Червь смерти. Метаморфозы олгой-хорхоя

Мы все — нас было несколько человек, научные работники моей экспедиции, — невольно рассмеялись, глядя на забавные движения старика. Цевен внезапно рассердился и, посмотрев на нас с явным неодобрением, пробормотал нашему молодому переводчику-монголу:

— Скажи им, что они глупцы, разве можно смеяться — это страшная вещь!

Вот, собрав все эти сведения о таинственном червяке, я и написал рассказ «Олгой-Хорхой», где все события вымышлены, но червяк описан именно так, как мне про него рассказывали вполне заслуживающие доверия жители гобийских районов Монгольской Народной Республики. Это все, что я могу рассказать об Олгой-Хорхое.

И кто знает — может быть, именно тем, кто в будущем станет исследователями, путешественниками и учеными, выпадет на долю найти и добыть для науки это неизвестное животное.

Иван Ефремов. Из книги «Дорога ветров»

— Пока он не ушел, надо спросить его про олгой-хорхоя! — воскликнул Эглон.

Ян Мартынович подразумевал странное животное монгольских легенд. Среди жителей Гоби издавна распространено предание о большом и толстом черве (олгой — толстая кишка, хорхой — червяк), свыше полуметра длиной, живущем в недоступных песчаных местах Гобийской пустыни. Рассказы об этом животном совпадают. Олгой-хорхой известен как очень страшное существо, обладающее непонятной убийственной силой, способной поразить насмерть прикоснувшегося к нему человека.

Никто из ученых-исследователей не видел необычного червя, но легенда о нем так распространена и так единообразна, что, нужно думать, в ее основе действительно есть какое-то чрезвычайно редкое, вымирающее животное, вероятно, пережиток древних времен, уцелевший теперь в самых пустынных уголках Центральной Азии. Я использовал легенду об олгой-хорхое в одном из своих фантастических рассказов. Про олгой-хорхоя слышал и начальник американской экспедиции Эндрьюс.

Данзан заговорил с Цевеном несколько смущенно, как будто опасаясь насмешек со стороны остроумного старика за наивный вопрос о легендарном животном. К общему удивлению, Цевен объявил, что много слышал об этом гигантском червяке, убивающем наповал, но не видал его. В четырех уртонах на юго-восток от аймака есть местность Халдзан-дзахе («Лысый край»), где на барханных песках живет олгой-хорхой. Но его можно видеть только в самую жару, в июне-июле, позднее он зарывается в землю и спит.

Посыпались шутки об этих непонятных свойствах хорхоя. Цевен рассердился и, сурово нахмурившись, сказал несколько слов Данзану.

— Он говорит, — перевел молодой геолог, — они смеются только потому, что ничего не знают и не понимают. Олгой-хорхой — это страшная вещь!..

Аркадий и Борис Стругацкие. Из повести «Страна багровых туч»

За стеной посвистывал раскаленный ветер, темный песок намело вокруг «Мальчика». Чужая черная ночь обступила со всех сторон маленький уютный уголок жизни и света.

— Хороший роль-мопс, — сказал Юрковский, сосредоточенно наматывая на вилку аппетитную рыбью тушку. — Очень люблю роль-мопс…

Иоганыч покачал головой и, обратившись к Ермакову, сказал:

— Между прочим, с роль-мопсом у меня произошла любопытнейшая история. Вернее, не с роль-мопсом, а… Представьте, Гоби, пустыня, несколько палаток — геологическая экспедиция. На триста километров ни одного жилья, дичь, прелесть. И была у нас, молодых практикантов, бутылочка коньяку и заветная баночка роль-мопса. Ждали мы какого-либо высокоторжественного события, чтобы, значит… — Дауге выразительно щелкнул пальцами. — Ну-с, дождались. Вот как теперь, день рождения одной… одного товарища. Собрались мы у нашей палатки, все практиканты, шесть человек. Откупорили коньяк, нарезали хлеб, помыли руки. Положили все это на футляр для теодолита, и, как сейчас помню, я принялся под жадными взорами ребят вскрывать вожделенный роль-мопс. Понимаете, все баранина, ветчина… Остренького хотелось — сил нет! И вот, едва я вскрыл…

Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал:

— Вскрыл — и что?

— Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул поверх голов товарищей — они все, конечно, наклонились к банке — и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк… Настоящий удав, боа-констриктор… Весь в этаких кольцах…

— Врешь! — убежденно сказал Юрковский.

— Погодите, Владимир Сергеевич! — сердито остановил его Быков. — Дайте рассказать.

— Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой.

— Олгой… кто? — спросил Быков.

— Олгой-хорхой, — повторил Дауге. — Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством.

Юрковский сдвинул брови, вспоминая.

— Олгой-хорхой… Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так?

— Так, — согласился Дауге. — Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.

— И что же случилось? — не утерпел Быков.

Дауге вздохнул:

— Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись… — Он развел руками. — Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.

— Досталось тебе, наверное, от ребят, — сказал Юрковский и снова потянулся к роль-мопсу.

— Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой-хорхое.

— Я вот ничего подобного не видел в пустыне, — заметил Быков.

Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби.

Спартак Ахметов, Александр Янтер. Синяя смерть

Цэвэн поежился на кошме, в полусне поплотнее закутался в дэли, но не согрелся и проснулся. Узкое жесткое седло под головой стало каменно-твердым, шея затекла и ныла. Надо бы встать, разжечь костер и вскипятить чай, но предутренняя лень опутала его. Арат надвинул на лоб меховую шапку и лег поудобнее.

Низкое темно-фиолетовое небо со сверкающим звездным узором раскинулось над ним. Каждая звезда испускала холодный лучик, и Цэвэну казалось, что звезды мечут тонкие ледяные стрелы, которые пронизывают его старое тело. Он запрокинул голову, чтобы увидеть любимую аратами Алтан-Гадаз-Од. Полярная звезда сияла теплым дрожащим огоньком и честно указывала направление на север — заднюю сторону мира. Если сесть спиной к Алтан-Гадаз-Од, перед тобой окажется передняя сторона — юг, где косо поднимается темный массив хребта Хурх-Ула, заслоняя край звездного неба. К западу — в сторону барун — хребет резко понижался, открывая путь к колодцу Сайн-Худук в песках Бордзон-Гоби. Всю левую сторону — дзун — заполняли горы Хачиг-Ула с едва различимой в холодном звездном свете вершиной Ямат-Ула. Цэвэн знал, что склоны хребтов изрезаны многочисленными сухими руслами, в которых нынешним летом частенько журчит вода.

Арат совсем замерз.

— Позже выросшие рога длиннее прежде выросших ушей! — выругался он и встал.

Ему следовало заночевать в Номгоне, но он беспокоился о стаде и к вечеру одолел еще полуртона. Проехал бы и больше, но впереди вздымались барханные пески Халдзан-Дзахэ, о которых шла дурна я молва. И зачем беспокоился? Сын — настоящий арат: и верблюдов убережет, и хорошие пастбища сумеет найти. Да и лето влажное: парнолистники, солянки, ковыльки растут повсюду. Правда, хабтагалы обнаглели и часто нападают на стада, чтобы отбить верблюдиц. Глаз да глаз нужен… Жалко, что дочь не хочет пасти скот и работает на швейной фабрике в аймачном центре Далан-Дзадагаде. От нее-то и возвращается Цэвэн к своим верблюдам.

Из заранее заготовленных веток саксаула путник разжег костер, вскипятил чай, посолил его, заправил толчеными семенами пульхира и бараньим жиром. Наевшись вкусной горячей болтушки, Цэвэн не спеша набил трубку пылевидной дунзой, прикурил от уголька и с наслаждением затянулся. Трубка грела ладонь, нефритовый мундштук удобно зажимался зубами, сладкий дым наполнял рот, от желудка растекалась сытая теплота. Арат совсем согрелся и насмешливо сощурился на звезды, которые казались уже не такими холодными и быстро тускнели в разгорающемся свете утра. Худое скуластое лицо Цэвэна с резко очерченным носом гобийца и жидкой бородкой разгладилось.