Рыцари морских глубин (СИ)

Правило второе: не покидай место стоянки без его осмотра.

Правило третье: не сталкивай плот на воду, не прицепившись к нему страховочным концом.

Правило четвёртое: не садись за вёсла, не надев спасательного жилета.

Правило пятое: при швартовке не отцепляйся от плота без закрепления его на берегу.

Мой страховочный конец состоит из двух дорогих мне вещей — кожаных поводков бультерьера Дика и шар–пея Чака. Обе собаки зарыты на даче под двумя елями, привезёнными мною в кармашке рюкзака из северо–байкальской тайги десять лет назад. За эти годы невзрачные саженцы превратились в две пушистые красавицы, вымахали вровень с крышей дома. И одно дерево стало чуть выше другого, стройнее и тоньше. А другое ниже, разлапистее и гуще. Как брат и сестра. Скорее даже, как жених и невеста. И вся наша семья, и соседи–дачники не могли налюбоваться красивой парой елей, в тени которых заснули беспробудным сном Дик и Чак. Однако, нашёлся злодей, срубивший в предновогоднюю ночь одну из них, ту, что была повыше. Может, не хватило гаду на выпивку, и он загнал ёлку за бутылку водки. А может, притащил её своим гадёнышам на Новый год, и те потешались зелёной пахучей красавицей, о потере которой до сих пор горько сожалеют её хозяева. И разве то был человек, поднявший топор на ёлку в саду, на которой я лелеял каждую хвоинку? Вот о чём напомнили мне сейчас поводки, крепко связанные между собою и надёжно сберегающие меня в плавании. Защёлкнув карабин на поясном ремне, я удобно устроился на мягком рюкзаке, набитом одеждой, и оттолкнулся от берега. Течение реки–жизни, непредсказуемое в своих коварствах, легко подхватило катамаран, понесло вдоль нескончаемой тальниковой стены. Всё дальше к морю. Всё ближе к концу…

«Дик» неслышно плыл по тихой воде, а мне вспоминался мерный стук вагонных колёс, уносящих меня во Владивосток. Там, в славном экипаже К-136 об отпускнике помнили боевые друзья–подводники и ждали обещанный шмат сала. Увесистый кусок копчёного окорока в ладонь толщиной и впрямь занимал чуть ли не половину моего чемодана, крышку которого украшала подводная лодка, намалёванная масляными красками. Ещё в том чемодане под кучей белья и свёртками с домашней снедью притаилась пузатая резиновая грелка с крепчайшим самогоном, настоенным на берёзовых почках и ожидаемым на лодке с большим нетерпением.

Я вылёживался на верхней полке купейного вагона в одних трусах, прикрывшись рыжей, застиранной до дыр простыней. Проехали Улан — Удэ. За окном однообразная равнина заснеженной бурятской степи. Монотонно стучат колёса, грохочут на стрелках полустанков, качается вагон. Запыленный динамик тарахтит песней:

Спина и бока не терпят матраца, набитого тугими комками ваты. Надо спрыгнуть вниз, размяться, сходить в туалет, умыться, привести себя в порядок. Как сделать это, когда подо мной сидят пожилые люди и прехорошенькая смугляночка кавказской национальности. Кто она? Осетинка, кабардинка, балкарка, армянка, грузинка, ингушка, аварка, даргинка, адыгейка, абхазка, чеченка? Дочь дагестанких гор или азербайджанских садов? Чёрные, отливающие антрацитом волосы выбились из–под золотисто–красной шёлковой косынки. Глаза незнакомки — блестящие сливы в обрамлении длинных ресниц и над ними полукружья тонких бровей. Пухленькие щёчки — нежные спелые персики. Нос с чуть заметной горбинкой. С висков спускаются закрученные в завитушки пряди — «завлекалочки». Сквозь них проглядывают золотые серёжки, вдетые в мочки маленьких, цвета чистого воска, ушей. Бирюзовые бусы на шее, прямой и гладкой, открытой страждущим взорам. Вишнёво–алые сочные губы. Многое бы я отдал, чтобы впиться в них своими, да жаль, отдавать нечего.

В карманах гуляют сквозняки, и если бы не пироги, напечённые матерью в дорогу, пришлось бы глотать слюни, глядя на пассажиров, коротающих время за едой. Тут не до роскошных притязаний на персидскую княжну! Единственное, что могу себе позволить, это, пользуясь преимуществом верхней полки, смотреть сверху в вырез в её коротком парчовом платье, сгорая от мысли запустить туда руку. Обласкав точёный бюст чернявой попутчицы, подсевшей в купе ночью, когда я спал, переводил взгляд на её голые колени и обнажённые до плеч руки с тонкими серебряными браслетами на запястьях. Однако, мочевой пузырь всё сильнее давал знать о себе, начисто лишая возможности лицезреть прелести кавказской красавицы и принуждая слезть с полки. Куда поставить ногу? На столике стаканы с недопитым чаем, хлеб, колбаса, булки, бутылки с кефиром. На что опереться, чтобы спуститься? Прыгать вниз, натягивать брюки на виду всех? И, судя по всему, никто из них не намерен выходить. Толстая старуха достала из плетёнки сваренное вкрутую яйцо, принялась медленно чистить его, аккуратно складывая на салфетку скорлупки. Щуплый дедок с жидкой бородёнкой, с кругляшками очков, удерживаемых бельевой резинкой на плешивой голове, шуршит газетой. Девица роется в сумочке, перебирает косметические побрякушки.

Проблема моей нерешительности прыгать вниз заключалась ещё и в том, что меня мучил стыд предстать перед красоткой в синих, срамотно–широких военно–морских трусах. Наконец, терпенью пришёл конец. Опершись о края полок, я сиганул вниз, выдернул из–под матраца штаны, выглаженные тяжестью тела, и напялил их на себя быстрее, чем по боевой тревоге. Впрыгнул в ботинки, схватил пакет с туалетными принадлежностями, тельник, голландку и бегом в умывальник. Побрился, причесался, растёр занемевшее тело полотенцем, надел голландку с синим воротником и вышел в коридор. И вовремя: проводница закрыла туалет на уборку.

— Доброе утро! — сказал я, возвратясь в купе.

— Здрасте, — все ещё колупая яйцо, безразлично ответила старуха.

— Здоровеньки булы, хлопче! — отрываясь от газеты, на хохляцкий манер поздоровался дедок.

Очаровательное юное создание кивнуло мне с милой улыбкой. Большие чёрные глаза симпатичной брюнетки скользнули беглым взглядом по мне, на мгновение встретились с моими, и лёгкие крылышки–ресницы опустились на них, выражая скромность и невинность.

Я присел рядом. Солнечный лучик, заглянувший в вагонное окно, играл пурпуром парчи. Девушка вынула из сумочки изящный деревянный гребень, и как показалось, нарочно обронила на пол. Я поспешил поднять его.

— Спасибо, — поблагодарила она, опять одаривая улыбкой и подавая руку для лёгкого пожатия.

— Фатима… А вас… тебя как зовут?

— Геннадий…

— И далеко едешь, Гена? На службу?

— Да, во Владивосток. Из отпуска возвращаюсь…

— А я в Магадан. Жаль, что нам не по пути.

— Учишься там?

— Нет, на работу еду… Говорят, там заработки хорошие. Золотоискатели — народ при деньгах.

— А ты, Фатима, кем работать в Магадане будешь?

Смуглянка замерла, лукаво повела бровями.

— Кем буду работать? — переспросила удивлённо, искоса поглядывая на стариков. Наклонилась к моему уху, жарко зашептала:

— Ночной бабочкой буду порхать. С цветка на цветок… Нектар золотой собирать.

— А… это как? — не понял я.

— Дурачок! — засмеялась она. — Совсем дурачок!

Я украдкой бросил быстрый взгляд на неё. Милое выражение лица, но в глубине глаз Фатимы плясали огоньки откровенной страсти. Что что–то холодное и страшное таилось в них. Она пытливо посмотрела на меня.

— Ты не имел женщину? Ну, признайся, ведь так?

Я смутился, ощутив прилив внутренней теплоты, совершенно теряясь от её возбуждающих слов, вызывающе короткого платья и близости шоколадного цвета тела, полного скрытых желаний и неуёмного темперамента.

Фатима незаметно сжала мою руку, и шевеление её пальцев, перебирающих мои, было многообещающим. Без сомнения, только присутствие деда и бабки сдерживало меня, чтобы не наброситься на неё голодным зверем, растерзать, растрепать, зацеловать до беспамятства, измять как пахучий лепесток розы. А голодным я был в прямом смысле: ужасно хотелось есть. Но как при ней доставать из чемодана позавчерашние пирожки? Хотя до пирожков ли тут? Дверь в купе открылась, и проводница обратилась к старикам: