Зеленые листы из красной книги

А ежели денег при вас не будет и газета пропечатала для соблазну, тех зубров мы добудем сами, потому как кожа в цене, да и мясо».

Прокашлявшись, Задоров сказал:

— Эт-письмо получил Бойко, председатель Лабинского союза охотников. В Баговскую поехали директор с заместителем, а меня послали до вас, говорят, дело важное.

Данута стояла рядом с мужем. Он передал ей письмо. Подумав, спросил Задорова:

— Когда поезд на Армавир?

— В одиннадцать. Нарочно посмотрел.

— Ты что задумал, Андрей? — спросила Данута.

— Мы поедем с тобой, — спокойно сказал ей Зарецкий. — Это прогулка. Собери все для дороги. Успеем. Борис, дорогой мой, это действительно важная весть. Ты, конечно, с нами?

— А как же! Раз такое дело… Сколько искали! А тут, пожалуйста, какие-то любители денег. Да еще с такими угрозами.

Данута не спорила, не отговаривала. Робкая и сладкая мысль вошла в ее душу: вдруг на пользу мужу?… Родные места, встреча со старыми егерями, с лесом. В памяти оживет очень многое. Уверует в себя, и забудется его болезнь, как случается при радостных переменах.

Вокзал, пыльный вагон, давка. Андрей Михайлович сразу улегся на лавку. Но к вечеру поднялся, пришел в себя. А на другой день он и вовсе подобрался и уже не отходил с Данутой от окна.

Поезд ходил уже до Лабинска. Их там должны встретить. И в самом деле, встретили и повезли в удобной коляске по ровной, хотя и пыльной дороге, на которой ветер крутил золотую солому и ячменные остья. Шла уборка, пахло спелыми яблоками и хлебом. Светило негорячее солнце.

Шапошникова и его заместителя Гунали они нашли в Баговской. Оба выглядели уставшими, виноватыми и злыми.

— Блеф! — коротко произнес директор. — Напрасно обеспокоили. Простите меня, Данута. У этих горе-следопытов деньги глаза застили: три отбившихся от стада бычка швицкой породы дикими зубрами им показались. Идиоты!

Задоров сжал кулаки. Рухнула и эта надежда. И Зарецкий обмяк, беспомощно улыбнулся и виновато посмотрел на жену.

Шапошников торопливо сказал:

— Раз уж вы приехали, так давайте ко мне в Майкоп. Старых друзей повидаем, да и старые могилки тоже… Как вы, Данута Францевна? Отлично, я так и думал, что согласитесь.

Большая компания, отдохнув в саду у гостеприимного станичника, спокойно обсуждала вновь отодвинувшуюся проблему зубров.

— Двух мнений быть не может, — твердо заявил Шапошников. — Дикие зубры на Кавказе исчезли. Утрата невозвратная. Остался один путь для сохранения вида: отыскать зубров в зоопарках и привезти сюда для размножения. Ты что, Задоров? Похоже, съесть меня собираешься?

— Зубры живут на Кавказе, эт-точно. Буду искать.

— Вот когда найдешь, я сам приду к тебе с повинной, и делай со мной, что душа твоя пожелает. А пока… Я был на Первом Всероссийском съезде по охране природы. Его провела Главнаука. На съезде присутствовал Петр Гермогенович Смидович, член Президиума ВЦИК- Доклад делал Николай Михайлович Кулагин. Он упоминал и о зубрах. Потом мне удалось поговорить со Смидовичем. Он так сказал: «Раз утеряли, надо покупать в Европе».

— А деньги? — спросил Зарецкий. — Ведь это золото.

— Конечно, трудности немалые. Студенты уже создают фонд…

— Трудность не только в деньгах, — перебил его Зарецкий. — Зубра из Швеции или Германии, даже из Беловежской пущи сразу на Кавказе не выпустишь, не скажешь: «Беги, играй!» Новая среда обитания. Вопросы акклиматизации. В зоопарках они одомашнены, полуручные. А тут горы, скалы, снежные зимы, бешеные реки. Их годами придется держать в загонах. Равнинный подвид будет с трудом приживаться у нас. Только потомки Кавказа!

— Я собираюсь в Москву, — сказал Шапошников. — Попробую доказать, что надо создать на Кише научную базу, пригласить туда ученых. Вся проблема по силам только зоологам.

Скрипнула садовая калитка. Задорова так и подбросило с места. В следующую минуту он уже обнимал Василия Васильевича Кожевникова, своего приемного отца.

— Насилу нашел, — пробасил тот, растроганно облапив Бориса. — Ну, здравствуйте, господа-товарищи егеря! Здравствуй, Андрей Михайлович, сто лет не виделись. Почтение вам, Данута Францевна! Что же вы без Мишаньки? В Москве?! Эка пошел наш вьюноша!

Если кого и щадило время, так это Василия Васильевича. Он был старше всех собравшихся. Но его крупное лицо, по-прежнему заросшее по самые глаза, оставалось гладким, розовым, только седина густо пошла по голове и бороде. И голос свой рыкающий он сохранил. И стать добра молодца.

Как обрадовался этой встрече Зарецкий! При виде бравого Кожевникова все прошлое ожило с новой силой. И фронт, и походы в горах.

— Прознал через людей, что вы тута, и подумал: дай-ка пробегу да встрену. Лексея нам бы за стол — и вся старая охота в сборе.

— Где сейчас Телеусов? — спросил Зарецкий.

— В Хамышках, вот Борис ходил с им, привидениев искали.

— Зубров?

— Ну! На четвереньках от Сенной до Чугуша проползли. Нету зубра, а заповедник живет, Андрей Михайлович. В кишинской моей волости сотни две олешков бегает.

А туров!.. На Слесарной, Ачишбоке, на Бамбаке все скалы ихние.

— Дорога туда как? — спросил Зарецкий.

— Коляской можно.

— Тогда я буду просить вас… — Андрей Михайлович посмотрел на Шапошникова, на Дануту. Она с признательностью тронула его руку. Быть рядом с Псебаем — и не побывать на родном пепелище…

Псебай удивил и огорчил Зарецких.

Поселок стал районным центром. По улицам деловито вышагивали очень занятые люди с папками в руках, из окон слышался треск конторских счетов и звонки телефона. В нижней части строили большое предприятие для переработки леса. Говорили, что начинают рубить пихту и бук за поселком Соленым, что поведут узкоколейную дорогу до Большой Лабы. О том, что вся эта деятельность рядом с границей заповедника, никто не вспоминал.

В бывшем доме Зарецких помещалась одна из контор, двор оказался разгороженным, в саду громоздились штабеля ящиков, все вокруг выглядело пыльным, неприкаянным. Зелень отступила под напором людей, а сами люди были незнакомы. Жизнь началась как бы вновь, и эти перемены горько отозвались у Зарецких необъяснимой печалью.

Не сохранились и родительские могилки, как не сохранилось и само кладбище, и ограда, и вязы с липами. Плиты вросли в землю среди густого репейника, многих надгробий не оказалось на месте. Новое поколение псебайцев не жаловало историю. Для них история начиналась в день собственного приезда. Что было до этого дня — забыто.

Поклонившись месту, где прах родителей, Зарецкие уехали из родной станицы, сделавшейся незнакомой.

До Майкопа добирались долго, но, когда увидели, наконец, город, какой радостью повеяло от зеленых и чистеньких его улиц! Выходит, и при бурной стройке можно сохранить природную красу и тихую прелесть обжитого многими поколениями края! Каким солидным показался им двухэтажный дом, где находилось теперь Управление заповедника! Директор собрал здесь большую библиотеку, перетащил и многое из своих личных коллекций, даже знаменитое кресло, собственноручно сделанное целиком из рогов оленей, сброшенных по весне. На письменном столе в кабинете, как воспоминание и как завет для всех входящих, стояла бронзовая фигура зубра, выполненная несомненно способным скульптором.

Шапошникова ожидал телеграфный вызов в Краснодар. Прочитав бланк, он насупился, сказал Зарецкому:

— На крупный разговор. Боюсь, на последний. Весной я дал указание не пускать овец и молодняк из станиц на альпийские луга. Туда выходят серны, олени. Еще не хватает новой эпизоотии. Полетели жалобы. Я, видите ли, мешаю развитию скотоводства. Словом, не в ту сторону иду.

Он уехал. Зарецкие остались в его просторном доме, куда на лето приехали дочь и сын директора, студенты. Они неделями пропадали на горных тропах, оба пошли по отцовской линии.

Христиан Георгиевич отсутствовал больше недели. Зарецкие успели перебраться к старым своим знакомым, решив дождаться Шапошникова, чтобы не разминуться в дороге.