Русский Бог (СИ)

- Ничего не говори. Сам всё знаю. Лишь подтверждай… Ты императора Павла, отца своего, в сговоре с офицерами ради венца царского погубил?

- Грешен, батюшка…

- Ты мать свою, императрицу Марию Фёдоровну, чтобы советами не докучала, ядом извести хотел, да не получилось?

- Грешен, батюшка…

- Ты жене своей, Елизавете, с Нарышкиной, с другими гулящими бабами изменял?

- Грешен, батюшка…

- Ты победу себе над Бонапартом приписал, когда её для тебя народ русский одержал?

- Грешен, батюшка…

- Дальше не спрашиваю. Твои четыре главных греха… « Ныне отпущающе… и во веки веков…Аминь.»,- тихо запел монах. – Вставай.

          На глаза царя навернулись слёзы. Он рыдал непереставая:

- Тошно мне, батюшка. Тошно. Помру в этом году, чувствую. Помру. До рождества следующего не доживу…

- Не пищи, аки щенок. Тошно оттого, что душа за преступления болит, раз; оттого, что царица с китайцем-лекарем и немцами травит тебя, как мать свою, Марию Фёдоровну, травил ты, два. Жена твоя, Елизавета Алексеевна, сама царицей быть желает. В блуде погрязла, а пример ты с Нарышкиной и другими полюбовницами показал…

          Царь порывисто схватил Фотия за рясу:

- Откуда всё знаешь, старец? Ведь если клевещешь на императрицу, не сносить тебе головы…

- Проверь питие своё. Туда царица с китайцем медленный яд сыплют,- Фотий отстранил царя, - Куда уж тут клевещешь! Божественное провидение мне дадено! А потом, - Фотий прищурился,- …мальчишку - пажа, помнишь, что при убийстве отца твоего, императора Павла, присутствовал?

- Мальчишку?..- Александр напрягся,- Да, да…Мальчишка, паж… был там такой. Пален ещё умертвить его предлагал, чтоб не разболтал про преступление, а я спас…

- Ты меня тогда спас, а я тебя теперь спасу…

- Так…- царь схватил Фотия за плечи.- Мальчишка, паж… Глаза… такие же пронзительные глаза…Орлов тогда ещё называл твою фамилию…

- В миру осталась моя фамилия. Искать её не надобно.

- Орлов умер… Но жив Аракчеев, он, быть может, помнит, - продолжал шептать Александр, неотрывно, по-сумасшедшему вглядываясь в Фотия.

- Не надо замешивать Аракчеева, - в голосе монаха дрогнул металл. Я храню твои тайны и прошу не бередить мои.

          Они замерли, всматриваясь друг в друга, встретившиеся почти через четверть века.

- Зачем в театр приходил? – спросил Александр.

- Чтобы предостеречь тебя приходил, - отвечал Фотий.

                                                *  *  *

- Чудеснейшая прогулка! Чудеснейшая! – весело говорил Александр Павлович. – Прокатиться через весь Васильевский остров до Чёрной речки и назад… Какая прелесть! Дорогая! – Александр прижался к Елизавете.- С тех пор , как по совету Фотия, я прогнал твоего тибетского лекаря с его травами и начал питаться лесными ягодами и плодами, пить исключительно родниковую воду, Фотий стал пробовать прежде каждое моё блюда, здоровье моё значительно окрепло,- император нёс лукошко с брусникой и поочерёдно кушал ягоду за ягодой. Его веселье сдержанно поддерживал лишь Фотий. Елизавета Алексеевна и Аракчеев казались недовольными. Lise  морщилась.

- Святой отец! – Аракчеев тронул за рукав Фотия. -  Я поздравляю вас с повышением. Были архимандритом, стали митрополитом. А всё благодаря государю. Он второй месяц в вас души не чает. ..

- Шура! – Николай Павлович нежно склонился к своей болезненной большеглазой жене, вздохнул. – Сегодня я опять буду вынужден не ночевать дома. Выпуск в Пажеском корпусе, Я обязан присутствовать на церемонии. Потом бал… Боюсь что придётся заночевать…

- Так второго дня был выпуск в пажеском корпусе, и ты не ночевал. Николя…

- То был выпуск в Кадетском, сердце моё.  Ты опять перепутала. Я бы охотно взял тебя с собой, но знаю, твоя болезнь не переносит бессонных ночей….

- Хорошо, Николя. Делай, как  знаешь. Мне всё хорошо, что хорошо тебе, - тихо, послушно сказала Александра.

- Золотце моё, - Николай сжал руку жены. – Ох, обязанности, обязанности!

          Дело было весной. Лёд на Неве тронулся и сошёл. Почки на деревьях лопнули и распустились листья.  Было время пикников, верховых и экипажных прогулок.

          Приятным весенним утром с дымкой над рекой и сизо-голубым небом к конной статуе Петра Великого Фальконе подходила толпа гуляющей высшей знати. Оставив экипажи, к памятнику шли Александр Павлович в мундире генерала от инфантерии, Елизавета Алексеевна в роскошном зелёном платье с переливами, ставший неразлучный с ними Фотий с крестом на рясе, больной сын Александра, одетый на манер английского ленд-лорда;  Николай Павлович – во френче бригадного гвардейского генерала, его жена Александра Фёдоровна, чахлая, погружённая в себя религиозная женщина в сером подчёркивающим фигуру платье, их сын - Александр Николаевич, мечтательный круглолицый отрок в камзоле, украшенном лилиями дома Бурбонов; генерал граф Аракчеев с супругой, одетой дорого, но по-русски, не хватало разве кокошника, их дети, друг на друга похожи е три подростка, в рейтузах и фраках без фалд. Александр Павлович посвежел, стал бодр и весел, Елизавета Алексеевна – грустна, мрачна.  Присутствовал и новый доктор Вилье, заменивший на посту лейб-медика отставленного китайца. У оставленных карет ждали спешившиеся верховые гвардейцы.

- Как я люблю гулять у этого памятника, - сказал Александр, указывая на медного Петра.- Великий русский был император Пётр! Вид его укрепляет душу, подвигает на подвиг…

- Браво! Браво! – захлопал лейб-медик Вилье.- Я ваш новый врач, государь, а не политик. Я иностранец… Но за долгие годы, что я провёл в России, вы первый, кто гордо сказал « русский». До этого мне казалось, что никто из жителей вашей страны не любит родины и не уважает своей национальности…

- А ведь тут пропасть,- задумчиво протянул Фотий, глядя на Медного всадника, - если конь опустит копыт, всадник полетит к чёрту. Очень неустойчивая конструкция…

- Да… костей не соберёт,  Фотию подошёл Николай и тоже задумчиво посмотрел на памятник.

          Они втроём отделились от остальных. В стороне остались Аракчеев, Вилье, дамы; они беседовали о последних светских сплетнях, хохотали. Отдельно держались офицеры-гвардейцы. Третьей группой стояли форейторы.

- Вот змея под копытами лошади – крамола, революция….- указал Александр на памятник.

- Вы думаете? – усмехнулся Фотий. – А Пушкин говорит, что с него-то,  с Петра, и началась революция в России.

- И самодержавие – с него же, - добавил Николай.

-Да, крайности сходятся, - подтвердил Фотий. – ну, так как же мы, господа, мы-то с ним или против него?

- Не знаю, не знаю, как мы, архимандрит, то есть, митрополит, а вы. наверное с ним, - сказал Фотию Николай.

- Спаси , Господи, мир погибающий…- перекрестился Фотий.

           Николай Петрович внезапно схватил его за руку, ту самую, которой он крестился. На её безымянном пальце был чёрного металла перстень с серебряным числом «71».

- Позвольте вашу руку, святой отец…

          Фотий без видимого волнения протянул кисть.

- Дело в том… дело в том…- Николай закопался в карманах мундира, - ч то у меня с недавних пор оказался другой, точно такой же перстень… Одна дама, - Николай выразительно посмотрел на Александра, - просила по нему найти оскорбителя одной своей хорошенькой подруги.

          Фотий спокойно взял перстень, протянутый Николаем:

-  Вряд ли есть ещё такой третий… Лет пять- шесть назад при неясных обстоятельствах я потерял свой перстень. Он был мне дорог, и я заказал у ювелира аналогичный… Где вы его обнаружили, великий князь?

          Николай и Александр переглянулись.

          Солнце теплило медь неживого всадника, протянувшую медную длань за Неву в пустынные чухонские болота.

          Анна в простом домашнем платье сидела у окна в своей комнате  при театре, вышивала салфетки. Анна не знала, отчего, но пальцы против воли выводили на салфетках анаграмму царствующей династии. Вечерело.