Ранчо у моста Лиан

— В чем же собственно обвиняют меня?

— Вас обвиняют в том, что вы убили с целью ограбления дона Сальватора Кастильо и затем подожгли его ранчо!

— Это нелепо! — пожав плечами, воскликнул партизан, — я почти не знал дона Сальватора Кастильо и не имел ни малейшей причины ненавидеть его.

— Все это правда, но вы знали, что он богат и хотели отнять у него те три тысячи пиастров, которые он в тот же день получил при вас в Сан-Блазе!

— Все это еще ничего не значит и не имеет ни малейшего смысла. Кто осмеливается обвинить меня в этом гнусном преступлении?

— Именно гнусном! Обвинителем в этом деле является прежде всего сам покойный дон Сальватор, который перед смертью успел все сказать своему старшему сыну, затем священник, который делал вам перевязку, и наконец, вот этот пиастр, сорванный с шеи убитого вами человека. Вот она, эта монета, этот пробитый пиастр! Смотрите, тот ли это?

И незнакомец протянул к нему руку с монетой.

— Напрасно! Это лишнее! — воскликнул убийца, сделав при этом невольное движение, в котором сказался и суеверный страх, и отвращение, и отвернулся в сторону.

— Возьмите эту монету, спрячьте ее, я не хочу ее видеть! — с нервным возбуждением заговорил он.

— Значит, вы признаетесь в ваших злодеяниях?

— К чему тут признаваться? вам все известно!.. делайте со мной что хотите!.. затем, подумав немного! он прибавил, — а ведь я был уверен, что убил его!

Незнакомец обратился к стоящим по правую и левую сторону его, так же как и он замаскированных людей, и сказал:

— Признаете ли вы, что этот человек по собственному своему сознанию признал себя убийцей, вором и поджигателем!

— Да! — ответили почти в один голос все присутствующие.

— Каков же будет ваш приговор ему?

— Закон возмездия: око за око и зуб за зуб! — ответили мрачные судьи.

— Так убейте меня и чем скорее, тем лучше — с ироническом смехом воскликнул партизан.

— Хуан де Диос Педрозо, — продолжал незнакомец все тем же невозмутимо холодным, ледяным тоном. — Убийца, вор и поджигатель, по приговору суда Линча, ты должен умереть!

— Благодарю! — насмешливо отозвался приговоренный к смерти, презрительно пожав плечами.

— Вы приговариваетесь, — продолжал незнакомец, — быть сожженным живьем в стенах вашего ранчо, точно также как вы намеривались поступить с вашей несчастной жертвой в ранчо, подожженном вами!

— О, вы не сделаете это! — воскликнул он с нескрываемым ужасом.

Незнакомец сделал знак.

Несколько человек накинулись на злодея, который выл от ярости и отчаяния и сопротивлялся, но не смотря на его бешеные усилия вырваться и избежать своей страшной участи, в одну минуту повалили на пол и связали не веревками, а железными цепями, затем заткнули ему рот, чтобы он не мог кричать.

В таком виде его положили на стол в общей комнате ранчо и оставили там, а судьи медленно вышли, оставив дверь открытой, после чего дом подожгли в нескольких местах сразу и оцепили его со всех сторон, молча и угрюмо следя за ходом пожара, быстро обхватившего все здание.

По прошествии не более десяти минут ранчо представляло собой один громадный пылающий костер и среди этого пламени можно было различить несчастного злодея, корчившегося и извивающегося в страшных муках.

Пожар продолжался около часа, после чего от ранчо не осталось ничего, кроме кучки пепла.

Судьи прождали еще час на полянке перед сгоревшим ранчо, затем водрузили посреди все еще курившихся развалин высокий столб, привезенный ими нарочно для этой цели, а к столбу прибили большую доску, на которой было написано крупными четкими буквами:

«По суду Линча Хуан де Диос Педрозо, убийца, вор, поджигатель и изменник, был сожжен живьем в этом ранчо; таков закон возмездия, око за око и зуб за зуб!»

Затем, так как судьям не оставалось ничего более делать здесь, все они сели на коней и мгновенно скрылись в темном лесу.

Эта страшная казнь навела страх и ужас на всю страну.

Никто не мог прямо указать на тех, кто привел ее в исполнение, но все догадывались, кто были эти люди, только никто не осмеливался назвать их по имени.

Донья Мартина, поселившаяся у своей дочери, так и не узнала о страшной участи, постигшей ее мужа, и умерла много лет спустя, счастливая и довольная, окруженная своими внуками.

Месяцев шесть или семь спустя после той страшной казни генерал дон Рафаэль Кастильо, серьезно раненый во время одного из своих смелых предприятий, которые были ему особенно по душе, приехал на поправку в свой ранчо у моста Лиан. Брат его, полковник дон Лоп, приехал вместе с ним; в это время была отпразднована свадьба доньи Ассунты с доном Рафаэлем с необычайной пышностью и торжеством.

Церковь селения Пало-Мулатос оказалась слишком тесной, чтобы вместить все население не только этого пуэбло, но и всех окрестных дальних и ближних деревень и селений, так как каждый считал священным долгом присутствовать при бракосочетании столь прославленного генерала, желая доказать этим ему и всей его семье, в какой чести и почете он был у них у всех.

Теперь скажу еще несколько слов. Дон Лоп, произведенный также в генералы и избранный в члены конгресса республики, по прежнему упорно отказывался от брака и умер холостым, пронянчив в продолжении многих лет, как сам он себе напророчил когда-то, детей и внуков брата, с которыми он никогда не расставался в течение всей своей жизни.

Братья никогда более не встречались с доном Торрибио Карвахаль; причины этого окончательного разрыва остались для всех неразгаданными.

В настоящее время семья Кастильо одна из самых влиятельных и уважаемых в Мексике. Она давно переселилась из лесов Тихоокеанского прибрежья в окрестности Мексико, и даже сами потомки этой семьи забыли, что их славный род ведет свое начало от скромного контрабандиста, проведшего всю свою жизнь в глухом девственном лесу близ Сан-Блаз.

Теперь они и знатны, и богаты. Какое им дело до всего остального?!..

Мы хотели описать здесь жестокие, зверские нравы этой полудикой страны, которые теперь, благодарение Богу, начинают, мало-помалу, выводиться даже и в этой отдаленной глухой стране. Не знаю, насколько нам это удалось.