Во цвете самых пылких лет

— А, привет! У тебя нет, случайно, с собой какого-нибудь завалящего кота? Сегодня заплачу нормально. А то наш смылся куда-то. Время отплытия — а его нет. Загулял, что ли? А то он аккуратный.

Славка чуть не подпрыгнул от радости, что моряк узнал его: мешали люди, жмущие его к перилам.

— У меня нет сегодня! Я вообще этим не занимаюсь! Раз только… случайно… А это не ваш, глядите?! — и показал на огромного кота, важно взбирающегося по трапу.

— Он, он, точно! Явился, бродяга! На Ямайку пойдем! Там ему насчет крыс будет лафа! А нам насчет рому. Традиционный морской напиток!

— Сколько народу! — Славка кивнул на окружающих.

— Да, много! — ответил моряк. — Только меня никто не провожает. Как в рейс идти — все друзья куда-то пропадают.

— А я? Я ведь провожаю? Можно?

— Ты? — моряк почесал затылок. Лицо его дрогнуло. — А что ж! Конечно, можно! Это твоя девчонка рядом? Твоя? Подождите немножко!

Он исчез и через некоторое время появился на прежнем месте с большущим яблоком.

— Держите! — крикнул он. — Буду мудрым и лукавым змием! Держите хорошенько, а то не поймаете!

Моряк не промахнулся. Яблоко влетело прямо Славке в руки. Он дал его попробовать Мариамке.

— Какое сладкое! Я еще не ела таких нынче летом.

Славка тоже откусил от яблока. Оно действительно оказалось очень вкусным.

— Спасибо! — закричали они вслед отплывающему кораблю.

49

С причала они отправились к Мариамке домой. Она пригласила его, Славку, сказала, что отец будет дома, да он и сам понимал, что неудобно не проститься с Рустамом Галиевичем. И еще — Славке хотелось побывать дома у Мариамки. Казалось почему-то, что дома у нее должна быть удивительно уютно.

Так и было. Пушистый ковер под ногами в комнате, шумный чайник на кухне, розеточки с абрикосовым вареньем. Попили чай и стали ждать Рустама Галиевича.

— Что это тебе матрос насчет кота говорил? — с подозрением спрашивала Мариамка. — Продать просил, что ли…

— Да нет! Он так просто! Шутил, наверно.

Пришел с дежурства Рустам Галиевич. Поздоровался со Славкой за руку, как со старым знакомым, сел за стол.

— Он завтра уезжает, пап! — шмыгнув носом, сказала Мариамка. — Вот… пришел посидеть на прощанье.

— Что будешь делать, когда приедешь? Вообще чем думаешь заниматься?

— Я хотел сварщиком. У меня отец бригадиром монтажников работает, а мать сварщица. Она уже учила как-то, я умею немножко… дугу нормально держу и металл уже меньше жгу. Хотел к ним… если примут.

— А учиться не хочешь? Смотри, время пройдет, скажешь: что это я — рабочий да рабочий, всю жизнь рабочий!

— Ну и что? Мы вот сегодня с Мариамкой теплоход ходили провожать, так я там видел знакомого моряка. Ну, не очень знакомого, так — просто в лицо я его знаю. О нем один человек сказал, что он — вечный матрос. Вроде бы он его за это презирает. А может, ему нравится быть матросом, и он свою работу ни на какой капитанский мостик не променяет. Разве так не может быть? Потом — не так уж я хорошо в школе учился, чтобы в институт идти. Да мне нравится сварщиком! Разве так не может быть?

— Очень может! — Рустам Галиевич засмеялся. — У меня у самого дочь учиться не хочет. Зачем было десять классов кончать?

— А мне тоже нравится продавцом! — отрезала Мариамка. — Стоишь, народ всякий, девчонки бегают — весело! А десять классов ты меня заставил кончать, я не просила.

— Вот так! Думал — спасибо скажет, а она… Живите вы, как хотите! Я тоже всю жизнь рабочий и не жалуюсь. Только всегда хочешь, как вам лучше, — горько, если без толку…

— Не обижайся, папка! — Мариамка погладила его голову. — Чего ты, правда…

Разговор был прерван гнусавым боевым воем. Это кот Джанмурчи одним ему ведомым способом забрался в открытую форточку и, обозрев поле предстоящей битвы, кинулся на Славку, перемахнув в прыжке расстояние метра три, не меньше. Злобно вопя, он сидел на Славкиной спине и бил его по голове. Славка, растерянный и жалкий, метался по квартире, не издавая ни звука: он знал, за что его бьют. Мариамка бегала за ним, пытаясь отодрать разъяренное животное. Наконец ей это удалось, и она, с трудом удерживая огромного кота, потащила его обратно к форточке. Джанмурчи смотрел на нее с недоумением и даже пытался кусать: как смеет она защищать от справедливого возмездия ужасного человека, который пытался продать чуть ли не в рабство свободное существо! Кот выкинут был в форточку, и она захлопнулась за ним, а он все еще скребся снаружи и мерзко подвывал.

— Что это с ним? — удивлялась Мариамка. — Так сразу невзлюбил, надо же…

— Меня вообще кошки не любят, — сказал Славка. И добавил зачем-то: — Особенно коты.

Сиплые вопли Джанмурчи за окном раздражали. Славке казалось, что тот сейчас как-нибудь откроет форточку и снова станет его терзать. И он сказал Мариамке, почесывая царапины на шее:

— Ну, я пойду. Надо мне. Ваське обещал. А ты, Мариам, приходи завтра, пожалуйста. Поезд уходит в пятнадцать тридцать, вагон одиннадцатый. Договорились?

— Может, посидишь еще? — грустно спросила Мариамка. — Поговорим, чаю попьем…

— Если другу обещал — пускай идет! — сказал Рустам Галиевич. — И не держи его. Завтра увидитесь. Ну, пока, Вячеслав! Думаю, что свидимся еще.

Он протянул Славке руку, пожал крепко.

— Обязательно увидимся! — радостно сказал Славка. — До свиданья, Рустам Галиевич. До завтра, Маркам! Ты, как только я выйду, кота сразу обратно впусти и не выпускай, пожалуйста, минут двадцать, пока я не отойду подальше.

— Ну, иди. Ой, Славка, что-то ты скрываешь! — она хитро улыбнулась и опять погрозила ему. — Жди завтра, я приду обязательно.

По тихому городу Славка не спеша шел к морю. Только раз всплеснулась перед ним своим светом, музыкой и машинным ревом большая центральная улица, но тотчас исчезла за спиной, и снова начались проулки. Испортил последний вечер проклятый котяра. Ну ничего, после армии он приедет сюда и женится на Мариамке. К тому времени Джанмурчи все забудет, и они подружатся.

С такими мыслями он вышел на берег, к разрушенному злой рукой прокатному пункту. На месте их бывшей хижины происходил какой-то непорядок — его моментом уловил чуткий Славкин слух и зоркий глаз. «Это Ваську бьют!» Славка нагнулся, подобрал изрядную гальку и стал подбираться.

Действительно, два типа били Ваську Тарабукина. Вернее сказать, бил его один, а другой только подсвечивал фонариком, стоя в сторонке и подначивая.

— Тебе що было говорено, гадюка? — хрипел бьющий и удар за ударом снова опрокидывал Ваську на землю. Тот падал, обессиленной ладонью греб гальку и бросал ее в лицо недругу. По голосу, по лицу, мечущемуся в луче фонарика, Славка узнал «шахтера Шуру».

Быстро и бесшумно, словно индеец в ковбойском фильме, Славка подскочил к держащему фонарик и ударил его сзади галькой по голове. Тот выронил фонарик, упал на четвереньки и, сильно заваливая в сторону, будто краб, с криком: «Шухер, Шура, шухер!..» — побежал из очерченного упавшим фонариком круга. «Окружа-ай!» — не своим голосом завопил Славка. Шура оторвался от Васьки, бросился в темноту за убегавшим на четвереньках приятелем, рывком поднял его — тот охнул и заругался, — и они, осыпая гальку, тяжело побежали в сторону города. Фонарик так и остался лежать, зажженный, на песке. Славка поднял его и осветил друга. Васька сел, сказал: «Ну, молодец, Слав, вовремя ты, кажется, пришел…» Один глаз у него совсем не проглядывался, облитый огромным лиловым синяком. Раскачиваясь взад-вперед, сжимая ладонью огромную рогатую шишку во лбу и улыбаясь разбитым ртом, он вдруг стал выкликать, глуша прибой: