База-500. Смертельная схватка

   — Вот именно! — заметил я. — И я считаю, что в Берлин он повез краткий рапорт, который представит своему берлинскому хозяину лично. Если тот заинтересуется, то Вахман вернется, вооруженный санкцией на расследование. А если не заинтересуется, то материальчик полежит в надежном месте! А где надежное место?

   — Он мог отвезти материалы к Штрауху, — предположил Рудаков. — В последнее время у них сложились подозрительно близкие отношения.

   — Сомнительно, — не согласился я. — Под каким соусом Вахман передаст эти бумаги Штрауху? В виде пакета на хранение? На случай, если с ним что–то случится? А почему эти бумаги нельзя оставить в служебном сейфе Вахмана на базе-500?

   — Ты хочешь сказать, что злополучные тетрадки до сих пор лежат в сейфе в бывшем кабинете Вахмана? — удивился Рудаков.

   — Это единственное логичное объяснение, — сказал я. — Вахман считал, что мы не знаем о потайном отделении. Что мешает бумагам лежать там длительное время? Пусть даже теперь, поскольку вот уже два дня ты являешься начальником штаба бригады, это твой сейф, но Вахман входил в число сотрудников штаба, имеющих доступ к сейфу. Значит, он мог рассчитывать на момент, когда сможет остаться с сейфом один на один.

   — Надо пойти и проверить сейф, — предложил Рудаков. — Прямо сейчас!

   — Правильно, — согласился я и вызвал Лангена.

   — Ланген, вызовите ко мне зондерфюрера Майера! Немедленно!

Когда появился Майер, я велел ему сходить за инструментом и явиться в бывший кабинет начальника штаба батальона, который теперь стал кабинетом начальника штаба формируемой бригады, то есть Рудакова.

Майер быстро вскрыл замаскированный табличкой замок. Когда дверца открылась, обнажая содержимое потайного отделения, я сразу увидел те самые тетрадки. Я извлек их и быстро пролистал одну за другой. Да, те самые, которые мы с Рудаковым читали.

   — Да, ты оказался прав, — возликовал Рудаков. — А я и подумать не мог, что он их здесь оставит!

Я молча похлопывал тетрадками себя по колену. Да, они оказались в сейфе, как я и ожидал. Но не хватало еще чего- то, какого–то маленького кирпичика в моих логических построениях, чтобы они образовали идеально ровную стену уверенности без каких–либо выбоин сомнений.

   — В папке у него был рапорт, основание для официального расследования, — сказал я. — Если рапорт попадет в руки тех, кто собирает останки погибших, это будет очень нехорошо.

   — Самолет летел на высоте около двух с половиной тысяч метров, когда произошел взрыв, — принялся объяснять Рудаков. — Ящик, скорее всего, оставили напротив входной двери, где позиция для бокового стрелка, либо левее, на входе в салон. После взрыва самолет должно было разорвать на две части. В такой ситуации спастись из самолета такого типа, даже имея парашют, абсолютно невозможно. Вся передняя часть с пассажирами и экипажем должна была после падения сгореть в пламени пожара от топлива из топливных баков: самолет был заправлен под завязку, до самого Берлина, а в Варшаве он собирался лишь высадить нескольких офицеров. Учитывая количество остающегося на борту топлива, костер должен был получиться впечатляющим, так что вряд ли кожаная папка имела какие–либо шансы уцелеть.

   — Да, пожалуй, — рассеянно согласился я. Разумеется, я подумал о том, что злополучная папка могла уцелеть после падения самолета и неизбежного пожара. Но это был просчитанный риск. Было еще что–то непросчитанное, что меня и беспокоило. Но я никак не мог поймать причину беспокойства за хвост: она ускользала, прежде чем успевала оформиться в мысль.

Вечером мне позвонил Штраух и ликующим голосом сообщил:

   — Представьте себе, Герлиак! Взрыв действительно, как я и предполагал с самого начала, организовали чешские хиви из аэродромной команды. Двое из них готовили самолет к вылету и помогали загружать багаж пассажиров. Один из этих двоих и еще несколько человек аэродромной команды успели ночью скрыться, но мы их обязательно найдем. Со вторым, который оказался не таким шустрым, мои люди уже плотно работают. Им никуда не деться! Отпираться бессмысленно: мы обыскали весь аэродром, казармы хиви и в аэродромном туалете, в выгребной яме, нашли магнитную мину! Я приказал проверить туалет на предмет: не выбросили ли туда оружие и боеприпасы вражеские диверсанты. Едва начали ворошить дерьмо, как мина сама прилипла к лопате! Сейчас хиви под надзором охраны просеивают дерьмо через сито: уверен, что мы найдем там немало интересного.

Судя по радостному тону Штрауха, он действительно был готов сам рыться в этом дерьме: похоже, выбрав работу в гестапо, он задушил в себе талант великого проктолога.

   — Поздравляю вас, Штраух! — искренне поздравил я его. Штраух действительно нашел мины, которые специально для него подбросил в сортир Рудаков, он оправдал мои ожидания. Хороший мальчик!

На радостях после ужина мы с Рудаковым в моих апартаментах здорово выпили, по русскому обычаю, — ведь мы все- таки в России, — исключительно за упокой души Вахмана.

Если бы я знал, что случится на следующий день, я бы вряд ли так радовался.

После ночи, проведенной в компании с Рудаковым и коньяком, я продрал глаза только часам к десяти. Чтобы решительно преодолеть последствия ночи, мне требовалась бутылка французского красного вина и плотный завтрак. Но не успел я вызвать Лангена, чтобы отдать ему соответствующие распоряжения, как он сам влетел ко мне в спальню, растерянно хлопая глазами.

   — В чем дело, Ланген? Судя по вашему виду, нашу базу посетил сам Архангел Гавриил, дабы возвестить о немедленном начале Страшного суда.

   — Штандартенфюрер, на базу прибыл обергруппенфюрер Бах.

Если бы с неба действительно спустился, потрясая огненным мечом Архангел, я был бы в меньшем смятении, чем сейчас.

   — Как?! Где?! Где он сейчас?

   — У контрольного пункта. Баха и сопровождающих его офицеров нет в списке допущенных к посещению объекта, пропуска на них никто не выписывал. Дежурный по базе ждет вашего приказа.

Черт возьми! Мне надо спешно бежать! Я лихорадочно оделся, выпил таблетку аспирина, чтобы хоть как–то унять головную боль, и бросился бегом к контрольному пункту номер один.

Напротив контрольного пункта стояли легковой автомобиль и две бронемашины. Возле ворот я увидел фон дем Баха, Штадле и, к моему большому удивлению, Штрауха. Ладно, полицайфюрер и его офицер приехали проверить несение службы на подведомственном им объекте, но что здесь надо шефу СД и полиции Минска?

Я выскочил за ворота и подбежал к Баху.

   — Господин обергруппенфюрер…

   — Здравствуйте, Герлиак! — прервал меня Бах и пожал мне руку. — Надеюсь, вы не собираетесь нас здесь долго держать? Конец октября в Вайсрутении не самое здоровое время.

Действительно, пошел мелкий противный снег. Мокрые холодные хлопья порывами ветра задувало за воротник шинели, поэтому я поспешил провести офицеров внутрь здания контрольного пункта. Дежурный уже оформил пропуска, я расписался на них, и с формальностями было покончено.

   — Осмелюсь заметить, обергруппенфюрер, что быстрее и безопаснее было бы прилететь самолетом, — осторожно заметил я.

   — Вы мне говорите это после того, что случилось с самолетом, на котром летел Вахман? — саркастически заметил Бах. — Лучше трястись пять часов в автомобиле по этим ужасным дорогам в сопровождении опытной охраны, чем чувствовать себя сидящим на мине в кресле самолета.

Пожалуй, в словах Баха есть резон: если допустить, что в аэродромной команде до сих пор находится диверсант, то ему ничего не стоит на любой самолет прилепить мину, — это дело нескольких секунд.

   — Ну, как я вижу, охрана на воротах бдительна, — удовлетворенно заметил Бах. — Надеюсь, что охрана всего периметра базы осуществляется также должным образом.

   — Вы можете немедленно лично убедиться в этом, обергруппенфюрер, — предложил я.

   — Непременно, но для начала нам нужно решить один вопрос с господином Штраухом, — сказал Бах. — Господин Штраух, приступайте!