Под чужим небом

Эта короткая речь как бы наизнанку вывернула перед Таровым атамана, показала его истинное нутро. В салоне бронепоезда он вспомнил бахвальство Семенова и подумал: «Действительно, поколения людей будут проклинать Семенова за его гнусные злодеяния».

Таров вернулся в Верхнеудинск с тяжелым настроением. Ему стала еще более ненавистной и постылой служба в белогвардейском штабе.

В воскресный день Таров вышел на Большую улицу, поднялся по ней до царских ворот. Была в те времена такая массивная белоснежная арка, увенчанная позолоченным двуглавым орлом — символом могущества российской империи. Она издевательски возвышалась над скособоченными приземистыми домишками, давила все вокруг грубым показным величием. Потолкавшись среди праздно шатающейся публики, повернул назад. Возле здания общественного собрания встретил Таракановского. Поручик был изрядно выпивши и шумно приветствовал Тарова. И тут у Ермака Дионисовича неожиданно возникла мысль: извлечь пользу из доброго расположения Таракановского. Он обнял поручика и наговорил ему кучу любезностей.

В гостиных рядах они завернули в небольшой ресторан, из которого доносилась бурная музыка.

Таракановский обратился к Тарову по имени и потребовал, чтобы тот тоже называл его Семеном.

— Не терплю холодную официальность. Я, Ермак, человек простой, привык... Чего будем заказывать, — спросил он, оборвав фразу.

— Графинчик пшеничной, — сказал Таров, — и соответственно закуску.

Пока официант исполнял заказ, Таров и Таракановский с ироническими улыбками наблюдали за танцующими парами и вяло переговаривались.

— Не жалеешь, что приехал в родные края? — спросил поручик после второй рюмки.

— Нет, не жалею. В Петрограде и Москве нагляделся на большевистские порядки. Сыт ими вот так, — Таров провел ладонью по горлу.

— Просись на живое дело, — посоветовал Таракановский. — Чего в бумагах-то...

Еще выпили. Поручик хмелел все больше, им овладевала страсть бахвальства.

— Недавно я был в Троицкосавске, — рассказывал он. — Мы там ликвидировали большую группу красных... Я одним выстрелом прошивал по пять человек. Скулой неделю не мог шевельнуть: набил винтовочным прикладом. Вот это дело!

— Неужели, пять человек — одним выстрелом?

— Ты что, Ермак, не веришь? Я не трепач. Обо мне не такое еще услышишь. Я люблю, чтобы обо мне говорили. Я хочу сверкать, — пьяно хвастался поручик, — а не тлеть, как сырая головешка.

— Ты, что, вступил в члены «Пушечного клуба», готовишься лететь на луну? — насмешливо спросил Таров, пытаясь замечанием задеть самолюбие поручика и вызвать на большую откровенность. Но Таракановский, видимо, не читал Жюля Верна и не понял юмора.

— Никакого пушечного клуба я не знаю, — пробурчал он сердито. — Есть один планчик. Понимаешь? Партизанским вожакам — чик! — Таракановский сделал жест, означающий снять голову. — Ясно? Ты еще услышишь о поручике Таракановском. Все, больше слова не скажу. Точка!

Поручик сильно ударил кулаком по столу. Рюмка подскочила на столе и со звоном разбилась. Ермак Дионисович понял: ничего больше он уже не добьется от вдребезги пьяного Таракановского и потребовал счет. Когда расплатились, Таров вывел поручика из ресторана.

— Наши дороги расходятся. Мне — туда, к зазнобушке, — пробормотал Таракановский, махнув рукою в ночную темень.

Разговор с поручиком Таракановский насторожил Тарова. «Вон чем хочет прославиться поручик! Убийцы... Тут, однако, не только пьяная болтовня».

В конце недели из Читы приехал Семенов. Таров в присутствии Зубковского доложил атаману обобщенные материалы о положении дел. Главный штаб находился в Чите, но Семенов часто приезжал в Верхнеудинск: здесь были американские и японские войска; здесь, как он чувствовал, назревали события, угрожавшие его власти.

Справка о действиях партизан и все более активном участии в них русских крестьян и бурятской бедноты взбесила Семенова.

— Я этой красной гидре скоро отрублю башку, — процедил он сквозь зубы.

Таров подумал: «Не на этом ли деле собирается прославиться Таракановский?»

Через несколько дней распространился слух: дезертировал штабной взвод солдат во главе с поручиком Таракановским. Случаи дезертирства из белого войска отмечались часто, нередко и офицеры переходили на сторону партизан. И все же дезертирство взвода под командованием Таракановского было происшествием особого рода: в нем был замешан офицер контрразведки.

Таров еле дождался вечера. Долго петлял по городским улицам и, убедившись, что слежки нет, дворами пробрался в знакомый дом. Его встретила тетя Варя. Она сообщила, что Широких-Полянский вчера вернулся из Бичуры и просила зайти завтра.

Сергей Юльевич встретил, как всегда, очень тепло. Таров заметил в голубых глазах веселые и радостные искорки.

— Отличные дела, Ермак Дионисович! Такую силушку народную подняли — никто не устоит: ни атаман, ни япошки... Да, можете поздравить — на съезде меня избрали председателем Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией.

— Поздравляю от души. Везет мне на чекистов, — сказал он, имея в виду, что Вагжанов тоже был председателем ЧК.

— А может, не только в везении дело? — улыбнулся Широких-Полянский. — Может, эта цепочка от товарища Ксенофонтова тянется? А теперь докладывайте, что у вас, — попросил Сергей Юльевич.

— Есть весьма срочное и важное сообщение. — Таров рассказал о подозрительном дезертирстве штабного взвода. Сергей Юльевич долго молчал, шагал по крашеным половицам, на висках выпукло пульсировали вены.

— Поручик Таракановский... Вы хорошо знаете его? — Широких-Полянский подошел вплотную к Тарову.

— Не очень. Но однажды в ресторане он хвастался тем, что участвовал в расстрелах красных в Троицкосавске. Тогда же он советовал мне проситься на «живое дело».

— Да, такой к партизанам не уйдет. Значит, договоримся так: я наведу справку, где находится взвод. Зайдите завтра — все обсудим и решим...

Когда они встретились на следующий вечер, Сергей Юльевич сказал, что взвод перебежчиков содержится в карантине при партизанской части в деревне Вахмистрово. Все они называют себя рядовыми солдатами, поручика Таракановского среди них нет.

— Там он! — решительно возразил Таров. — Спрятался, подлец! Позвольте мне, Сергей Юльевич, поехать туда.

— Этого я не могу позволить. Вашу судьбу определяю не я, а Центр...

— Согласуйте с Центром. Ведь белые скоро побегут за границу.

— Вот это я обещаю.

В отношении Таракановского договорились так: Таров, переодетый в штатский костюм, и Широких-Полянский ночью пойдут в Вахмистрово и заночуют там. Утром взвод выстроят на поверку, и Таров из укрытия осмотрит солдат.

Поздно вечером они переправились по льду через реку и, обойдя стороной главную улицу Заудинской станицы, по которой беспрерывно сновали верховые казаки, вышли на тракт. Около двух часов ночи добрались до Вахмистрово. Возле деревни их окликнул партизанский патруль. Сергей Юльевич ответил условным паролем. Привели к командиру отряда. Командир хорошо знал Широких-Полянского; не раз встречал в штабе партизанского движения. Сергей Юльевич представил Тарова.

В восемь часов утра взвод перебежчиков построили напротив дома, который занимал командир отряда. Таров, отодвинул краешек ситцевой шторки, скользил взглядом по строю. Одиннадцатым стоял поручик Таракановский. На нем была потрепанная солдатская шинель и беличья шапка. Когда командир и Широких-Полянский проходили вдоль строя, он нервно шевелил пальцами...

Поручика пригласили в штаб. Он назвался Щербининым и предъявил солдатский билет.

Сергей Юльевич и командир отряда больше двух часов допрашивали «Щербинина», но он стоял на своем. Тогда, сдав поручика под охрану партизан, стали допрашивать солдат. Один из них, мальчишка лет семнадцати, сказал правду: они перешли к партизанам по заданию контрразведки. Им поручалось пробраться в деревню Колобки, где размещается главный партизанский штаб, выбрав подходящий момент, уничтожить штаб и возвратиться. Руководство операцией возложено на поручика Таракановского. Солдат назвал своих товарищей, которые могут дать откровенные показания. Поручик Таракановский был арестован и осужден партизанским трибуналом к расстрелу.