Расплата

«Вскорости тот скончался, — давал показания следователю Дрозд Назар. — Вот так Афоня и погиб — из-за своей жадности». — «А не из-за собственной ли жадности вы убили его?» — «Нет. Если бы Афоня не напал на меня с ножом, я бы его никогда и пальцем не тронул. Афоня просто придирался ко мне. Он лишился рассудка, глядя на такое количество золота, и хотел его все забрать. Он все равно бы не выпустил меня живого из тайги с деньгами. Потому и говорю — его сгубила жадность». — «Значит, вы убили Афоню? Что дальше было?» — «Конечно, убил, но не по своему желанию, а когда отбивался от его наскока. Я привязал большой камень к телу Афони и сбросил его в речку, оно и потонуло. Потом спрятал в двух местах золотые червонцы и больше месяца жил в старом нашем зимовье, боясь один показываться в Тамбовке, чтобы власти меня не заподозрили в убийстве Афони и колчаковских офицеров. Потом заявился в Тамбовку, где вскорости женился и завел хутор». — «Кто знал в Тамбовке, что вы готовились бежать за границу?» — «Знал только Зайчиков. Он уходил из дому вроде бы на охоту, а сам, по моей просьбе, помогал мне гнать скот, возить птицу и вещи на распродажу в разные деревни. Перед Зайчиковым я открылся полностью — знал: меня он никогда не выдаст». — «Как относилась к побегу ваша семья?» — «Жена немного поплакала да и согласилась, потому как деваться ей было некуда. А малые дети еще ничего не соображали». — «С чего началось ваше сотрудничество с японской разведкой?» — «Свой побег за границу я уже давно считаю большой глупостью. Натерпелся я там всего — лучше бы меня самым строгим образом наказали в России…»

…Сперва семья Назара осела в городе Хулине. Здесь батрачили у богатого китайца, жили в крохотной фанзе. Хотя у Назара были деньги, но не купил дом с огородом: не знал еще китайского языка — не мог ни о чем с местными жителями договориться. Правда, в городе были русские эмигранты, но довериться им, как и китайцам, и показать золотые монеты он боялся. Живя на скудный свой заработок, золото запрятал подальше.

Зимой 1931 года уехал в Мулин, где устроился откатчиком на угольную шахту. Среди конторщиков шахты были русские эмигранты — с их помощью сумел обменять часть червонцев на юани. Тогда и купил домик с огородом и небольшим садом в Мишани и перевез туда семью.

Не успел Назар мало-мальски обжиться на новом месте — Маньчжурию захватили японцы и стали наводить в ней свои порядки. К ним он с трудом приспособился. Новые власти быстро пронюхали, что он прибыл из Советской России и тайком обменял золотые червонцы на китайские деньги. Его арестовали, заподозрив в шпионаже, и бросили в лишучженьскую тюрьму. Он признался японцам, какие мотивы заставили его покинуть родину — ему не верили: допрашивали и пытали, требуя признания, что он советский разведчик. Продержали в тюрьме около года. Однажды его допрашивал японский офицер, который, разговаривая на ломаном русском языке, предложил Назару сотрудничать с японской разведкой. Тот готов был согласиться на все, лишь бы вырваться из кошмарного застенка.

Воля Назара таким образом была сломлена. Его выпустили из тюрьмы и познакомили с белоэмигрантом — бывшим колчаковским поручиком Симачкиным Савелием. Назар вместе с ним должен был выявлять среди русских эмигрантов и местных жителей лиц, недовольных японским режимом. А их было так много, что новоиспеченному агенту не составляло большого труда выполнить это задание. Да и японцы неплохо платили. Усердная провокаторская деятельность Назара была оценена по достоинству: он вскоре завоевал у японцев такое доверие, что ему поручили роль резидента… В 1940 году он совершил в этом качестве шпионскую ходку по заданию японской разведки в советский Приморский край.

Эта шпионско-подрывная деятельность обвиняемого была достаточно полно вскрыта и задокументирована еще раньше, при ликвидации японской военной миссии в Лишучжене в 1945 году и при расследовании преступлений захваченных разведчиков и агентов этого органа…

«Как же вы пошли на то, что втянули в шпионаж своего сына Игната?» — «Каюсь. Это моя самая большая подлость. Да, я склонял сына к работе на японскую разведку. Но сделал это вынужденно…»

В 1944 году японских милитаристов залихорадило. Они понимали, что под натиском Советской Армии приближается крах их союзника — фашистской Германии, после чего и Японию постигнет та же участь. Вдоль советской границы, в районе Маньчжурии, строились мощные оборонительные сооружения. Укреплялась шпионско-диверсионная сеть, так как японцам прежде всего необходимо было знать о готовности советских войск нанести удар по Квантунской армии. На нашу территорию засылались с разведывательными целями всякого сорта агенты… Вот в это самое время руководитель японской военной миссии Ясудзава и приказал Дрозду Назару, как резиденту, подобрать новых агентов для ходок в СССР. Для таких дел подошли тяжелые времена. Русские эмигранты времен гражданской войны уже состарились для дерзких шпионских вылазок. А эмигрантская молодежь оказалась тоже ненадежной, так как прониклась патриотическими настроениями, восторгаясь победами нашего народа в борьбе с фашистскими оккупантами. За солидную сумму денег Дрозд Назар склонил для заброски в Приморье нескольких молодых русских эмигрантов (из числа завсегдатаев ресторанов и кабаре). Но Ясудзава вскоре забраковал их, заподозрив, что, попав в Советский Союз, они явятся там с повинной и от задания уклонятся. К тому же эти гуляки и тунеядцы не имели порядочных родственников, которые дорожили бы ими и которых японцы могли бы держать у себя заложниками.

«Время идет, а ты топчешься на месте! — кричал на своего верного агента Ясудзава. — Если не можешь никого найти, иди сам к Советам и добудь мне нужную информацию, хоть из земли вырой». — «Господин начальник, — умолял Назар своего шефа, — когда я был помоложе, не боялся ходить на территорию Советов. Приносил для вас все, что вы хотели. Теперь стар для таких прогулок через границу». — «Тогда пошлем твоего сына! — ощерился Ясудзава. — Он ведь уже взрослый. А ты у меня будешь заложником. Видишь, как хорошо все складывается».

Следователь продолжал допрашивать Дрозда Назара: «Ваш сын Игнат на допросах показал, что вы сами обрабатывали его в антисоветском духе, прежде чем познакомить с японскими разведчиками. Почему же утверждаете, что японцы вынудили вас привлечь сына к шпионажу?» — «Игнат показал правду. Я действительно после того разговора с Ясудзавой стал при сыне плохо отзываться о порядках в Советском Союзе. Тем самым исподволь готовил его к сотрудничеству с японской разведкой. Но откажись я выполнить волю шефа, тот бы запросто расправился со мной, с Игнатом и со всей нашей семьей. Шутки с японцами были плохи, а защиты у нас — никакой». — «Кто готовил и забрасывал вашего сына в советское Приморье и с каким заданием?» — «Этого я точно не знаю. Когда Игната увезли из Лишучженя, я знал только то, что он находится в Харбине. И лишь после капитуляции Японии Симачкин однажды сказал мне, что он участвовал в переброске Игната в Советский Союз в районе Имана осенью 1944 года. До этого он помалкивал про ту заброску. Спросить Ясудзаву о сыне я не мог, не полагалось». — «Как вел себя Ясудзава, когда его задержали?»

Дрозд Назар рассказал, что Ясудзава, попав в Лишучженьскую тюрьму, пал духом, ожидая избиений, истязаний, расстрела. Но ничего этого не было, с ним, напротив, обращались даже вежливо. И японец быстро пришел в себя и даже обнаглел — стал обдумывать побег. Тюрьма была сравнительно небольшой: состояла из двух рядов камер, разделенных коридором. По замыслу ее строителей-японцев в коридоре должен был находиться надзиратель, чтобы подслушивать разговоры заключенных. Но советская контрразведка, не зная об этой хитрости, выставила тогда для охраны задержанных только наружный пост, и Ясудзава пытался подговорить их напасть на охрану, уничтожить ее и бежать в сопки, в отряд поручика Симачкина. Однако Ясудзаву никто не поддержал. Он еще некоторое время тешил себя надеждой, что сам Симачкин со своим отрядом освободит арестованных. Но вот этот отряд разоружили, и Симачкин оказался тоже в тюрьме. Среди задержанных прошел слух, будто скоро их отсюда увезут. Тогда Ясудзава начал разрабатывать план побега во время конвоирования, полагая, что их отправят на следствие и суд в Харбин. Но 14 августа 1945 года, за час до начала эвакуации из Лишучженя, он узнал, что их намерены доставить не в Харбин, а в Приморье. И опытный, изобретательный разведчик пошел еще на одну хитроумную уловку.