В открытом море(изд.1956)

– Сюда! – закричал Восьмеркин. Он поднялся во весь рост и замахал бескозыркой.

Товарища Василия, катившего пулемет, моряк узнал издали и бросился к нему навстречу.

– Ого… Степан! – обрадовался начальник партизанского штаба. – Так вот кто нас выручил! Здорово, друг! Ну, как там ваши?

– Воюют, – неопределенно ответил Восьмеркин и, с беспокойством покосившись на задымленную улицу, добавил: – К тюрьме бы надо поскорей. Там ведь наших много.

– С тюрьмой все в порядке, товарищ моряк. Мы ее первой захватили. Двадцать два человека спасли, – похвастался начальник штаба.

Он утирал пот с возбужденного, раскрасневшегося лица и о Кате не говорил ни слова. Восьмеркин, помогая ему за дужку тащить пулемет, упавшим голосом спросил:

– А из девушек разве никого не было?

– Как же! – спохватился партизан. – Ты знаешь, кого нашли?.. Это прямо чудо. Катю, нашу докторшу, Катюшу! Ведь мы ее посмертно к званию героя представили.

Восьмеркин хоть и ждал этой вести, но захлебнулся, онемел от радости. Дома и улицы заплясали в его глазах. Ему потребовалось трижды набирать в легкие воздуху, чтобы спросить, как она себя чувствует, не сильно ли изранена.

– Будем надеяться, что теперь выживет, раз у гестаповцев не умерла, – ответил начальник штаба. – Мы ее с тяжелоранеными на аэродром отправили.

К заходу солнца поселок за мысом был полностью очищен от оккупантов. Когда «Дельфин» и «Чеем», обстреливавшие с моря оконечность мыса, подошли к пирсу, на берегу их встретил побелевший от известковой пыли, радостный Восьмеркин.

– Плохо по воде ходите! – смеясь, крикнул он. – Я на суше быстрей действую. На аэродроме уже побывал и в Севастополь раньше вас попаду.

– А кто вас отпустит, товарищ гвардии матрос, интересуюсь узнать? – сказал Клецко и, побагровев, неожиданно рявкнул по-боцмански: – Занять место на катере! Совсем от корабля отбился. Оставлю вас без увольнения на берег до прихода в Севастополь.

– А интересно узнать, товарищ мичман, когда мы там будем? – подмигнув притихшему Восьмеркину, как можно наивнее спросил высунувшийся из машинного отделения Чижеев.

– Первыми будем, – пообещал Клецко. – Заправимся в пещере горючим, захватим провизии и морем дойдем.

Последний прощальный день в пещере проходил при торжественно пылающих факелах. Партизанки, снаряжая в путь моряков, напекли пирожков, выставили на стол самую вкусную еду, украсили ее цветами, ветками миндаля и дикой вишни.

Николай Дементьевич выкатил трофейный бочонок вина и, расщедрясь, объявил:

– Прошу без стеснения, наше подземное существование кончилось, моя пещера завтра опустеет. Выпьем за выздоровление Кати, за победу, за море, за солнце!

У пещерников не было бокалов, но и стук жестяных кружек для них прозвучал как звон тончайшего хрусталя.

Восьмеркин не мог удержаться, чтобы не выйти плясать. Он был шумен в этот день. А Нине с Сеней захотелось побыть одним. Незаметно для Клецко и Тремихача они выбрались из-за стола и исчезли в глубине пещеры.

Они встретились за водопадом. Темный проход вел к распустившимся деревьям, к зазеленевшей траве, к щебетанию птиц.

Трое суток над задымленным Севастополем стоял раскатистый гул, грохот и рев моторов.

У Восьмеркина, Чупчуренко и Вити в эти дни от блеска волн, от разрывов и выстрелов рябило в глазах. А Чижеев с Тремихачем изнывали от жары в машинных отделениях; друзья забыли об еде и усталости. По нескольку раз в сутки они заправлялись у танкистов горючим, пополняли боезапас и носились по морю почти на траверзе Севастополя, нагоняя шлюпки, парусники, мотобаркасы, резиновые плоты и катера удиравших из Крыма оккупантов, и без пощады расстреливали.

– Всю воду загадим, – сокрушался порой Восьмеркин.

– Ничего, грязи, как и подлости, море не любит. Солью разъест и выбросит, что останется, – успокаивал его Клецко. – Оно у нас чистей чистого станет. Кроши, не стесняйся!

За три дня моряки так измучились, что в час предутреннего затишья, пришвартовавшись к обгорелому изломанному пирсу, повалились на палубу кто где и, под защитой армейцев, заснули.

Первым открыл глаза Клецко. Его поразила нависшая над морем и горами непонятная тишина. Солнце уже поднялось. Канонада у Севастополя смолкла, и только едва внятная стрельба доносилась со стороны Херсонесского маяка.

Клецко пронзительно засвистел в дудку.

– Запускай моторы!

Через десять минут «Дельфин» и «Чеем» уже мчались в море. Они неслись в пене и брызгах к городу, еще окутанному пылью и дымом войны.

Но вот пыль начала постепенно оседать. Небо очистилось, и моряки вдруг увидели по-сказочному возникший из марева, сверкающий синевой, блеском прибрежной волны холмистый Севастополь.

Громким «ура» они приветствовали город-герой. Катера влетели в Северную бухту, промчались мимо Константиновского равелина, мимо памятника погибшим кораблям, у которого дымно горел подбитый фашистский транспорт, и, повернув в тихую Южную бухту, замедлили ход. Здесь, как и прежде, вода была такой же зеленой, только не хватало кораблей эскадры, гюйсов и флагов. Из воды торчали обгорелые причалы, ржавые палубы, шпангоуты, трубы затонувших кораблей и изогнутые хоботы кранов.

Из огромной воронки вблизи Графской пристани загорелые армейцы черпали воду брезентовыми ведрами и поили коней.

– Не подходите! Тут мины! – кричали они.

– А что нам мины, когда мы дома? – весело ответил Клецко. Он не замечал, как по щекам и усам катились слезы. – Швартуйте к Графской! – приказал мичман.

Вспыхнула сигнальная лампочка, раздалась команда:

– Стоп… Глушить моторы!

Мокрым от пота выскочил Чижеев на верхнюю палубу и на мгновение ослеп от блеска и сухого зноя, ударивших в глаза.

– Севастополь!..

Карабкаясь по обгорелым сваям, моряки взбежали по выщербленным снарядами широким ступеням Графской пристани к арке с белыми колоннами и высыпали на широкую площадь Ленина. Бегло окинув ее взглядом, они устремились к каменным воротам и вперегонки начали подниматься на вышку водной станции.

На площадке, высившейся над городом, моряки сдернули с голов бескозырки. Они вновь видели Корабельную сторону, Малахов курган, казармы Учебного отряда, Морзавод и лазурные бухты. Они шарили глазами по знакомым местам и не узнавали их. Весь город, как когда-то древний Херсонес, был превращен в сплошные руины, горы щебня.

Севастопольские улицы заросли травой, ромашкой и маками. Покачивающиеся головки маков виднелись всюду. Ими усыпаны были бульвары, стены изувеченных зданий, спуски к морю, горы мусора.

Чижеев сбросил с себя бушлат, снял полосатую матросскую тельняшку, привязал ее к флагштоку и потянул за трос.

Ветер вздул бело-синюю матросскую тельняшку, и она затрепетала в воздухе. Точно по уговору, друзья вскинули автоматы и дали залп.

Они салютовали черноморской столице, салютовали героям, погибшим за нее, извещали мир о своем возвращении.

– Что случилось?.. Почему стрельба? – всполошились автоматчики, отдыхавшие под тенью разрушенной стены.

Их успокоил ухмылявшийся регулировщик, наблюдавший с площади за странным поведением моряков.

– Все в порядке! – сказал он. – Матросы радуются.

Геленджик – Севастополь.

Май 1944 г. – апрель 1945 г.