Приключения 1968

Впрочем, жандармское управление не доверяло ни лидерам, ни рабочим. Его меньше всего беспокоило, будет или не будет резня. Оно боялось другого — погрома правительственных учреждений.

4

В тот день, когда следователь углубился в чтение «дела» Камо, жандармское управление получило секретный пакет из особого отдела канцелярии наместника е. и. в. графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова. Пакет содержал в себе бумажку с коротеньким, холодным, но категорическим предложением: немедленно разоружить живущих в Нахаловке рабочих.

В тот же день под вечер выяснилось, что рабочие отказались сдать берданки. Им послали ультиматум. Нахаловка ультиматум отвергла и взбунтовалась.

Старый жандармский полковник сам руководил операциями на нахаловском фронте. Он окружил предместье с трех сторон. Ему донесли: рабочие лежат в цепи. Они вооружены берданками. Они решили стрелять по войскам.

«Бунт, анархия, черт знает что… И чем это все кончится», — думал полковник, сурово осматривая тревожную местность.

Полковник командовал эскадроном казаков, но он колебался и не предпринимал решительных мер.

Он снова послал парламентеров, и они вернулись с тем же ответом: оружие сдано не будет.

Ему не хотелось устраивать стрельбы, боя, грома, кровавой грязи — он намерен был ликвидировать беспорядки тихо, по возможности без жертв, ибо выстрелы и трупы не входили в расчеты канцелярии наместника.

Наконец полковник принял какое-то решение. Он подозвал вахмистра и, показывая на гору, принялся что-то объяснять ему.

Еще задолго до того, как жандармское управление предъявило рабочим свой ультиматум, в Нахаловке начались приготовления к встрече вооруженного отряда казаков. Комитет действия знал: власти не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть берданки.

В работу комитета целиком были втянуты все члены Кавказского Союзного Комитета РСДРП, объединявшего тогда и меньшевиков и большевиков.

Все дни, предшествующие бою, в комитете шли совещания. Основной вопрос, который обсуждался в нем, — оружие. Возвращать или нет? Несколько дней подряд длилось обсуждение вопроса. Много раз вокруг него возникали горячие прения и каждый раз совещание оканчивалось ничем. Никакого решения достигнуто не было. Добиться единого мнения не удавалось.

В тот день, когда предъявлен был ультиматум, для Нахаловки стало очевидно, что вооруженного вмешательства властей не отвратить. И тогда на совещании между отдельными группировками разразился такой бурный конфликт, что были моменты, когда дело доходило чуть ли не до стрельбы из револьверов.

Фракция меньшевиков стояла на позиции подчинения ультиматуму. Оружие должно быть возвращено. В противном случае на Нахаловку обрушатся неотвратимые бедствия. Нахаловка будет залита кровью; начнутся массовые аресты, репрессии. Демократии грозит величайшая опасность. Вооруженное выступление, которого добиваются большевики, все равно обречено на неудачу. Это может привести к разгрому революции вообще. Власти не остановятся ни перед чем, чтобы раздавить восставших. Против могущества вооруженной силы властей рабочим не устоять. Пока не поздно, оружие надо сложить… послать делегацию и объяснить инцидент недоразумением.

Так говорили представители фракции меньшевиков. И едва только умолкали последние слова ораторов, как в аудитории поднимался неистовый шум:

— Что? Сдать оружие? Никогда! Рабочие без боя не выпустят берданки из своих рук.

Неизвестно, как долго продолжались бы все эти споры, если бы у места, предназначенного для ораторов, внезапно не появился человек с бледным, худым лицом и горящими глазами. Его рука простерлась к собранию. Он выждал, когда затих шум, и затем громко произнес:

— Стало известно, товарищи, что сюда направляется казачья сотня. Готовы ли мы к бою, к обороне?

Все сидели и молчали. Собрание было смущено этим неожиданным известием.

— Тут нам хотят доказать бессмысленность вооруженного восстания рабочих, — продолжал человек. — Я спрашиваю у тех, кто стоит за повиновение начальству: — может быть, вы прикажете и революцию отменить? Может быть, лучше пойти на поклон к наместнику и раскаяться в своих грехах? Он простит нас и великодушно отпустит по домам… Согласны? Пусть тысячи рабочих томятся в тюрьмах, пусть полиция производит ночные налеты на рабочие кварталы, пусть все Закавказье, вся Россия задыхается под кровавой пятой жандармерии, пусть дети рабочих пухнут от голода и матери плачут по угнанным на каторгу сыновьям! Пусть! Мы будем созерцать все это спокойно!

…Этого не будет… Берданки останутся в руках рабочих, и все мы, вместе с ними — или победим или умрем. Пусть узнают жандармы, что они не могут запугать нас ничем. Мы не дрогнем перед их штыками и докажем, что безнаказанно угнетать мы себя не дадим. Берданки — наше достояние. Отдать их — это значит самим себе вырыть могилу. А если кто-нибудь думает иначе, то пусть идет домой и спит спокойно. Мы и без него в состоянии показать врагу силу рабочего класса!

Последние слова оратора потонули в громе аплодисментов и криков.

— Камо, правильно! Так их, Камо!

Фракция меньшевиков молчала, и это молчание нарушил председатель собрания.

— Очевидно, товарищи, — сказал он, — нам придется сражаться если не сегодня, то завтра, если не завтра, то через месяц или через год. Вооруженное столкновение неизбежно — лучше его начать сейчас. Иначе нашу уступку в выдаче берданок могут истолковать во дворце как капитуляцию, как сдачу на милость победителя, а это грозит слишком тяжелыми для нас последствиями.

Собрание слушало, затаив дыхание. Председатель, вероятно, продолжал бы свою речь, но в эту минуту в дверях появилась группа вооруженных рабочих. Тот, кто вошел первым, пробрался к столу президиума и, поставив ружье у ног, громко сказал:

— Товарищи, казаки двигаются. Рабочие требуют вас на фронт. Они решили не сдавать оружия и защищаться до конца. Время не ждет.

По предложению рабочих тут же был выбран боевой штаб. Собрание закрылось само собой, и участники его разошлись.

В это время казачья сотня уже подходила к Нахаловке.

Разбившись на дружины, вооруженные рабочие заняли подступы к слободке.

Камо руководил операциями отряда в сто человек. Ему поручено было защищать один из самых опасных участков фронта. Бойцы залегли в цепи в ожидании противника. У всех было такое настроение, будто они готовились не к кровавому столкновению, не к приближению смерти, а к какой-то веселой игре. Многие шутили, смеялись.

Но вдруг по всем дружинам пронеслось тревожное, жесткое слово:

— Казаки…

Дула ружей направились в ту сторону, откуда ленивой и осторожной поступью двигались, поднимая пыль, всадники.

Камо все время беспокоила мысль о том, что одна из сторон Нахаловки остается никем не защищенной. Там, правда, подступы имеют естественное препятствие — гору. Все силы брошены в наиболее доступные для противника места. Но Камо все время казалось, что неприятель может появиться и со стороны горы.

Где-то вдали тишину прорезали выстрелы. Это стреляли по движущимся казакам. Среди них, казалось, была какая-то неуверенность. Они остановились, по-видимому, ожидая дальнейших приказаний начальства. Вот они тронули лошадей и медленным шагом двинулись в сторону позиций. Их встретили залпами.

Камо поднял из цепи десять человек.

— За мной, товарищи, к горе… быстро…

Он бежал, спотыкаясь о кочки, туда, где осталась незащищенная позиция. За ним, взяв берданки наперевес, спешили десять рабочих. Вот они у подножия горы. Они карабкаются по горе… взобрались на вершину. Внизу — выстрелы и крики «ура». Там идет бой…

Камо хотел взглянуть вниз, но в ту же минуту, прямо в лицо ему двинулась лошадиная морда. Он увидел печально-испуганные глаза лошади, услышал храп. Что-то загрохотало, завыло, ринулось на него тяжелой, темной массой и сбило с ног. Он ударился лицом о землю. Совсем близко — выстрелы. Почему такие громкие, такие оглушительные выстрелы, будто из орудия?