Без вести...

У Пронькина трусливо исчезали думы о родной земле. А тут еще в лагерь зачастили так называемые русские солидаристы. Они всячески раздували эти панические настроения, приводили подкупленных «очевидцев», а те, захлебываясь, болтали о «страшных издевательствах» над теми, кто вернулся домой из плена.

Так было, а теперь вот...

Пять недель — небольшой срок. Но прожить пять недель без работы, без своего куска хлеба! Да еще комендант гонит из общежития, грозится судом. Что делать? Спасибо Иннокентию и Николаю, Люсе: они делятся всем, но ведь это не может продолжаться бесконечно. Несколько раз удавалось немного подработать: чистил хлев, вывозил навоз у бауэра из соседнего хутора. А на постоянную работу никуда не берут, хозяевам известно, что он уволен за непочтительность и дерзость.

А вот Нечипорчук, вражина, живет припеваючи: завел такое хозяйство — куркуль да и только. Ходит да посмеивается: «Умный живет за счет дурака, а дурак за счет своих мозолей».

Как-то Сергей вот также валялся на кровати в тяжелых раздумьях. Что делать? Куда пойти? Вдруг в комнату бочком шмыгнул тот человечек, который недавно так бойко болтал в столовой о каком-то Народно-трудовом союзе. Помнится, комендант называл его Гаремским.

Присел на кровать, участливо повздыхал, мол, наслышан о бедственном положении Пронькина и вот решил помочь ему как своему соотечественнику. Говорил он скороговоркой, в глаза не смотрел, беспокойно крутил головой на тонкой цыплячьей шее.

— У меня есть хороший приятель, — тараторил Гаремский, — он обещает устроить тебя на хозяйственную работу в американскую воинскую часть...

Предложение работать было заманчивым, но кто его знает: Пронькин слышал от кого-то, что такие вот гады заманивают доверчивых в шпионы. Как бы тут не попасть из огня да в полымя. Гаремский учуял его нерешительность, сообразил, что пришел рановато, плод еще не созрел. Он так же неожиданно, как и появился, исчез, пообещал заглянуть в другой раз.

Под вечер Сергей направился в сторону хутора Гельмута Шиммеля, очень ему хотелось встретиться с Люсей Гурьяновой, работавшей там дояркой.

«Чего бы ей не вернуться на Родину», — рассуждал про себя Сергей по дороге на хутор, — не одну же ее угнали на немецкую каторгу. Теперь, после того, как Гитлеру давно уже пришел капут, пора бы подумать о своей судьбе. Другие-то давно, наверное, дома... А тут терпи всякое... — он вдруг остро почувствовал притихшую было ревность. — Милославский за ней волочился, подарки навязывал, паразит. — И тут неожиданно пришла новая мысль: если Люся соберется на родину, я от нее не отстану, вдвоем махнем, а там будь что будет.

Люся и Сергей познакомились года два назад, давно бы поженились, да разве в этой проклятой неволе наладишь добрую семью.

В условленное время они выходили навстречу друг другу, никакая погода их не страшила. И на этот раз Сергей издали заметил Люсю. Они уселись в леске под елью. Сергей рассказал ей о своей встрече с Гаремским, она разделила его опасения: лучше уж дождаться давно обещанного для Сергея места у Шиммеля. Тогда и поженятся.

Неделю назад случилось несчастье: кряжистое бревно, скользнув по мокрым брусьям, придавило Огаркову ногу, оказалось, треснула кость. Его оттащили в лазарет, ногу загипсовали.

Иннокентий теперь ходит на работу один. Правда, на лесозаводе работают и русские, и украинцы, но ни с кем из них Каргапольцев не завел дружбы. И странное дело, за четыре года работы на заводе Иннокентий по-настоящему привязался не к кому-нибудь, а к немцу-механику Рудольфу Нейману. Этот пожилой сердечный человек чем-то напоминал ему отца. Он даже сам порой удивлялся: поди ж ты, даже в этой проклятой стране, оказывается, есть такие добрые люди.

Иннокентий, когда узнал, что Нейман при Гитлере угодил в концлагерь, даже не очень поверил. Спросил об этом самого Рудольфа, тот рассмеялся: «А ты думал, что при Гитлере все немцы были фашистами? Нет, были у нас и честные люди!»

В тот день Иннокентий собирался уже идти домой, но Рудольф положил свою тяжелую руку на его плечо.

— Отработались, товарищ Иннокентий?

От необычности такого обращения у Каргапольцева тревожно сладко заныло сердце. Иннокентий растерянно улыбнулся, ответил:

— Выходит так, товарищ Рудольф.

— Может быть, заглянете ко мне, если не спешите...

— Торопиться особенно некуда. Только стоит ли беспокоить вас?

— Думаю, что стоит.

Нейман жил тут же, в трехстах шагах от завода, в особняке. Иннокентий повесил на вешалку, мокрую куртку и фуражку, пошел вслед за хозяином. Широкая тахта, круглый стол посредине, тумбочка с радиоприемником и несколько стульев с обивкой вишневого цвета. Ничего лишнего в комнате не было. Рудольф гремел на кухне стаканами и тарелками. Скоро вошел, принес бутылочку и все, что к ней полагается.

— Осматриваетесь? Думаете, наверно, что так жить можно?

— Именно так и подумал.

— Я механик. А рабочий живет плохо. Ну, садись к столу.

Иннокентий немного смутился, подумал: «За каким дьяволом он приволок меня к себе, да еще угощает?»

Они выпили по рюмке, закусили. Нейман налил по второй, отодвинул свою рюмку и повернулся к собеседнику. Улыбка, которая так понравилась Иннокентию, исчезла с его лица.

— Скажи, Иннокентий, только совершенно откровенно. Может, ты мне не очень доверяешь?

— Нет, почему же... — Иннокентий пожал плечами.

— Ладно. Так вот, скажи совершенно откровенно, почему ты не возвращаешься на родину? — Нейман заметил, как что-то дрогнуло в лице Иннокентия.

Каргапольцев отвел взгляд и уклонился от прямого ответа:

— У нас в лагере был хороший парень, мой земляк Базаров... Стал добиваться возвращения домой... Вскоре его пришибло бревном. Все знали, убили парня... Да разве это один случай, когда находили мертвыми тех, кто хотел вырваться отсюда... Поэтому не знаю, что и сказать вам.

— Понимаю, вопрос нелегкий, но я спрашиваю не из простого любопытства.

— Что ж, пожалуй, отвечу... — Иннокентий задумался, две большие складки образовались у него на лбу. Он пригладил ладонью седые волосы и тоже отодвинул свою рюмку.

— Так, спрашиваете, почему не еду на родину? Главная причина в том, что не больно-то хочется попасть и там в лагерь.

— Что ж ты такое натворил, что тебя непременно надо в лагерь?

— Ха, натворил, — горько усмехнулся Иннокентий. — Говорят, попасть у нас там в лагерь плевое дело — хватит и того, что был в плену...

— Ну, это ты зря... Выдумываешь.

— Зря, говорите? Выдумываю? — Неожиданно закипел Иннокентий. — А пошто мне выдумывать, какой резон? Родина... В сорок девятом году совсем собрался домой и вдруг встретился со своим земляком. Он приезжал в Германию по делам службы. Знаете, что он рассказал под большим секретом? Не знаете, откуда вам... Так вот, на самых тяжелых работах в Забайкалье трудятся такие, как я, пленники. Колупают уголек, моют золото в тайге, валят лес в лютые морозы. А ведь Забайкалье моя родина, отчий край... — Лицо Иннокентия раскраснелось, глаза потемнели, ноздри начали вздрагивать. Нейман слушал его, не перебивая. Иннокентий, наконец, умолк.

— Да, — неопределенно произнес Рудольф. — А этот земляк... того... не провокатор?

— Нет, — твердо ответил Иннокентий. — Он взял с меня клятву: никому ни слова. Так что у него не было никакой корысти.

— Так что же он сказал-то: все эти бывшие пленные в заключении, что ли?

— А и не поймешь... Живут, говорят, в бараках, охраняют их солдаты. Воли в общем нет, на все надо просить позволения: дом рядом, а съездить туда нельзя, за каждым шагом слежка. Нет, такая жизнь мне ни к чему. К чертовой матери! Лучше здесь подохнуть... А еще тот земляк сказал, что почти всех таких, как я, отправили на Колыму. Кого на двадцать, кого на двадцать пять лет.

Нейман долил рюмки. Они молча выпили. Иннокентий закрыл ладонью глаза и долго сидел неподвижно. Сказал, наконец, с чувством:

— Вот так-то. Не манит меня в те места, дорогой товарищ.