Все приключения мушкетеров

Впрочем, как же не иметь снисхождения к мужу, жена которого назначила вам свидание в тот же вечер? Д’Артаньян подошел к нему с таким ласковым видом, как только мог.

Разговор естественно клонился к содержанию несчастного в тюрьме. Бонасиё не знал, что д’Артаньян слышал разговор его с неизвестным человеком из Мёнга и рассказал своему жильцу о преследованиях этого чудовища (Лаффема), которого во все время рассказа называл палачом кардинала, и распространялся о Бастилии, о железных запорах, о калитках, об отдушинах, решетках и орудиях пытки.

Д’Артаньян слушал его с приметным схождением и, когда он кончил, сказал ему;

– А знаете ли вы, кто похитил госпожу Бонасиё? я спрашиваю об этом потому, что никогда не забуду, что этому несчастному случаю я обязан приобретением приятного знакомства с вами.

– Нет, сказал Бонасиё; – они были так осторожны, что не сказали мне этого, да и жена моя в свою очередь клялась всем на свете, что не знала. Но скажите, что вы делали в эти дни, продолжал он с полным добродушием; я давно не видал ни вас, ни друзей ваших и верно не на Парижских улицах вы так запылили свои сапоги и платье, что Планше с трудом отчистил их.

– Вы правы, любезный господин Бонасиё, я сделал с друзьями своими маленькое путешествие.

– Далеко отсюда?

– О, нет, не более сорока миль: мы проводили Атоса к Форжеским водам, где и остались мои товарищи.

– А вы возвратились? так ли я говорю? продолжал Бонасиё с лукавым видом. – Любовницы не дают продолжительного отпуска таким прекрасным юношам как вы, и вас с нетерпением ожидают в Париже, не правда ли?

– Да, правда, смеясь, отвечал молодой человек, – я признаюсь вам в этом тем охотнее, что, как я вижу, от вас ничего нельзя скрыть, любезный господин Бонасиё. Да, повторяю вам, меня ожидали довольно нетерпеливо.

Легкое облачко показалось на лице Бонасиё, но такое легкое, что д’Артаньян не заметил его.

– И вас вознаградят за скорое возвращение? продолжал торговец, с изменением голоса, которого д’Артаньян тоже не заметил.

– Полноте притворяться святошей, сказал д’Артаньян смеясь.

– Нет, я заговорил об этом только для того, чтоб узнать, поздно ли вы возвратитесь домой.

– К чему этот вопрос, любезный хозяин? спросил д’Артаньян, – разве вы хотите ждать меня?

– Нет; но со времени моего арестования и покражи, случившейся у меня, я пугаюсь всякий раз, когда слышу, что отпирают дверь, особенно ночью. Баба, скажете вы; но что же делать! ведь я не военный.

– Ну. так не пугайтесь, если я возвращусь в час, в два, или в три часа утра; да если я и совсем не возвращусь, тоже не пугайтесь.

В этот раз Бонасиё так побледнел, что д’Артаньян не мог не заметить этого и не спросить, что с ним сделалось.

– Ничего, ничего, отвечал Бонасиё. – С тех пор как меня постигли несчастия, со мной иногда вдруг делается дурнота; вот и теперь я чувствую озноб. Не обращайте на это внимания и не заботьтесь ни о чем кроме вашего счастья.

– В таком случае мне есть о чем заботиться, потому что я счастлив.

– Погодите, еще не совсем; ведь вы сказали вечером.

– Так что же? и вечер придет! может быть, и вы ожидаете его с таким же нетерпением как я. Может быть сегодня вечером госпожа Бонасиё посетит жилище своего супруга.

– Госпоже Бонасиё некогда сегодня вечером, с важностью отвечал муж; – служба удерживает ее в Лувре.

– Тем хуже для вас, любезный хозяин; тем хуже, когда я счастлив, то мне хотелось бы, чтобы все были счастливы, но это, кажется, невозможно.

И молодой человек удалился, помирал со смеху от этой шутки, понятной, по его мнению, только ему.

– Желаю веселиться! отвечал Бонасиё могильным голосом.

Но д’Артаньян был уже так далеко, что не мог слышать этого; да если бы и слышал, то при расположении духа, в каком он был, вероятно, он и не заметил бы этого.

Он отправился в дом де-Тревиля; накануне он виделся с де-Тревилем так не долго, что не успел хорошенько поговорить.

Он застал де-Тревиля в большой радости. Король и королева были очень благосклонны к нему на бале. Зато кардинал был несносен.

В час утра он уехал под предлогом нездоровья, тогда как их величества возвратились в Лувр в шесть часов утра.

– Теперь, сказал де-Тревиль, понижая голос и внимательно осматривая все углы комнаты, чтоб увериться, что никого нет, – теперь поговорим о вас, молодой друг мой; я вижу, что счастливое возвращение ваше доставило королю радость, королеве торжество, а кардиналу унижение. Теперь вам нужно держаться крепко.

– Чего же мне бояться, отвечал д’Артаньян, – если я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств?

– Поверьте мне, – всего. Кардинал не такой и неловок, чтобы забыл мистификацию, не рассчитавшись с мистификатором. А этот мистификатор, как мне хорошо известно, гасконец.

– Вы думаете, что кардиналу все известно, так же как вам, и что он знает, что в Лондон ездил я?

– Ах, черт возьми, вы были в Лондоне. Не оттуда ли вы привезли бриллиант, блестящий у вас на руке? Берегитесь, любезный д’Артаньян, не хорошо принимать подарки от неприятелей; на этот случай, кажется, есть латинский стих… постойте…

– Без сомнения есть, отвечал д’Артаньян, не знавший даже первоначальных правил латинского языка и приводивший в отчаяние учителя своим незнанием.

– Наверное есть, сказал де-Тревиль, имевший понятие о литературе, – и господин Бенсерад когда-то приводил мне его… ах, вот он:

Это значит: не доверяйся неприятелю, когда он делает тебе подарок.

– Этот бриллиант не от неприятеля, сказал д’Артаньян, – а от королевы.

– От королевы? Ого! и точно это царский подарок, – он стоит тысячу пистолей. Через кого королева доставила вам этот подарок?

– Она сама отдала мне его.

– Где?

– В кабинете, смежном с комнатою, где она переодевалась.

– Как?

– Она дала мне поцеловать свою ручку.

– Вы поцеловали ручку королевы? спросил де-Тревиль, пристально смотря на него.

– Её величество удостоила меня этой милости.

– И в присутствии свидетелей? Неблагоразумная! тысячу раз неблагоразумная!

– Нет, капитан, успокойтесь, никто этого не видал.

Он рассказал де-Тревилю, как все это случилось.

– О женщины, женщины! сказал старый воин, – я узнаю вас по романическому воображению вашему; все, что имеет вид таинственности, пленяет вас! Итак, вы видели руку и больше ничего, так что если вы встретите королеву, то не узнаете ее и если она встретит вас, не узнает кто вы.

– Нет, но по этому бриллианту…

– Послушайте, хотите ли я дам вам совет добрый и дружеский?

– Вы сделаете мне этим честь, капитан.

– Хорошо! ступайте к первому ювелиру, какого увидите, и продайте ему этот бриллиант за такую цену, какую он вам предложит; какой бы он жид ни был, все-таки даст вам восемьсот пистолей. Нельзя узнать, откуда вы получите пистоли, молодой человек, но этот перстень может открыть тайну того, кто его носит.

– Продать этот перстень, доставшийся мне от моей государыни! Никогда! сказал д’Артаньян.

– Поверните же, по крайней мере, камнем внутрь, простачек: ведь всякий знает, что гасконский кадет не найдет такой драгоценности в шкатулке своей матери.

– Так вы думаете, что я должен ожидать чего-нибудь неприятного? спросил д’Артаньян.

– Я вам скажу, молодой человек, что тот, кто спит на мине, фитиль которой уже зажжен, может считать себя вне опасности в сравнении с вами.

– Черт возьми! что же мне делать? Сказал д’Артаньян: его уже начинала беспокоить уверенность, с которою говорил с ним де-Тревиль.

– Быть осторожным всегда и во всем. У кардинала отличная память и длинные руки; поверьте мне, он сыграет с вами славную штуку.

– Какую же?

– Почему же я знаю? Известно, что он хитер как демон; самое меньшее, чего вы можете себе ожидать, это то что вас схватят.