Судный день

— Мы продолжаем искать. Мы проследили их до Гамбурга, но оттуда они могли уехать поездом.

— Я хочу, чтобы вы их нашли, и как можно скорее!

— Guten Abend! [108]— О’Коннор широко улыбнулся двум офицерам, шедшим по пирсу им навстречу.

— Abend! — ответил один из них.

— Кто это был? — спросила Алета, слегка переведя дыхание, когда мужчины прошли мимо.

О’Коннор пожал плечами.

— Понятия не имею, но они с торгового флота, не таможенники и не полицейские. Смотрите под ноги, — предупредил он, когда они подошли к трапу.

— Вы явились прямо впритык, — недовольно пробурчал корабельный стюард, когда они поднялись на палубу. — Мы отплываем через двадцать минут.

— Просим прощения, — извинился О’Коннор.

— Капитан сейчас на мостике, — ответил стюард. — Я провожу вас в каюту, а потом он хочет посмотреть на ваши паспорта. Следуйте за мной, — бросил он и засеменил по ступеням межпалубной лестницы у левого борта.

— Теперь мяч на стороне противника, будем ждать их хода, — прошептал О’Коннор.

— Прекратите! — тоже шепотом ответила Алета, сдерживая нервное хихиканье.

Алета и О’Коннор стояли у поручней на левом крыле мостика. Алета следила за тем, как два буксира вытащили их судно из гавани на середину Эльбы. В лучах мощных прожекторов, освещавших носовую часть «Галапагоса», команда выбирала на палубу тяжелые буксирные тросы. О’Коннор тем временем внимательно осматривал территорию порта до самой Буххайстерштрассе, не сел ли им кто-нибудь на хвост.

— Похоже, капитана не слишком интересуют наши документы, — заметила Алета, пока торговое судно «Галапагос» медленно выруливало на центральное течение.

— Эта была еще одна причина, по которой я выбрал время нашего появления здесь — перед самым отплытием: в данный момент у него масса других дел, и расслабляться ему не придется, пока корабль не выйдет через Ла-Манш в Атлантический океан.

— Малый вперед, — скомандовал капитан. В машинном отделении под ними тронулся с места и начал медленно вращаться блестящий гребной вал, приводимый в движение мощным корабельным дизелем «Хитачи-Ман».

Говард Уайли заглянул в окошко биометрического сканера системы безопасности, установленного перед входом в штаб операции «Майя». Мощная система мгновенно рассчитала алгоритм и проанализировала картину радужной оболочки глаз Уайли. Двух одинаковых радужных оболочек не существует: даже у близнецов они разные. Система безопасности, которую Уайли применял для операции «Майя», была намного более жесткой, чем простая проверка отпечатков пальцев. На пульте загорелся зеленый огонек, и он зашел в комнату как раз в тот момент, когда на экране компьютера Ларри Дэвиса появилось сообщение из берлинского офиса ЦРУ:

— Проклятье! Можем мы направить кого-нибудь к ним на борт?

Дэвис покачал головой.

— Сейчас они уже вышли из устья Эльбы и находятся в Ла-Манше.

— Передайте Родригес, что, когда она окажется в Гватемала-сити, ее первой задачей будет организовать, чтобы один из членов экипажа заболел и его заменили в Гаване. Тутанхамон и Нефертити могут просто случайно выпасть за борт, а остальное уже закончат акулы.

— Этот корабельный стюард при более тесном знакомстве оказался не таким уж плохим парнем. У него даже есть довольно приличный винный погребок, — сказал О’Коннор, вытаскивая пробку из бутылки эльзасского рислинга.

Они находились в море уже больше недели, и за это время О’Коннор поставил себе задачей переговорить и познакомиться со всеми членами команды. В данный момент он был вполне уверен в том, что из Гамбурга они вышли, не имея за собой хвоста… пока что. Вначале «Галапагос» продвигался довольно быстро, и сейчас они находились посреди Северной Атлантики, к западу от группы Азорских островов, но увеличившееся волнение заставило капитана сбросить скорость до десяти узлов. После ужина О’Коннор и Алета отправились к себе в каюту, которая находилась как раз под капитанским мостиком и из которой через большие квадратные иллюминаторы открывался вид на передние палубы и носовую часть судна.

— Prost. — О’Коннор поднял свой бокал.

Алета тоже подняла свой, но тут же схватилась за стол, потому что «Галапагос» накренился на правый борт, зарывшись в большую волну. Белая вода захлестнула нос судна и, окатив пеной передние контейнеры, через штормовые портики ушла обратно за борт.

— Подобным образом в море теряется приблизительно десять тысяч контейнеров в год, — лениво заметил О’Коннор, смакуя тонкий цитрусовый привкус рислинга. — В прошлом году на побережье Сомали выбросило контейнер, забитый тысячами упаковок картофельных чипсов, — то-то местным детишкам радости было.

Алета улыбнулась и посмотрела в иллюминатор на вздымавшиеся впереди темные водяные горы. Ветер ревел в оснастке корабельных кранов и срывал хлопья пены с гребней волн. Она снова взглянула на О’Коннора.

— Знаете, если бы кто-нибудь сказал мне, что однажды я буду сидеть в каюте с ирландцем, охраняя две бесценные статуэтки, и прихлебывать рислинг — кстати, очень хороший, — удирая при этом от шайки наемных убийц, я бы решила, что человек этот явно рехнулся.

— Такова жизнь, которую нам приходится вести; и, к большому сожалению, ваша жизнь не войдет в свою привычную колею еще некоторое время, по крайней мере, пока мы не найдем Кодекс. — О’Коннор замолчал, взвешивая, насколько болезненным для нее может оказаться его следующий вопрос. — А что произошло в Сан-Маркосе? Если, конечно, вам не слишком больно вспоминать об этом. — О’Коннор до сих пор не мог понять, почему некоторые из самых влиятельных людей Вашингтона хотели смерти Алеты.

Алета вздохнула.

— Да нет, это уже не настолько болезненно, хотя я по-прежнему хочу, чтобы виновные были привлечены к ответственности. — Она снова схватилась за край стола, поскольку «Галапагос» опять зарылся в основание большой волны.

Весь корабль содрогнулся, и его нос скрылся из виду, окутанный тучей брызг и белой пены. — Мне тогда было всего восемь. Мой отец был проповедником без духовного сана в маленькой католической церквушке в Сан-Маркосе.

— Но ведь изначально он был иудеем?

Алета кивнула.

— Он был иудеем с рождения и до конца, но, как я уже рассказывала вам в Маутхаузене, архиепископ Анджело Ронкалли, который позднее стал Папой Иоанном XXIII, помог моему отцу скрыться от фашистов. Ронкалли часто просиживал ночи напролет, выписывая для еврейских детей сертификаты о принятии ими католического христианства. — В глазах Алеты стояли слезы. — Отец говорил, что Ронкалли был именно таким, каким должен быть настоящий священник. Во время их побега утонула моя тетя Ребекка, но отец всегда помнил о доброте Ронкалли. Мои дедушка и бабушка были иудеями и очень верующими людьми, но я думаю, что отец посвятил себя католической вере из уважения к Ронкалли. Время от времени отца приглашали выступить с проповедью в более крупной церкви в Сан-Педро — это пятнадцать минут на лодке от Сан-Маркоса.

Дальнейший рассказ Алеты перенес О’Коннора на северо-западное побережье прекрасного озера в далекий 1982 год.

Ариэль Вайцман взялся руками за кафедру старенькой побеленной церкви, стоявшей на возвышении над Сан-Педро и озером. Его темные курчавые волосы уже давно поседели, а лицо с тонкими чертами приобрело с годами печать мудрости и сострадания. Некоторые из пришедших сюда жителей деревни нервно ерзали на широких деревянных скамьях, глаза их были полны тревоги и страха.