Операция «Святой Иероним»

ГЛАВА 18

ВОЗВРАЩЕНИЕ БУМЕРАНГА

В душе Володи гремел праздник, взрывались петарды восторга, довольства самим собой, звенели кимвалы восхищения и радости, и небесные хоры пели мальчику Славу, торжествуя его победу. Сам же Володя представлялся себе словно освобожденным от цепей Прометеем, только в данном случае не понадобилось освободителя Геракла, и сбросить оковы обстоятельств он сумел сам, благодаря уму и ловкости.

На самом деле не существовало больше Паука и Димы, был отправлен за границу обманутый Злой, Белорус сидел в тюрьме, а Кит лежал в тюремной больнице, где ему лечили огнестрельную рану. Его и вовсе ждал суровый приговор за вооруженное сопротивление работникам милиции, к тому же он, как выяснилось, являлся рецидивистом с большим стажем.

Особенно согревало Володино сердце то, что последнюю свою победу он одержал в присутствии девочки, любимой им и, как оказалось, любившей его. Правда, Володе не нравилось то, что она стала набожной, много говорила о Боге и все пыталась поставить Володю на путь истины, излечить его от злого влияния то ли Сатаны, то ли обстоятельств жизни. «А и пусть себе излечивает! — говорил сам себе Володя. — От этого она хуже не станет да и я не пострадаю. Теперь я все могу, теперь мне ничего не страшно! Я стал богатым, очень богатым и могу бороться хоть с обстоятельствами жизни, хоть с самим Сатаной! Куплю себе диплом юриста или экономиста, включусь в политическую борьбу, заведу свое дело...»

Оставалось сделать самую, как считал Володя, малость — пойти в Эрмитаж и забрать спрятанную в камине картину. Мальчик не сомневался в том, что она так и лежит там, в этом укромном месте, потому что никто и никогда не догадается заглянуть в недра этого давно угасшего очага. Однако и затягивать с визитом в Эрмитаж Володя тоже не собирался, а поэтому буквально через день после того, как он расквитался с Белорусом и Китом, Володя вместе с Кошмариком-Моргом вошел под своды музея. Кошмарика Володя взял с собой потому, что вдвоем было куда удобней забрать картину: Кошмарик отвлекает бабушку-смотрительницу, а Володя нагибается к камину и одним движением вытаскивает полотно и прячет его под куртку. Для визита был выбран поздний час — незадолго до закрытия музея.

И вот они уже шли по раззолоченной анфиладе комнат дворца, за окнами текла свинцовая Нева, и с картин на мальчиков смотрели святые, Иисус, Мадонна, граждане Флоренции и Рима, жившие лет пятьсот назад. Оказалось, что Кошмарик в Эрмитаже прежде не был, и теперь он, нахохленный, придавленный всем этим великолепием и красотой, с интересом поглядывал на картины, останавливался у некоторых и рассматривал их, наклонив к плечу голову и чуть-чуть приоткрыв рот. Но Володя торопил его:

— Скорее! Скорее! Потом посмотришь, я тебе персональную экскурсию организую! Ну, еще один зал! Скорей, а то закроют! Будешь вон ту бабку разговором отвлекать! У тебя получится! Ты очень на деревенщину похож, бабки таким рассказывать любят!

Скоро они прошли в зал, в котором Володя когда-то провел ночь. «Святой Иероним» по-прежнему висел на месте, а на границе с соседним залом стояла ветхая старушка-смотрительница, все та же — Ольга Петровна, помнил Володя. Людей в зале больше не было, и Володя толкнул Кошмарика:

— Ну, иди же к ней!

Кошмарик двинулся к старушке и что-то стал мямлить, задавая обычные для посетителей вопросы. Ольга Петровна скоро увлеклась беседой с простоватым «непетербуржцем», а Володя, попросив в мыслях помощи неизвестно у кого, подошел к камину и резко нагнулся. Он заглянул в темное чрево камина, но ничего не увидел там! Володя резко поднялся, сразу вспотевший. «Этого не может быть! Я просто не увидел! Картина там!»

И Володя нагнулся снова, только теперь он даже просунул в темное нутро очага свою руку, пошарил ею там. Провел по трубам, на которых недавно лежал, но картины не было...

— А что вы там забыли, молодой человек? — услыхал он вдруг над собой строгий голос старушки, настолько строгий, насколько могут строго говорить очень добрые люди.

Володя разогнул спину. Перед ним стояла смотрительница и пристально глядела на него через толстые очки. Как не был испуган и обескуражен Володя, ему все же удалось изобразить на лице подобие улыбки. Отряхивая руки одна об другую, мальчик сказал:

— Да ничего особенного! Просто посмотреть хотел, как камин устроен. Он что, больше не работает у вас? При желании можно его зажечь?

— Ну что вы! — с ласковым осуждением посмотрела на Володю Ольга Петровна. — Камин давно заложен, вернее, заложен дымоход, и там теперь проходят две трубы. Я, признаться, и не знаю, для чего они там. — И вдруг старушка, оглядевшись по сторонам, с видом заговорщика сказала: — А вы знаете, что я недавно нашла на этих трубах? Не знаете?

— Не знаем, — криво улыбался Володя дрожащими губами. — А что?

Ольга Петровна снова посмотрела по сторонам и шепотом заговорила:

— Знаете, каюсь, я часто в этот камин тряпки складывала, которыми мы пыль в зале обтираем — с подоконников, с картин... Так вот полезла я однажды в этот камин, чтобы на трубах развесить тряпки свои сырые, — пусть просохнут, думала, — и вижу, лежит там картина...

— Какая же картина? — задал Володя ненужный вопрос, смотря на женщину с такой ненавистью, как не смотрел, наверно, на Паука.

— А вот эта картина, «Святой Иероним»! — торжествующе указала старушка на висящего на стене «Иеронима» своим сухоньким пальчиком. — Ну, я вынула картину и глазам своим не верю — на этом вот самом месте висит другая картина, тот же самый «Иероним»!

— Да как же это могло быть? — задыхаясь, спросил Володя. — Два «Иеронима»...

— Вот и я вначале глазам своим не поверила! Думала, это у меня шарики за ролики уже от старости зашли от склероза проклятого! Даже села на стул и таблетку поскорее приняла. Но потом вызвала я научного сотрудника, который залом этим заведует. Он обе картины посмотрел внимательно и тут же заявил мне, что настоящая картина в камине лежала, а на стене поддельная висела. Вот так-то, товарищи мои дорогие!

Бабка смотрела на ребят с чувством превосходства, — вот-де какой рассказ загнула! — а они, унылые, стояли и смотрели на висевшего на стене старичка, склонившегося перед какой-то толстой книгой.

— Да кто же мог настоящую картину снять, а вместо нее повесить копию? — спросил Володя, у которого подгибались ноги. — Если уж воровать собрались, почему тогда не вынесли?

— А вот это и товарищам из милиции, сюда приходившим, непонятно было, — покачала головой старушка. — Предполагают, что сняли картину два милиционера, из нашего музейного отряда. Снять-то сняли, а вынести почему-то не смогли. Да и сбежали после эти милиционеры, а ведь я, старушка поджала губы, — знала их, разговаривала, случалось, с ними...

— Ну а теперь не боитесь, что снимут эту картину? — нахально спросил Володя.

— Нет! — замотала головой смотрительница. — Сейчас такую сигнализацию поставили, что чуть тронь — по всем залам трезвон пойдет. И не пытайтесь! закончила она, будто угадала в мальчиках похитителей.

Володя, еле передвигая ноги, подошел поближе к «Святому Иерониму» и присмотрелся к изображению старика на полотне. В его протянутой к книге руке было столько силы и правды, что Володя невольно подумал: «А может, Иринка и на самом деле права...»

— Ладно, — сказал он уже твердым, веселым голосом, — пошли отсюда, Морг-Кошмарик! Закрывают ведь...

И мальчики пошли по сверкающей анфиладе, а с картин на них смотрели пергаментные, скорбные лики святых, то ли с осуждением, то ли с радостью. И странно — на сердце у Володи было очень покойно, легко, будто кто-то вынул из него большущую занозу, так мучившую, терзавшую мальчика.

— Ладно, поеду в свою коммуну, калики-моргалики, — не глядя на Володю, сказал Кошмарик, когда мальчики вышли на набережную и Морг оседлал своего «конька». — Можешь считать, что мы с тобой в расчете, суетиться насчет пити-мити не надо. Ты к нам заходи...