Не открывая лица

Об этом-то своем предположении Шварц намеревался лично сообщить начальнику группы карательных войск. Обдумав все хорошенько, обер-лейтенант сел за стол, увеличил в лампе огонь, достал из шкафа первую попавшуюся книгу и начал читать.

Комната, которую обер-лейтенант выбрал себе под кабинет, находилась в новом кирпичном здании сельской школы и служила прежде учительской. Кроме письменного стола, здесь стоял еще книжный шкаф с глобусом наверху, парта у стены, на которой висела большая карта Советского Союза.

Облицованную зеленым кафелем высокую печь новый хозяин приказал “модернизировать”, и к ней для лучшего сохранения тепла приделали низенькую печурку на манер лежанки. Тщательно вымытый деревянный крашеный пол блестел. У письменного стола он был устлан большим красивым ковром ручной работы, — пышные оранжево-розовые цветы на темнозеленом фоне. Два широких окна прикрывали изнутри наглухо щиты, сколоченные из толстых свежеоструганных досок. Они вставлялись только на ночь. Шварц любил тепло, комфорт и был осторожен, он боялся, как бы ночью в его уютный кабинет не влетела партизанская граната. Нет, он не трус, но не желает умереть такой глупой смертью…

В дверь негромко постучали.

— Войдите! — по-русски крикнул обер-лейтенант, не отрывая глаз от книги.

Вошел начальник кустовой полиции — низенький, щуплый человек в новенькой синей, отделанной сизыми смушками чумарке и такой же смушковой, лихо заломленной набок шапке. Чумарка, видимо сшитая на другого, казалась длинноватой, не по росту начальнику полиции был и подвешенный на тонком ремешке через плечо парабеллум в лакированной деревянной кобуре.

— Разрешите? Явился по вашему приказанию…

— Да, да. Заходите, Сокуренко. Не топчите только своими сапогами ковер… — обер-лейтенант откинулся на спинку стула и ироническим взглядом смерил неказистую фигуру начальника полиции. — Я вызывал вас, господин Сокуренко, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор.

— Как ревизор? Из фельдгестапо?

— Нет, — заглянув в книгу, холодно продолжал обер-лейтенант, — ревизор из Петербурга, инкогнито. С секретным предписанием.

Ничего не понимающий начальник полиции смотрел на офицера, быстро мигая глазками.

— Вы что, Гоголя не знаете, господин Сокуренко? — притворно изумился обер-лейтенант.

— Какого Гоголя?

— Николая Васильевича…

— Это, может быть, новый староста в Васильевке? — морща лоб и все так же хлопая красноватыми веками с редкими ресницами, соображал Сокуренко. — Так там же не Гоголь, а Галущак.

— Единица!

— Как?

— Ставлю вам единицу по литературе. — Шварц отбросил книгу в сторону. — Стыдитесь, Сокуренко! Не знаете, какими словами начинается бессмертное — так сказано в предисловии — произведение великого русского писателя — “Ревизор”.

Лицо Сокуренко медленно расплылось в досадливой улыбке. Наконец-то он сообразил, в чем дело.

— А-а-а! Этот Гоголь… Вы все шутите, господин обер-лейтенант, а у меня…

Шварц не дал ему договорить. Выйдя из-за стола и важно шагая по комнате, он заявил:

— Я действительно пригласил вас, господин Сокуренко, чтобы сообщить новость чрезвычайного характера: я покидаю эту грязную дыру. Завтра сюда, на мое место, приезжает новый комендант.

— Кто, разрешите нескромность?

— Какой-то лейтенант, уже в годах, из педагогов. Между прочим, тоже знает русский язык.

— А куда, разрешите нескромность, уезжаете вы, господин обер-лейтенант?

Офицер снисходительно улыбнулся. Он ожидал этого приятного для него вопроса, ему вообще не терпелось поговорить на эту тему. Но, прохаживаясь по комнате, он медлил, важничал и всячески старался придать своему лицу холодное и высокомерное выражение. Обер-лейтенант был далеко не глупый человек и в то же время неисправимый позер. Он прохаживался перед Сокуренко, как перед зеркалом.

— Во-первых, это военная тайна, во-вторых, я еще сам точно не знаю, и, в-третьих, я все же могу поделиться с вами своими соображениями, — сказал он и важно надул щеки. — Очевидно, — размеренно, в такт шагам неторопливо продолжал обер-лейтенант, — мое начальство поняло, наконец, что меня следует использовать на работе более широкого масштаба. Возможно, это Киев, Полтава, Харьков или какой-нибудь другой крупный город. Собственно, майор Вольф намекнул мне совершенно определенно. Очевидно, последует повышение не только в должности, но и…

Шварц остановился и осторожно, как бы боясь кого-то спугнуть, прикоснулся кончиками пальцев к своему погону. Последовала многозначительная пауза.

— В самом деле, держать офицера, прекрасно знающего язык населения, его быт и даже литературу… Учтите, Сокуренко, и литературу! Держать такого офицера в какой-то дыре только лишь потому, что рядом проходит железная дорога, — это просто упущение начальства. И я рад, что уезжаю. Ну, а теперь о деле.

Обер-лейтенант остановился против Сокуренко, жестко взглянул на него холодным, замораживающим взглядом (этот взгляд был результатом долгой тренировки перед зеркалом), как бы давая понять, что лирическая часть разговора закончена.

— Я недоволен вашей работой, господин начальник полиции. Ваши полицейские бездельники, пьяницы и… как это по-вашему?.. живодеры! — При последнем слове Сокуренко недоумевающе развел руками. На его лице появилась гримаса обиды. Шварц заметил это и поправился. — Нет, не то слово. Не живодеры, а шкуродеры, взяточники. Да, да, за бутылку самогона они позволяют населению нарушать установленный немецким командованием порядок. По селам шатается подозрительный народ — все эти мешочники и… как это?., меняльщики. Нужно у каждого строго, оч-чень строго проверять документы. Это задача полиции. А вдруг окажется партизан-диверсант.

— Что вы, господин обер-лейтенант! — пожал плечами Сокуренко. — С тех пор, как вы комендантом в Ракитном, у нас, слава богу, ни партизан, ни диверсантов. Партизаны далеко, в лесах. К нам они — ни ногой.

Мнение, высказанное начальником полиции, было очень лестным для Шварца, но он досадливо поморщился и отрицательно закачал головой.

— Вы ошибаетесь, Сокуренко. Партизаны не так далеко, как вам кажется. Во всяком случае они протягивают свои щупальцы к нам. Сегодня утром был взорван поезд на перегоне Гаевое — Большинка. Три часа назад у станции Ивчаны полетел под откос отправляемый в Германию эшелон с пшеницей. Это уже возле границы моего участка. Видите, куда они забираются! Не хватает, чтобы диверсия произошла на моем участке. В последний момент! Перед моим отъездом! Может быть, вы думаете, что это будет способствовать моей карьере? А, Сокуренко?

Начальнику полиции было не впервой слушать такие язвительные вопросы. Он привык к своеобразному юмору обер-лейтенанта и даже довольно удачно подражал Шварцу, когда приходилось устраивать разнос своим полицейским, но пронизывающий, холодный взгляд обер-лейтенанта неизменно приводил его в трепет.

— Я приложу все усилия…

— Сегодня же ночью устройте тщательную облаву, — терпеливо, как неопытного юнца, наставлял Шварц начальника полиции. — Осмотрите не только хаты, но и чердаки, сараи, погреба. Переройте все вверх дном. Пусть одного вашего духу боятся. Учтите, что, как предупредил меня майор, отмечены случаи, когда партизаны для диверсионных актов используют женщин и подростков. Есть предположение, что диверсанты пользуются какими-то маленькими минами секретного устройства, огромной взрывчатой силы. Такую мину легко спрятать в мешке, в корзинке. Вам понятно, господин Сокуренко? Смотрите, если что-нибудь случится до моего отъезда, я вам… Я не хочу рисковать своей карьерой из-за каких-то шалопаев-полицейских. Есть вопросы?

— Вопросов нет, — слегка замялся Сокуренко. — Но разрешите нескромность, господин обер-лейтенант, представить вам такой прискорбный случай. — Он подал офицеру мокрый, смятый лист бумаги, который уже давно держал в руках. — Оч-чень прискорбный…

Шварц брезгливо взял листок, поднес его к лампе и. как только пробежал глазами по сильно расплывшимся, крупным чернильным буквам, побледнел.