Под крылом ангела-хранителя. Покаяние (СИ)

— Убери собаку! Он мне сейчас козла задерёт!

Ничего, жив Кузя остался. А у Дика глаза от радости блестят. Ещё бы! Не каждый день фартит на таком чудище прокатиться!

Обнявшись для тепла, я ночевал с ним в палатке. Ел и пил у костра из одной чашки. Мы научились понимать друг друга. Я глубоко убеждён, что Дик понимал значение многих слов. Меняя интонации голоса, я говорил ему одну и ту же фразу, и он подчинялся тому, что я требовал от него. Я не менял интонации, но говорил противоположные по смыслу предложения, и он тоже выполнял их. Например:

— Чего лежишь? Пора собираться… Мы на дачу едем…

Он встаёт, потягивается, зевает, идёт к двери.

На другой день в том же тоне говорю:

— Дома остаёшься… Не могу взять тебя с собой. Мы на дачу не едем…

Он глядит на меня, не поднимая головы, вздыхает. Да так, что я сдаюсь.

— Ладно, — говорю, чего уж там… Как–нибудь доедем вместе. Собирайся.

Он вскакивает, с шумом отряхивается, подставляет голову под ошейник.

В другой раз говорю ему:

— Погоди, пока остынет… Суп горячий ещё…

Он лежит, терпеливо ждёт. Я хожу по комнатам, занимаюсь своими делами, как бы между прочим замечаю:

— Остыла чашка… Иди ешь…

Он встаёт. По полу когтями цок–цок, и уже у чашки. Лакает безобразно. Пасть широкая, чавкает, еда выпадывает изо рта. Я не сержусь. Прибираю за ним. Ведь я люблю его. Так за ребёнком ухаживает мать.

Забавный был пёс. Ласковый, добрый, исключительно безобидный к людям, которых устрашал его крокодило–подобный вид. Ну, так ведь и Квазимодо был страшен обликом, но добр душой. Он спал обычно на своём коврике, а иногда у двери, и пришедший, совершенно чужой человек, мог перешагнуть через него, или даже отодвинуть ногой: Дик как храпел так и дальше будет храпеть, сопя и поскуливая во сне. Пришла в наш дом работница домоуправления собак по квартирам переписывать, чтобы их владельцев налогом обложить. Позвонила нам.

— Вот если у вас нет собаки, так это сразу видать… А то некоторые прячут… А разве собаку скроешь? То загавкает, то в ванной царапается…

Она ушла, а жена Людмила вошла в комнату, где сладко дрыхнул Дик, и со смехом несколько раз поддала его ногой:

— Лодырь! Лежебока! Засоня! Посторонний человек явился, а ему и дела нет!

Как–то мы с ним ночевали в глухом лесу, зарывшись в кучу сухой травы. Глубокой ночью я продрог, выбрался из палатки, и подбросив хвороста в затухающий костёр, сел ближе к огню, чтобы согреться. Вдруг в кустах раздался треск и стал приближаться ко мне. Я в испуге схватился за топор: не иначе лось или медведь прёт на меня! Но из кромешной тьмы в свете костра появился лохматый человек, тащивший за собой сухое дерево.

Бросил дровину, бесцеремонно присел рядом.

— Я со своими дровами… Чаёк есть?

Спросонья у меня не было желания говорить с незнакомцем.

— Нет, — грубо ответил я ему. — По такой темноте по лесу ходишь…

— Я ночью по лесу не хожу… Я по нему бегаю…

С этими словами странный пришелец вскочил и со всех ног пустился бежать в кромешную тьму, где полно ям, пней, кочек, острых сучьев, корявых стволов, корневищ и других препятствий, на которые легко налететь, сломать шею, попросту убиться. Но человек убежал, и шорох от его ног быстро стих. Что это было за чудо в перьях, я так и не понял и отправился спать. А что же Дик? Закопался в траву и преспокойно посапывал там. Но сон его чуток. Знал, мерзавец, что не собака подбежала к костру, а человек, и не беспокоился. Он от собак защищал меня, а не от людей, не видя в них опасности. Простота! Я же, наоборот, от людей его спасал.

Осенью, перед моим отъездом во Владивосток за справкой о морском стаже работы в китобойном флоте, Дик тяжко заболел. Пожелтел весь, отказался напрочь от еды и питья, превратился в доходягу: кожа да кости. Разумеется, я с первыми признаками болезни отвёз его в ветлечебницу города Бердска. Главный врач этой шараш–конторы — широкозадая толстуха с глазами, заплывшими жиром, мельком глянула на Дика, поставила диагноз:

— Желтуха у него!

Рецептов кучу надавала. Я в аптеки. Лекарства все человеческие, цены на них бешеные. Изрядно я потратился. Хорошо — отпускные деньги получил, было за что набрать целый пакет коробок, шприцов, упаковок. Снова к ней явился с собакой. Она лекарства забрала, Дика на стол под капельницу уложила.

Недели две по четыре часа каждый день просидел я в слезах над почти бездыханной собакой. Так только над больным ребёнком страдают.

Пока сидел, поправляя иглу в вене на лапе и следя за флаконом с глюкозой, насмотрелся всякого. Целыми днями к врачихе вели овец, коз, собак, несли визжащих поросят, кур, кошек, птиц. Квитанцию врачиха заполнит на случай проверки ревизорами, на стол положит. Другую напишет, а первую порвёт и в мусорку, как вроде и не было посетителя с больным животным! И несколько раз в день в каморку зайдёт, из оттопыренных карманов халата деньги жменями вынимает, в хозяйственную сумку пихает. Опростает карманы и опять халтуру бить, чужими лекарствами уколы делать, таблетки давать, карманы халата набивать. Сунет таблетку из чужой коробки — плати пациент! Посмотрит на животное — плати! И вот уже оттопыриваются карманы халата от денег, опять надо их опорожнять. Я сбоку сижу, вижу, как в зеркале каморки отражается «золотое дно» Бердской ветлечебницы. А тут ещё черномазые дельцы мясо привезли. Справка им нужна, чтобы на базаре торговать. А мясо откуда? Может, ворованное, может, корова больной была… Пошептались с врачихой, денежку ей сунули, справочку получили. Браконьеры рыбу копчёную привезли. Может, описторхами заражена. Но для того и шепчутся с ветврачом. Дали деньги, справку взяли. Нормальная рыба! Кушайте, люди!

Совсем подыхал Дик. Чуть теплилась жизнь в нём. Всё новые лекарства велела покупать врачиха, понявшая, что я не буду скупиться на них. Но Дику не становилось лучше. Он угасал с каждым часом.

Потеряв надежду на его выздоровление, окропляя слезами его жалкую скрюченную фигурку, я с мольбой прошептал:

— Господи! Если Ты есть, спаси мою собаку! Ничего у Тебя не прошу для себя — ни денег, ни благ, ни здоровья. Спаси Дика, прошу Тебя!

У выхода из ветлечебницы встретилась мне миловидная девушка.

— Плох он совсем… Давно здесь лечитесь? — спросила сочувственно.

— Две недели…

— Он у вас издохнет скоро… Идите, пока не поздно, на проходную геологической экспедиции. Там в будке охранник сидит. Говорят, он врач, а в охране лишь подрабатывает… Пьёт водку, но собак лечит хорошо.

Я что–то хотел спросить у неё, но девушка уже ушла.

Сгрёб я Дика в охапку и потащился по указанному адресу.

Мужчина в дупель пьяный кинул на Дика удивлённо–осоловелый взгляд, на меня непонимающе уставился:

— Ты что… т-так … д-долго его не лечил? Ик…

— Каждый день в ветлечебницу ношу… Уже две недели.

— Ик… Странно… П-почему тогда до сих п-пор не издох?

— Но его лечили там… Капельницы ставили…

— Хм… И чем же его там лечили?

Я вывалил на стол содержимое пакета с почти пустыми коробками.

Охранник взял одну, с ампулами, прочитал и со словами: «От этого он должен был сразу подохнуть», отшвырнул в сторону. Взял другую, с таблетками:

— От этого ему должно быть только хуже…

Взял упаковку с порошками. Повертел в руках.

— Ну, это не так, ни сяк…

И перекидав подобным образом все лекарства, не нашёл ничего подходящего.

— Крепко тебя… вас… в ветлечебнице подоили… Надули, проще, говоря… У собаки пироплазмоз… Клещ укусил… Ик… У меня лечиться будешь…те?

— А дорого? — спросил я, уже не располагая на лекарства прежними деньгами.

Пьяный охранник назвал смехотворную сумму.

— Да, конечно…

Он раскрыл походный чемоданчик, достал пузырёк с азидином, заправил шприц и, покачиваясь, всадил иглу в заднюю ляжку Дика. Тот даже не шелохнулся.

— Купишь… те ещё три–четыре флакончика у м-моей студентки… Вот её телефон… Ик… Она вам на дому п-проколет собаку… Ик… В ветлечебнице ему печень посадили… Сегодня к чашке поползёт, но только бульон, кефир с мёдом… Извини… те… Д-добавь немного, на поллитровку не хватает… Ик…