Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

— Здесь много чего неясного, — сказал он.

И тут Джил, конечно, не удержался:

— Ты, может, коров имеешь в виду?

Я решил, что пришло время стукнуть его. Хватать и держать бесполезно.

— И опять это твои слова, не мои, — ответил ему Фернли.

— Послушайте, ребята, игра кончена, — вступил Кэнби. — За выпивку платишь ты, Картер. Вот ты в каком выигрыше…

Он отвлек мое внимание и помешал сделать то, что я хотел. Я развернулся, но Джил уже успел частично обогнуть стол. Несмотря на свой вес и на поглощенный алкоголь, он был проворен, неуклюже проворен, как медведь. Кэнби кинулся вперед, но не успел. Джил сбил Мура с ног, в три прыжка оказался рядом с Фернли и, не пригнись тот, сокрушительным ударом справа переломил бы ему шею. Однако тут же последовал яростный удар слева, пришедшийся в челюсть. Фернли отлетел прочь, сшиб по пути два стула и, ударившись головой о подоконник, грохнулся на пол у окошка, выходившего на улицу. Джил стоял покачиваясь и от восторга хохотал. Затем лицо его посерьезнело и снова приобрело выражение, какое бывает у кошки, поймавшей мышь.

— Кто угонщиком меня назвал? А? — хрипло сказал он. Я знал, что сейчас он навалится на Фернли и примется молотить его. Все вокруг застыли на месте. В отдалении, у стола остался один Джил. Я заорал что-то и бросился к нему, по дороге столкнувшись с Муром, который только-только поднялся на ноги. Но я не поспел бы. Сделал это Кэнби. Хладнокровно протянул руку к стойке, взял бутылку и этак легонечко стукнул Джила у самого основания черепа. Вероятно, он проделал эту операцию не одну сотню раз, прежде чем выработать такую точность. Напряжение, владевшее Джилом, с секунду удерживало его на ногах. Затем колени подкосились, он рухнул, перевернулся на спину и остался лежать с глупой удивленной улыбкой; глаза закатились, видны были одни белки. Падая, он задел стол, стол пошатнулся, и несколько монет, а за ними стакан упали на пол; еще один стакан перевернулся, и виски из него пролилось и образовало небольшую лужицу у головы Джила. Одна из монет упала на ребро и покатилась в сторону, и кто-то, оказавшийся на пути ее следования, отскочил как от змеи. Раздались смешки.

— Что, хорош герой? — Кэнби с бутылкой в руках стоял над Джилом. — Ничего ему не сделается, — заверил он меня. — Я его только чуть тронул.

— Ловко! — Я захохотал. Захохотали и остальные. Языки снова развязались.

Я помог Кэнби поднять тяжелое, обмякшее тело Джила, и мы с трудом усадили его на стул. Затем я повернулся к столу взять виски, чтобы плеснуть ему в лицо, и опять не смог удержаться от смеха. Бартлет продолжал сидеть с недоуменным видом, будто и не понял, в чем дело, а краем сдвинутого стола ему примяло живот.

Кэнби уже плеснул водой в лицо Джилу и сейчас вынимал у него из кобуры револьвер.

— Оставь! — сказал я. — Выкинув такой фортель, он уже больше не опасен.

Кэнби внимательно посмотрел на меня, кивнул и сунул револьвер обратно в кобуру.

— А с этим-то как? — спросил я, имея в виду Фернли. Кэнби двумя руками придерживал голову Джила и осторожно двигал ее из стороны в сторону, одновременно массируя затылок. Не прекращая работы, он через плечо посмотрел на Фернли, которого Мур усадил на другой стул, у окна. Фернли еще не очухался, но понемногу оживал. Щека его начала вспухать, и из уголка рта сочилась кровь. Мне не понравилось, как он приходит в чувство — замедленно, безмолвно, даже не барахтаясь. Кэнби тоже присматривался к нему. Вот его взгляд прояснился, после чего, будто разом все вспомнив, Фернли выпрямился, оттолкнул руки отхаживавших его людей, а затем наклонился вперед и уперся локтями в колени.

Джил тоже начал оживать. Кэнби повернулся к нему.

— Да, — сказал он мне. — С тем будет посложнее. Собери-ка лучше деньги.

Я взял мешочек и ссыпал туда лежавший на столе выигрыш. Осгуд, который толокся тут же, стараясь быть полезным, подобрал с пола упавшие монеты, и даже отыскал ту, что откатилась в сторону.

Джил начал говорить, не успев толком прийти в себя, — он что-то бормотал, вроде бы даже шутил и против чего-то протестовал, ерзая на стуле. Окончательно очнувшись, он стал отталкивать нас от себя, но осторожно, избегая резких движений. Затем обхватил голову и согнулся.

— Мать честная! — Оторвав руки от головы, он развел их в стороны — показать, что башка у него как котел.

Все рассмеялись, кроме Фернли, который неторопливо повел глазами в нашу сторону и, по-видимому, не увидел ничего смешного.

Джил встал, попробовал, держат ли его ноги, и осторожно повертел головой.

— Уж не сам ли я себе врезал?

Снова послышался смех.

Фернли встал и смех оборвался. Но он всего лишь прошел к стойке и спросил себе виски. Он ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел.

Джил прикрыл глаза, захлопнул рот, и на лице его появилось странное выражение, как будто его душат. Он поднес руку ко рту, повернулся и пулей выскочил в дверь, ведущую в комнаты за баром. Я последовал за ним с его холщовым мешочком в руках. Он пошатывался, налетел с размаху на закрытую дверь черного хода, но все же достаточно быстро выбрался на двор. Позади нас раздался хохот. Им нравилось, как держит себя Джил, над ним можно было без опасений посмеяться, выглядел он очень уж потешно, — огромный рыжий медведь, затрусивший прочь из комнаты, как маленький ребенок, путающийся в своих штанах.

Когда я нагнал его на расчищенном почернелом пятачке, где Кэнби сжигал мусор, Джил стоял, упершись руками в колени и склонившись над кустом зеленого перекати-поля, перезимовавшего на корню. Его уже основательно вывернуло, и он понемногу пришел в себя.

Наконец распрямился, красный, со слезящимися глазами, и через силу выговорил:

— Мать честная!.. Это, конечно, Кэнби… Теперь придется начинать все сначала.

— Повремени! — посоветовал я. — И без того, небось, башка трещит.

Джил стоял, глубоко вдыхая воздух и поглядывая по сторонам, будто и впрямь — хоть и не без сомнений — начинал жизнь заново. Тучки на западе поднялись, и то одна, то другая, оторвавшись от остальных, пробегали над долиной.

Откуда-то из боковой улочки донесся стук копыт лошади, скачущей во весь опор по отвердевшей грязи. Судя по этому стуку, седок непрестанно нахлестывал ее.

— Ишь, как спешит, окаянный! — сказал Джил.

Когда всадник сворачивал на главную улицу, мы на миг увидели его. Лошадь сделала немыслимо крутой поворот и, тяжело топоча, поскакала дальше. Белая пена клочьями падала с мундштука. Всадник сидел в седле пригнувшись, надвинув шляпу по самые брови, но в этот момент, когда он промелькнул перед нашими глазами, распрямился и стал с силой натягивать поводья; в следующий момент он исчез из поля нашего зрения за домом. Нелегко будет ему осадить лошадь. Казалось, после того как он ее так разогнал, ей уже не остановиться.

— А я вот не спешу, — сказал Джил.

Мне тоже не хотелось уходить. После затхлого полумрака питейного заведения здесь было хорошо. Первое время после долгого пребывания в горах чувствуешь себя неуютно в четырех стенах. Бодрящий ветерок доносил до нас временами пение полевого жаворонка, и откуда-то — подальше и повыше — ему отзывался другой. Я так и видел, как они выпархивают из травы, трепеща крылышками, взвиваются в поднебесье, оповещая всех-всех-всех о том, что такое для них весна, а затем снова камнем падают в траву.

Джил, однако, думал о чем-то своем.

— Он ведь не кулаком меня, а?

— Что?

— Да Кэнби. Он меня не кулаком уложил?

— Нет, бутылкой.

— Ну, тогда ладно. Я, собственно, так и думал. — Но после пары глубоких вдохов прибавил: — И все равно зря он меня остановил. Мне ничуть не полегчало.

— Тебе не угодишь. Во всяком случае, Фернли больше не задирай. Ты с ним и так обошелся по-свински.

— Ты что это раскомандовался? — сказал Джил с улыбкой. — Хотя ты, пожалуй, прав, — добавил он погодя, уже серьезно. — Может, мне деньги ему вернуть? А, кстати, где деньги? — хватился он.