Розы на снегу

Не останавливаясь, проехали дымящиеся развалины города Крестцы: обугленные бревна, горы битого кирпича, растерзанные конские трупы.

Привал.

Смертельно уставшие, голодные шоферы обливают бензином сырые сучья и ветки, греют затекшие, натруженные руки и варят из концентратов кашу. Начальник колонны долго ориентируется по истрепанной карте и озабоченно произносит:

— Поедем на Парфино к фанерному заводу!

Тронулись. Лихая регулировщица на перекрестке, размахивающая флажками, предложила:

— Держитесь вдоль линии фронта!

Но где она, эта линия?

Выехали к фанерному заводу через сосновый лес, наполненный урчанием машин и конским ржанием. Старая Русса в шестнадцати километрах. Из сумерек вырастают водокачка и поврежденная снарядом заводская труба.

В большой избе с сорванным воздушной волной крыльцом — база партизанской группы. Комиссар с рыжей окладистой бородой пригласил посланцев Ленинграда к столу.

Две женщины-хозяйки жадно расспрашивают о Ленинграде. Утирая слезы, угощают:

— Да вы ешьте больше, про запас!

Ранним сырым, туманным утром колонна машин вытягивается по разбитой извилистой дороге. Короткими лучами фары освещают медленно идущих раненых.

Шоферы сочувственно кричат:

— Откуда, ребята?

— С передка!

А где этот «передок»?

Минометный обстрел. Как только голова колонны въехала на гребень холма — прямое попадание в кузов задней машины. Люди, к счастью, не пострадали. Но до слез обидно было видеть растерзанные гитары и балалайки — подарки ленинградцев партизанам, беспорядочно валявшиеся на черных прогалинах и сером пористом снегу.

— Хорошо, что не в машину с толом, — успокаивает Блинков расстроенного Цинченко.

Наконец и Ловать. На льду вешняя вода. Река вздулась, вот-вот сломается лед и двинется к Ильмень-озеру. На другом берегу бесценный груз должен ждать санный обоз.

— Только бы успеть, только бы пришли разведчики, — твердит Цинченко.

Прибрежная деревня разрушена, уцелевшие три дома заняты медсанбатом. Сюда и ожидается приход разведчиков.

Они появились поздним вечером, а утром — санный обоз. Весь груз не разместился, — не хватило саней.

Линию фронта, о которой так много думали и которую с тревогой ожидали, перешли незаметно.

Партизанский край. Серболово, Семеновщина — деревни, где хозяева — народные мстители… Отдыхал Блинков после длинного и утомительного перехода недолго. На другой день он уже рисовал портреты разведчиков, связных, приходивших в штаб, бойцов комендантского взвода. А через неделю настоятельно доказывал командиру бригады Николаю Григорьевичу Васильеву необходимость поездки для «сбора натурных материалов».

— Так ведь самое распутье. Ни проехать ни пройти. Придется подождать, — возражал комбриг.

— Но распутье не мешает бойцам выполнять боевые задания? Меня не отсиживаться в штабе послали, — наступал художник.

— Ладно. Отпускаю, — согласился Васильев. — Только на рожон там не очень лезьте. Ведь и с меня товарищ Никитин в свое время спросит.

Александр Александрович Блинков и Лука Николаевич Барбаш, тоже появившийся в зоне действия 2-й бригады, отправились в путь. С утра до вечера пропадали они в разоренных деревнях, беседовали с жителями Партизанского края, с бойцами-подрывниками, разведчиками.

По ночам Блинков долго не мог уснуть. Мысленный взор его воссоздавал то, что должна была запечатлеть кисть… Вот в безысходном горе бьется тетя Марфа из деревни Беседки. У тусклой лампадки молит бога укрепить мужество партизан, помочь им «уничтожить ворога земли русской». Фашисты надругались и зверски замучили ее дочь Паню… Лютой ненавистью горят глаза четырнадцатилетнего партизанского разведчика Василька, даже когда видит он пленного врага. Гитлеровцы убили Васиного отца — колхозного бригадира Петра Орлова, сожгли в избе мать — синеглазую, веселую Елизавету Орлову.

Блинкову видится картина того страшного для Василька дня… Догорели стропила, рухнула кровля орловского дома. Гитлеровцы, как после удачно оконченной работы, расселись на сосновых бревнах завтракать. В это время брат Васи Егорка пригнал овец в дымившуюся деревню. Увидев пепелище родного дома, с криком бросился прочь.

Фашисты длинными очередями из автоматов положили на влажную дорогу и пастушка и овечек.

Были и радостные картины… Делегация партизан вернулась из Ленинграда. В деревнях, в лесных землянках слушают люди рассказы о мужестве ленинградцев. Внимательно рассматривают именные автоматы — подарок делегатам от рабочих Кировского завода. Добротное оружие…

Наступают каратели. Глухие разрывы снарядов доносит весенний ветер до лесной деревушки Семеновщина. Фашисты разбросали листовки. Пишут: край окружен, спасенья нет, сдавайтесь. А в деревне флаги красные над каждым крыльцом. Сегодня праздник — 1 Мая. И все должно быть как в довоенное время.

Вернулись художники. Новая встреча с Васильевым. Нелегко комбригу. Жмут каратели. Со всех сторон наседают. Отбиваются партизаны. Тревожно, но Васильев спокоен. Принял по-домашнему. Сидел за столом в белой рубахе. Высокий открытый лоб с пролысинами. Умные искрящиеся глаза. Протянул радиограмму:

— Товарищ Никитин беспокоится: как вы тут? Набрали ли материала для будущих работ?

— Писать есть что. И горя людского насмотрелись, и с бытом партизанским познакомились. Вот бы в сражении большом поучаствовать. Посодействуйте, — попросил Блинков.

— Сражения, конечно, дело нужное, особенно армиям, — усмехнулся комбриг. — Но в партизанской тактике сейчас меньше открытых боев, больше засад, диверсий на дорогах. Засада! — Васильев поднялся и, подойдя к окну, мечтательно произнес: — Вот окончится война. Приедет Николай Григорьевич Васильев в Ленинград, зайдет в музей. Пройдется по залам. И вдруг… Ба! Знакомые лица на картине. Так ведь это же мои ребята в засаде. Помнится, такое натворили… — И, сразу посерьезнев, твердо сказал: — Хорошо. Посодействуем.

И вот художник с автоматом за плечами шагает в группе подрывников. В вещевых мешках тол. В сумке от противогаза «профессора по взрывам» Доценко все необходимое для минирования — от батарей БАС-60 до танковых часов «Цыбули».

Месяц назад подход к железной дороге в районе деревни Заболотье и села Нового был не труден. А сейчас? Что такое? Вдоль полотна железной дороги вырублены кусты и деревья на двести — триста метров. Насыпь залита жидкой известью. Сюрприз! Патрули с собаками на каждом километре.

— Поищем другое место, — распорядился командир группы Зверев.

К рассвету отошли в глубь леса. Ноги мокрые, но о костре и речи не может быть. За железной дорогой видны избы деревни Чертсиново, где живут двадцать восемь австрийцев — охранников моста через безымянную речку. Но и там та же картина — дзот, около него бревна от разобранной деревни и оголенная местность. Зверев непреклонен:

— Будем искать удобный подход!

На исходе третьи сутки. Разделили последние размокшие сухари. Раскурили последнюю щепоть перетертой, смешанной с хлебными крошками махорки. Козью ножку бережно передавали по кругу.

— Ну, что будем делать, подрывники? Что в бригаде скажем? Ну, чего в рот воды набрали? — сердится Зверев.

Первым заговорил Эрмлер:

— Обратно нам ходу нет. Железку нужно закрыть хоть на сутки.

Его поддержал Миша Кочетов, самый молодой в группе:

— Домой мы не пойдем. Давайте подрывать мост у самого Агиева, на переезде. Фрицам в башку не придет, что партизаны решатся на такое…

Но и там неудача. И снова группа пробирается лесом параллельно железнодорожной магистрали, по которой идут эшелоны к фронту. Шагает в цепочке и Блинков… Нелегки, ох как нелегки партизанские тропы.

Ночью приблизились к селению, занятому вражескими войсками. Подошли к полотну железной дороги со стороны поля. Участок неукрепленный.

— Может, минировано? — засомневался Зверев.

Доценко вставил запалы, проверил чеку и махнул рукой Кочетову:

— Пошли, Мишук.

Зверев, Эрмлер и Блинков приготовились прикрывать их отход.