Пёстрые перья (СИ)

Они никак не могли решить, кому возглавить и вести это важное дело, да так и не смогли определиться. Может, поэтому следствие так затянулось и запуталось. Во всяком случае, это помогло мне дожить до весны. Дело было окончено накануне ежегодного весеннего праздника, отмечаемого городком одновременно с днём его основания. Тогда же проводилась большая ярмарка, на которую съезжалось множество народу.

Казнь преступника была лакомым блюдом на этом фуршете.

Незадолго до этого мероприятия ко мне привели дорогого врача. Он должен был придать надлежащий вид главному участнику представления. Врач оказался хорошо одетым средних лет человеком. Он ощупывал меня чуткими, ухоженными пальцами, недовольно покачивая лысеющей головой. Я слышал его бормотание:

– Ну, эти зубы можно будет потом вставить. Думаю, коллега Феликс будет любезен…

Когда доктор вышел, я услыхал его слова, сказанные кому-то у двери:

– Не забудьте, вы обещали мне тело.

Послышался невнятный ответ, и снова голос врача:

– Ну череп-то, я думаю, не пострадает?

В день казни ко мне приходили священник и врач. Священник пробыл у меня некоторое время, потом ушёл. Посещение врача я запомнил плохо. Всё было как в тумане. Я был вялым, сонным, и воспринимал окружающее сквозь какую-то дымку. Потом меня подняли, одели в грубый балахон и повели во двор, где ждала телега, на которой полагалось отвозить преступников к эшафоту.

Мои чувства вели себя странно. Я не принимал участия в происходящем. Тело моё двигалось словно само по себе. Я лишь наблюдал со стороны, не имея возможности, да и желания что-то сделать. Помню, что влезал в повозку. Что она проезжала по улицам, подпрыгивая на булыжниках мостовой. Кажется, я даже расслышал гул толпы на площади. А потом мои чувства окончательно отказались мне служить.

Темнота. Она была вокруг, внутри, и повсюду. Кроме неё, больше ничего не было. Я парил в темноте, не чувствуя ни рук, ни ног, вообще ничего. Пришли слова, они покрутились, и оформились в мысль: «Наверное, я умер. Умер, и тогда всё правильно. Может быть, доктор – ведь был какой-то доктор? – уже разложил меня на части, и мой череп, со вставленными зубами, отмытый и отполированный, украшает сейчас полку над камином?»

Потом я почувствовал, что куда-то проваливаюсь, и опять перестал что-либо ощущать.

Может быть, прошла вечность, а может, нет, я опять увидел темноту. Но на этот раз она не была абсолютной. И я почувствовал пространство вокруг себя. Вот, определённо, сейчас было движение. Я попробовал пошевелиться, и понял, что у меня есть тело. И что-то ему мешало двигаться. Словно тенёта опутывали меня с головы до ног. Ну что же, значит, это саван, и я хотя бы целый. Эта мысль рассмешила меня. Какое-то время я упивался ею, перетряхивая её на все лады. Я наслаждался осознанием своего остроумия. Потом это утомило меня, и я заснул.

– Осторожнее, держи голову.

– Не учи меня.

Меня поили из кружки. Что-то тёплое переливалось в горло, и растекалось внутри согревающей волной. Было очень светло, словно перед глазами держали лампу, и я щурился, не различая возившихся со мной людей.

Пить было утомительно. Кружку убрали, и я облегчённо вздохнул.

В следующий раз свет был уже не так ослепительно ярок. Я увидел смутный силуэт, сидящий поодаль. Какое-то время разглядывал его. Это была женщина.

– Мама, – произнёс ясный женский голос, – я всё сделала, как ты сказала.

Силуэт качнул головой.

– Когда они уходят? – тот же голос.

– Скоро. – Ответила Матильда. Это была она.

– Пусть поторопятся. Я не могу укрывать их так долго.

– Не беспокойся.

Матильда расправила вязание у себя на коленях.

– Я не стала бы подвергать опасности свою новорожденную внучку. Как думаешь, пойдёт это ей?

– Всё равно, у меня душа не на месте.

– Видишь ли, дочка, у меня совесть не спокойна.

Старуха глубоко вздохнула, пересела ближе к огню, так, что стал виден её острый профиль.

– Совесть? У тебя? – сказал молодой голос. Я не видел этой женщины, она сидела в углу комнаты, куда не достигал свет камина.

– Потише, девочка. Была когда-то и я молодая. Красивая была, статная. Тогда ещё старый король воевал с соседями. Через наши края проходили войска. И как-то остановились у нас на постой. Да не простые вояки, а сплошь гвардия, и сам принц с ними. Кто попроще, ночевали на соломе. А самые главные – у нас в доме. Дом хороший был, большой. Отец наш не последний был человек.

И приглянулся мне один дворянин. Очень уж он ухаживал красиво, да страстные речи хорошо говорил. И ещё сказал, что жениться на мне не может, потому что уже женат. Этим он тоже меня покорил, что правду сказал.

– А что ж только один? От военных не больно-то отобьёшься!

– У других девушек так и было. Их не особенно и спрашивали. Да ведь мне не простой дворянин попался. Сам принц у него в закадычных друзьях ходил. Да и тот подкатился было, да мой его отогнал. Такой вот был, никого не боялся.

А потом армия наша ушла, и любовник мой с ними. Уж как я его умоляла, чтобы меня с собой взял. Хоть служанкой, хоть кем. Не взял. А я ведь сказала ему, что беременна, что жизни мне теперь в родном доме не будет. Отец у меня очень строгий был. Нет, не взял, и велел к повитухе сходить, плод вытравить. Этого я ему простить не смогла. А я тогда уже силу в себе почувствовала. И к бабке одной, что одиноко жила, потихоньку ходила, училась. И прокляла я его страшно. Пожелала Данкану, чтоб род его пресёкся, чтоб сыновей жена ему никогда не родила. Зла я была очень.

Матильда опять вздохнула и расправила вязание.

– Почему же ты раньше этого не рассказывала? – спросила дочь.

– Случая не было. А теперь говорю, что бы ты поняла. Я для себя это делаю. Для своей совести.

Старуха, покряхтев, встала и вышла. Я закрыл глаза. Молодая женщина поворошила огонь в очаге, подошла ко мне, наклонилась так низко, что я почувствовал её дыхание. Потом тоже ушла.

Глава 30

Уже потом, когда мы были в относительной безопасности, наши парни рассказали, не вдаваясь в подробности, как всё это провернули. Как вытащили меня буквально из-под эшафота. Как провезли вместе с багажом по долгому пути, через все посты. Не знаю, что там было больше – удачи, или отчаянного риска. А может, и того и другого.

Осталось сказать совсем немного. Пути наши скоро разошлись. Я взял положенную мне долю, и подыскал себе тихий городок недалеко от столицы для спокойной жизни. Мне хотелось остепениться.

Я пошёл к местному священнику. Рассказал ему, что я много воевал, странствовал по свету, и скопил немного денег. Сказал, что собираюсь стать примерным прихожанином. И попросил помочь мне. Мне нужна была женщина, которая нуждалась бы в поддержке. И которая согласилась бы выйти замуж за человека, который не сможет быть для неё полноценным мужем вследствие полученных увечий. Но который станет ей опорой в жизни.

Священник сначала с сомнением отнёсся к моей просьбе. Но потом, когда я поселился рядом и стал усердно посещать службы, а также жертвовать на церковь в меру сил, пообещал помочь.

И такая женщина нашлась. Это была вдова лавочника, оставшаяся после смерти мужа с двумя детьми на руках. Муж её был грубый человек, любивший выпить в весёлой компании и в пьяном виде поколотить жену. Пьянство в конце концов его и сгубило.

После смерти мужа вдова обнаружила, что дела в лавочке совершенно расстроены. Она была в отчаянии. Но тут появился я. Жанна выслушала священника, и согласилась выйти за меня. Она не ожидала от жизни уже и такого. Впрочем, она не пожалела о своём решении. Мы были счастливы. Пока всё это не закончилось.

Загремел засов. Дверь распахнулась, пропустив солдата с фонарём. Раздался голос лейтенанта Сиггела:

– Выходите. Все.

Щуря привыкшие к темноте глаза от внезапного блеска фонаря, арестанты поднялись. Вышли в сопровождении солдат под рассветное небо. На фоне серых туч чернели зубцы массивных стен крепости Контанс. Впереди угадывался прямоугольник утоптанной площадки для строевых занятий.