Путешествие парижанина вокруг света

Лица их отличались менее вздутыми, чем у негров, губами, из-под которых виднелись белые, как фарфор, зубы. Густые волосы были заплетены в мелкие косички, в которых виднелись медные нити. Фартуки из шкур диких кошек, или циветт, украшенные маленьким колокольчиком, опоясывали бедра, а ожерелья из зубов хищных зверей красовались на шее.

Они были безоружны, и трое из них несли огромные глиняные бадьи вместимостью пять или шесть литров, содержащие какое-то бледно-желтое варево малоаппетитного вида.

— Ага, вот и нанан! — воскликнул своим звонким пронзительным голоском Фрике, сделав при этом самый умопомрачительный пируэт. — Вот нанан этих бикондо!

Музыканты неистово ворочали своими громадными белками и дули что есть мочи в свои инструменты.

Огромнейшие трубы, нечто вроде пастушьих рожков гигантских размеров, выделанных, подобно знаменитому рогу Роланда, из цельного куска слоновой кости, из которой эти черные виртуозы извлекали чудовищные звуки, представляли собой тяжелую артиллерию этого невероятного оркестра.

Другие музыканты, осторожно введя в одну из ноздрей или в обе по маленькой дудочке толщиной в палеи, дули в нее изо всех сил, напрягая жилы, как веревки. От этого получался бесконечно длительный вибрирующий звук, оканчивающийся отвратительным кваком, после чего виртуоз с жадностью втягивал в себя воздух и затем снова повторял то же самое, пока совершенно не задыхался.

У некоторых из них ручьями лилась носом кровь — ими любовались и восхищались. Они, несомненно, считались самыми талантливыми музыкантами в оркестре, что еще более радовало их самих, удваивая их усердие.

Эта торжественная музыкальная увертюра, какой никогда не слыхали даже в Байройте, [1] продолжалась добрых четверть часа. Затем последовало соло на флейте. Это вовсе не замысловатое и не трудное соло состояло всего из одной ноты, однообразно протяжной и ноющей, повторяющейся до бесконечности.

— Ну, — прошептал безнадежно доктор, — все кончено!

С этими словами он растянулся во всю длину на земляном полу хижины. Положив голову на полированный обрубок черного дерева, заменявший изголовье почти у всех африканских племен, он с покорным видом, который мог бы тронуть даже черную пантеру с Явы, стал ждать.

Андре и Фрике переглянулись, удивленные, почти встревоженные.

Перед каждым из них с известной церемонией поставили по бадье; доктор продолжал лежать неподвижно.

— Что такое должно произойти? — спрашивали себя моряки, внутренне недоумевая.

Но Фрике, который был голоден, за неимением ложки запустил руку в жирную жидкую и клейкую массу, поставленную перед ним, и принялся ее поглощать.

— Хм, — пробормотал он, — снедь эта нельзя сказать чтобы была слишком аппетитна на вид… Но голод не тетка, надо есть что-нибудь, а другого выбора нет, как я вижу. Кроме того, это единственное средство против голодной смерти, если не ошибаюсь…

Произнеся эти слова, он принялся поглощать неизвестную смесь, приговаривая:

— Ну, да не так уж она отвратительна… Не хуже чего-нибудь другого! Несколько безвкусно… к тому же с маленьким привкусом, не совсем приятным… Конечно, это незавидное блюдо, но раз ничего другого на карте не значится, надо довольствоваться и этим! — И Фрике продолжал свой обед без особого увлечения, но к великой радости и удовольствию туземцев, которые, по-видимому, едва могли верить своим глазам.

Фрике, проглотив приблизительно около литра этой смеси, к которой Андре, по-видимому, питал самое глубокое отвращение, стал постепенно замедлять движение руки из бадьи ко рту, а затем и совсем прекратил это занятие.

— Ну нет, откровенно говоря, это хуже яблочной тюри и даже хуже вареной картошки, продающейся у торговок… Впрочем, со временем можно будет привыкнуть.

Но такое решение, видимо, не пришлось по вкусу осиебам, которые тотчас же поспешили выразить посредством весьма наглядной пантомимы свое неудовольствие за неодобрительное отношение к их стряпне и попрание их этикета.

— Воля ваша, — сказал мальчуган, — вы очень добры и любезны; но, кроме шуток, не могу же я для первого раза выхлебать всю эту вашу бадью?!

Но его возражение не возымело никакого действия; напротив, эти «лакричные дергунцы», как их про себя прозвал Фрике, поставили свои музыкальные инструменты на землю и сделали вид, что хотят наброситься на парня. Но последний вскочил на ноги и поднялся на цыпочки с видом задорного петушка.

— Что?.. Вы еще драться вздумали?!

Доктор продолжал лежать неподвижно, как неживой.

— Прошу вас, не пытайтесь противиться им, — проговорил он своим низким басом, не изменяя своего положения. — Потерпи, дитя мое, потерпи, чтобы не было хуже!

— Да я готов, но пусть только они меня не трогают! Долой лапы! Не сметь меня касаться: я этого не терплю, не то и я отвечу оплеухой! — бунтовал маленький парижанин.

Тогда доктор сказал несколько слов на местном наречии чернокожих, которые на них, однако, не обратили внимания.

Туземцы вторично протянули свои руки, чтобы схватить обоих молодых французов, но Фрике, а за ним и Андре выскочили из хижины и очутились на площади. Мальчуган был проворен, как белка, и упруг, как стальная пружина; а Андре, несмотря на свою тонкую и высокую фигуру, был мускулист, как атлет.

Те, кто хотел помешать им выскочить, были опрокинуты и смяты в мгновение ока.

— Теперь мы разомнемся! — воскликнул Фрике своим юношеским голоском и, потерев руки песком, встал в правильную боевую стойку перед нападающими, готовясь встретить их по всем правилам французской борьбы.

— Ну-ка! За кем теперь черед?! — воскликнул он. — Сделайте одолжение! А, за тобой, сынок!.. Превосходно!.. Вот, получай!.. — И он ловко подставил ножку одному из аборигенов, одновременно дав легкий толчок в плечо, отчего чернокожий растянулся во всю длину на спине, пораженный, каким образом все это случилось. — Ну, все это только ради забавы! Не следует портить отношения… Эй, позвольте, господа туземцы, если вы намерены принять это всерьез, то потрудитесь мне сказать об этом!

В этот самый момент на него бросились двое других чернокожих.

— Вот!.. Так!.. — И мальчуган проворно нанес тому и другому по крепкому удару кулаком под ложечку, отчего черный цвет их кожи мгновенно превратился в пепельный, и оба они покатились на землю с болезненным стоном.

Андре, прислонясь спиной к наружной стене хижины и выставив вперед руки, также боксировал с искусством первоклассного великобританского чемпиона.

— Браво! — кричал ему маленький парижанин. — Хорошая школа! Меткий удар! — И в то же время сам наносил ногой сильный удар в зубы слишком осмелевшему туземцу, подошедшему к нему ближе, чем следовало.

Пуф! Пум! — раздались два сильных прямых удара Андре, направленные в грудь двух противников, отчего их груди загудели, как два гонга, и оба повалились на землю, харкая кровью.

— Теперь за тобой черед, приятель! — воскликнул мальчуган. — Так тебе еще мало?! Ну на, получай! — И его пятка метко наносит удар прямо в голень ничего не ожидающего африканца. — «Не в бровь, а в глаз!» — как говорят у нас в Париже! — добавил он, смеясь, довольный меткостью своих ударов.

Между тем толпа около Андре заметно увеличивалась, но никто не решался подступить к нему слишком близко.

В этом не было ничего удивительного: никто из дикарей не мог устоять против мускулатуры европейца. Легкие на бегу, выносливые и неутомимые, чернокожие очень редко обладают силой, равной белым, в большинстве случаев мускулатура их несравненно слабее. [2]