Им помогали силы Тьмы

Часы показывали половину второго. Замедлив скорость, он выглядывал место поудобнее, где бы мог избавиться от мотоцикла. Не найдя ничего подходящего, он свернул на северное ответвление дороги, где среди полей, рощиц и лугов были разбросаны маленькие заводики и ряды строений промышленного типа. Через милю с небольшим он нашел то, что искал: горбатый мостик, перекинутый через железнодорожные пути. Остановив мотоцикл, Грегори отверткой из набора инструментов за сиденьем, отвернул номера, сунул их в карман, огляделся, удостоверяясь, что никто его не видит, откатил машину подальше от дороги, отстегнул свой портплед и перекинул мотоцикл через кирпичную ограду на железнодорожное полотно, лежавшее в пятнадцати футах внизу. И утешая себя мыслью, что он сделал Германию беднее на один мощный мотоцикл — а если повезет, то и на один железнодорожный состав, — он подобрал с земли портплед. Минут через пять он уже шагал по дороге, походя закинул в высокую крапиву номера мотоцикла, упокоив их на дне придорожной канавы.

Он чувствовал себя сильно уставшим, и после получасового блуждания по пустынным улицам окраин начал заметно прихрамывать. Около двух ночи он нашел то, что искал — непритязательную на вид харчевню, старше, чем окружающие дома, с палисадником и достаточно большую, чтобы в ней нашлось несколько номеров с койками. После настойчивого стука в дверь и перезвона, который Грегори бессовестно учинил среди ночи, вниз спустился пожилой толстый трактирщик с черной повязкой на одном глазу и закутанный в поношенный домашний халат. Отсалютовав ему и крикнув «Хайль Гитлер», Грегори сказал:

— Я из Гамбурга, здесь в отпуске, приехал проведать девчонку, живущую по соседству. Но она два дня назад съехала отсюда и оставила мне письмо с новым адресом, по которому я завтра и пойду. А сейчас я уже с пяти часов на ногах, мне нужна комната, чтобы отоспаться.

— Сожалею, господин, но, как бы ни был я рад посодействовать вам, я ничего не могу поделать. Бомбежки превратили стольких людей в несчастных бездомных. Все мои комнаты заняты.

— Черт побери! — чертыхнулся Грегори. — Ну что за несчастье такое! А что же делать — я на ногах не стою, впору хоть на кушетку у вас в холле вались и спи.

Явно обрадованный такому компромиссному решению, хозяин ввел его в дом и запер наружную дверь.

Бывалый солдат, Грегори проснулся в половине шестого утра, так как перед сном назначил себе подъем именно в этот час: в холле было сыро и неуютно, но англичанин отыскал умывальник, облился до пояса ледяной водой, побрился, переоделся в гражданское и почувствовал себя окончательно проснувшимся. В баре он, руководствуясь древним принципом забирать на вражеской территории все, чем можно поживиться, осушил целую пинту пива, еще одну сунул в карман, рассовал по карманам как можно больше бисквитов и в шесть с небольшим уже вышел из дома с портпледом, набитым военной формой.

Он вошел в столицу с северо-восточной окраины, которую, в отличие от центра, знал слабо, то есть представлял себе, что лондонскому Вест-Энду соответствуют в Берлине Моабит и Шарлоттенбург и что богатые и зажиточные люди предпочитают более южные и западные районы, в основном в эксклюзивном пригороде Далем или на своей частной собственности у восточного берега продолговатой и достаточно приятно расположенной водной глади Хавеля, на дальней оконечности которой расположен Потсдам. А вот о той части Берлина, которая лежит к северу от Шпрее, он не знал практически ничего.

Теперь же, при свете дня, он находил окрестности более чем унылыми. Каждые несколько сот ярдов попадались развалины, а раз или два ему пришлось воспользоваться для обхода боковыми улочками, поскольку проход был закрыт из-за бомб замедленного действия, оставшихся от последнего налета.

Но каждый раз, сворачивая, он брал на запад и скоро оказался, на широкой Фридрихштрассе, идя по которой он дошел до моста через Шпрее. Посреди моста он остановился, поставил портплед на каменный парапет и стал задумчиво глядеть на свинцово-серую воду. Как это всегда бывает на городских мостах, несколько таких же задумчивых бездельников так же, как и он, уныло созерцали тот же объект. Наскучив этим занятием, Грегори протянул руку, чтобы забрать портплед, но вместо этого неловко опрокинул его в реку. Подошли несколько сочувствующих, но делать было нечего, портпледа не вернешь, и Грегори со скорбным выражением лица отошел от парапета. Теперь он избавился от всех вещественных улик, которые бы его связывали с охотничьей заимкой Малаку.

Пока что все шло хорошо. Но главные-то его проблемы остались: деньги и как добраться до границы нейтрального государства, то есть снова деньги. Он вышел на Унтер ден Линден, с ее импозантными кварталами и тремя шпалерами ухоженных деревьев. Грегори нашел ее поблекшей и много потерявшей в своем былом очаровании, какой он ее видел в последний раз.

Свернув у Потсдамер Плац и пройдя по Герман Геринг штрассе, он снова вышел на Унтер ден Линден в самом ее конце, где она упиралась в Бранденбургские ворота. Дальше на восток простирался Тиргартен. Здесь тоже отметины бомбовых ударов, леса зениток и установки с прожекторами. В той части Тиргартена, куда еще допускалась публика, он уселся на скамейке и задумался над своим нелегким положением. В Берлине каждый встречный мужчина и женщина для него враги, ни у кого он не может занять денег или попросить помощи, те жалкие марки, что у него остались — их хватит едва на несколько дней. Значит, остается разбой как средство пополнения своих фондов. Он вооружен, но взять банк рискованно, а залезть в чей-то дом — опасно уже по другой причине: он не был уверен, что найдет в чьем-то доме нужную сумму наличными. Тогда можно рискнуть взять кассу какого-нибудь шикарного ресторана, вроде «Хорьхера», или то же самое сделать в респектабельном отеле — так будет больше шансов скрыться с награбленным, чем из банка. «Адлон», кстати, совсем неподалеку, можно сходить туда на разведку.

Здания по обе стороны роскошного отеля практически уже не существовали, а его самого по какой-то счастливой случайности даже и не задело. Грегори поначалу остерегся появляться в этом знаменитом прибежище германской аристократии и миллионеров в поношенном костюме, но, приглядевшись, понял, что война внесла свои коррективы и в социальную сферу. Поэтому, оказавшись в огромном фойе, он с радостью понял, что в этой пестрой толпе, в которой каждый мельтешил, по своим делам, он своим видом нисколько не выделялся.

Появился он незадолго до ленча, когда люди встречались для совместных коктейлей. Подходя к дверям ресторана, он обратил внимание на женщину-кассира, сидевшую в деревянной коробке, верхняя часть которой была из зеркального стекла. Это его не слишком воодушевило, поскольку залезть рукой в низкое отверстие спереди и схватить пачку денег было непросто. А нужно еще и скрыться с этой пачкой. Тем не менее до ночи у него еще уйма времени и он успеет разведать и другие, более доступные места, например можно заглянуть в бар.

А зайдя в бар, ему показалось, что он заслуживает выпить чего-нибудь приличного, и, проклиная наценку за роскошность заведения, заказал себе большой коктейль с шампанским. Обернувшись, он обвел взглядом хорошеньких женщин, сидевших в другом конце комнаты в сопровождении ухажеров, и вдруг почувствовал, как сердце у него подпрыгнуло от неожиданности. Он узнал стройную спину одной дамы с высокой прической и несколькими очаровательными темными завитками на шее, и на память ему пришли те чудные мгновения, когда он ласкал такие же точно завитки на шее Сабины Тузолто.

Возможно ли? Рост, кажется, тот же, что и у Сабины. А если так… Он забрал у бармена бокал и прошел по комнате, усевшись таким образом, что мог наблюдать лицо обладательницы чарующих завитков в зеркале. Нет, лицо ее, миловидное и ухоженное, в данной ситуации не было столь чарующим для него, как знакомые завитки. Он почувствовал острое разочарование, но эта женщина, напомнившая ему о Сабине, просто молодец.

Хотя Сабина была венгеркой и дом ее находился в Будапеште, с той самой поры, как она приглянулась Риббентропу, жить она переехала в Берлин, поближе к своему могущественному покровителю. И если она так и осталась любовницей нацистского министра иностранных дел, тогда она, вполне возможно, живет в Берлине. Но даже если и так, Грегори не очень был уверен в том, можно ли ее считать своей союзницей.