Поединок на границе

— Ну, как каша? — спрашивает, улыбаясь, Брагин.

— Ничего, — отвечает Гумиров.

Они все чаще оказываются рядом после того разговора у ручья. Брагин не навязывается, ничего не предлагает. Просто они рядом.

— Да? — поднял брови Брагин. — А я думал, не понравится?

— Почему это?

— Так ведь я не специалист.

— А при чем ты?

— Сегодня, брат, кашу готовил я. Зорин заболел. Вот я и решил его подменить. В туристских походах неплохие обеды готовил.

— А… — протянул Гумиров и почувствовал, как краска заливает его лицо.

— Ты бывал в туристских походах? Вот здорово, правда?

Но Гумиров уже не слушал. Ему показалось, что вся застава смотрит на него с упреком. Мол, видишь, Брагин после службы даже не отдохнул, готовил тебе кашу, а ты… Гумиров заставил себя поднять голову. Поднял и увидел. Никто на него не обращает внимания. Брагин деловито доедает свою порцию. Это его взбесило. Он с силой оторвался от стула и вдруг перед ним забелела голая стена. Раньше на ней висела репродукция «На привале». Ее теперь не было. «Черт! Сняли, сняли, назло сняли!» Тесной стала ему просторная комната, невыносимо давил ворот солдатской гимнастерки. Звякнула о тарелку алюминиевая ложка, слишком громко упал опрокинутый стул.

Гумиров выбежал во двор.

Брагин нашел его в дальнем углу, у дощатого забора. Гумиров даже не заметил, как Юрий присел рядом. Бесполезно было спрашивать, что случилось. Все было написано на лице: нервно дрожала щека. Она всегда так, если Гумиров сильно волновался.

— Покурим? — Брагин протянул пачку «Примы».

Гумиров спохватился и быстро, будто боясь, что не успеет взять, схватил сигарету.

— Рустам, давай начистоту. Я вижу — плохо тебе так. Ведь ребята и за тебя службу несут… Только не злись. Это я говорю не для того, чтобы сердить тебя. Пойми, нельзя так жить. Ты в последнее время как в воду опущенный ходишь. Скажи хоть что-нибудь. И мне не доверяешь… — махнул огорченно рукой Юрий.

— Тебе? — встрепенулся Гумиров. Он очень не хотел, чтобы Юрка сейчас ушел. И он останется опять один со своими думами, и опять начнется все сначала. — Что ты! Только… о чем говорить. Что у меня за душой? Неисправимый солдат. Пререкания, скандалы, самовольная отлучка. А до армии…

— Что было до армии?

— Длинная история, не стоит…

— Все-таки расскажи.

Гумиров молча курил, собираясь с мыслями.

Над заставой давно уже сгустились сумерки. И лишь зубцы далеких гор четко вырисовывались, подсвеченные последними лучами солнца. Было свежо и тихо.

— Вырос я в Татарии, в небольшой деревне. Там окончил школу. Нас было четверо с матерью. Отец погиб в начале войны, его я не помню. Мать работала с утра до ночи. Я, как самый младший, не чувствовал на себе особых трудностей, потому что старшие сестра и брат тоже пошли работать. Больше всех любил бабушку, и она во мне души не чаяла. Я помню ее сказки, песни. Наверное, она мне привила любовь к музыке. После школы меня отправили в музыкальное училище в Казань. Новая обстановка захватила меня полностью. Я быстро забыл дом, свою деревню. Где только мать находила деньги, но я не испытывал затруднений. Стал взрослеть, и мне их стало не хватать. Начал подрабатывать вместе с друзьями. То уголь разгрузим на станции, то на вокзале снесем чьи-нибудь вещи — заплатят. Так и жил. Вовка, с которым я познакомился на первом курсе, привел однажды меня в маленький оркестр. Меня взяли, стал я играть на танцах в заводских клубах, в парке на летней эстраде, на похоронах. Зарабатывали прилично. После шли в ресторанчик… Однажды после очередного кутежа я оказался в незнакомой квартире. Меня привела туда какая-то женщина. На следующий день я возвращался в общежитие с больной головой, разбитый. А потом карусель закрутилась, я уже не понимал, что делаю. Позже я почувствовал, что жизнь проходит мимо. Решил уехать к своим в деревню. Мать радовалась и плакала, а я не находил себе места. От деревенской жизни отвык. И там-то я сблизился с хорошей девушкой. Она меня очень полюбила. Но мне показалось, что она — это еще не все. Я захандрил. Снова уехал в Казань, хоть мне предлагали неплохую работу преподавателя музыки в школе. Мои дружки встретили меня с распростертыми объятиями. Все пошло по-старому. Летели дни. Нина, это та девушка из нашей деревни, писала мне, что не может без меня. Потом, накануне моего призыва в армию, она сообщила, что будет ребенок…

Я уехал в армию, так и не увидев малыша. Старшая сестра написала мне, что назвали его Булатиком. Не знаю, какой он, но мне кажется, я видел его. Но это только кажется…

— А ты что же не расскажешь мне ничего? — спросил Рустам.

— Я? — Юрий просто не знал, о чем рассказывать после всего услышанного. Ничего подобного с ним не было.

— Кто же еще, конечно, ты.

— Так я шахтером был. Под землей все время. Знаешь Караганду? Хороший уголь там. Наверх выходил, чтобы в вечерний техникум сбегать. Учился там. Побудешь смену на глубине, а поднимешься — здорово наверху! Дышится свободно, видишь далеко впереди себя. Галка у меня… Дружили… Обещала ждать… Я верю ей. Хорошая она.

Рустам смотрел на товарища, а думал о своем…

— Ладно, Рустам, — взяв его за локоть, сказал Юрий, — пойдем в кино. «Мне двадцать лет» сегодня.

После кино, по солдатскому обычаю, перекур, а потом отбой. За сигаретой обсуждается фильм. Были бы на солдатских перекурах создатели фильмов!

Юрий с Рустамом курили, наслаждаясь свежестью горного вечера. Сделав последнюю затяжку, Гумиров бросил окурок в урну.

— Баста, Юрка, баста! — процедил он сквозь зубы.

Трудно было понять, то ли Рустам бросил курить, то ли на что-то большее решился.

Утром следующего дня в канцелярию постучали.

— Войдите!

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться. Рядовой Гумиров.

— Ну, ну, старый знакомый, проходите, садитесь. Слушаю вас.

— Товарищ старший лейтенант, мне… нужно дело… какое-нибудь… — срываясь, объяснил Гумиров.

— Нужно — дадим, — просто сказал офицер, а про себя хотел крикнуть от радости: «Все-таки пришел. Сам, никто не звал. Значит, не все еще потеряно».

К всеобщей радости в списке нарядов наконец оказалась и фамилия Гумирова. На первый раз часовым по охране дальнего склада. Но и это ничего, хоть Гумиров рвался именно на границу.

Выехали поздно вечером. Начавшаяся с утра изморось не прекращалась. «Дворники» «газика» работали не переставая. Тик-так, тик-так, словно ходики, что висели на стене у бабушки в деревне. Рустам, как самого себя, видит эти ходики в мокром стекле. А машину покачивает… И спать хочется, и так бы ехать все время, не выходя на этот надоедливый дождь… Все погружается в туман. На кочке сон проходит, и Рустам снова видит ходики и бабушку с морщинистым добрым лицом. Потом вдруг в стекле отразится милое личико малыша. Ротик его широко открывается, но из-за гула мотора ничего не слышно. Рустам чувствует: «Папа, это я, твой Булатик». В горле пощипывает от этого. «Дворники» делают свое. Раз — дождь забрызгал стекло, два — резиновые щетки тут же снимут влагу. Раз — в кристаллах дождя чье-то лицо. Да это же Юрка! Он хмурит белесые брови, а глаза светятся теплотой, губы шепчут: «Не хандри, друг! Да и вообще… Я не оставлю тебя, Рустам…» И исчезает.

Рустам вздыхает. А щетки: тик-так, тик-так. Знай смахивают мелкие дождинки.

— Вы что, заснули? — Над Гумировым наклонилось лицо сержанта.

— А? Нет, нет, просто так. Пошли!

Хочется передернуть плечами, плотнее захлопнуть плащ. Как сыро, как неприятно и темно.

Через несколько минут в ночи раздался четкий рапорт:

— Рядовой Гумиров пост под охрану принял!

Черная, сырая ночь. Гумиров отсчитывает шаги. Раз, два, три. Слушает, всматривается в темень. Ничто не тревожит ночного спокойствия. Только мелкий, противный дождь шумит, делая свою неуютную работу. Сколько еще так ходить? Гумиров смотрит на фосфорический блеск циферблата. «Скоро придет Васильев. Хороший солдат Васильев. Как это я сразу не заметил…»