и закончить свою мысль. Я все равно все вспомнил и все понял: во второй половине дня нас ждет шторм, до второй половины дня, часов до трех, осталось пять часов. А если за это время мотор не будет починен?

Я посмотрел на Фому и встретил его наблюдающий взгляд. Он думал: понимаю ли я, чем нам грозит остановка мотора? Он-то, конечно, давно уже все вспомнил и сообразил. Боюсь, что вид у меня был неважный, но все-таки мне удалось сказать довольно спокойно:

— В самом деле, поболтаемся в море, даже интересно.

В глазах Фомы я прочел одобрение. Он понял меня. Он понял, что я хотел ему дать понять: все, мол, помню, все знаю, но не бойся, буду держаться.

Фома молча кивнул мне головой.