Бег в золотом тумане или Смерть за хребтом

Однако рядовые фундаменталисты оказались нормальными людьми, а с другими я и не встречался.

Хозяева фирмы предугадывали любое мое желание... Возили на мемориал Хомейни – он завещал себя на солдатском кладбище похоронить. Правда, его могила далеко от солдатских оказалась. А солдатское кладбище [6]... Ужасное зрелище... Десятки тысяч молодых лиц смотрят с могильных плит. Пацаны все безусые... Страшно.

Местные геологи – все толковые, несколько языков знают, учились в известных западных университетах. Трудолюбивые, внимательные. Ничего неприятного прямо не скажут. Молятся по шесть раз в день.

В общем, через три часа после приземления в Тегеране, начал я иранцам космические снимки дешифрировать.

Интересное это дело. Сверху из космоса Землю снимают в разных диапазонах излучения. Красном, зеленом, голубом, инфракрасном и многих других. Такие съемки нужны, так как на каждом из диапазонов породы, слагающие земную поверхность, видны по-разному. В одном диапазоне лучше выделяются базальтовые потоки, в другом – измененные граниты. А если, к примеру, парочку этих снимков сложить друг с другом и на третий разделить, то можно увидеть и кое-что совершенно невидимое на простом изображении. Например, неизвестный ранее гранитный шток или новую рудную зону месторождения.

Да, сложить, разделить, умножить. Звучит дико. Но проделываются эти действия с числовыми характеристиками элементов изображений, их еще пикселами называют.

Но в результате чаще всего получается фиг с маслом. Потому что все месторождения с рудными телами, обнажающимися на поверхности, здесь, да и во многих других местах, еще десятки или сотни лет назад открыли с помощью ног, или научно выражаясь, методом исхаживания. Или шлиховым методом [7]. А слепые рудные тела, то есть те, которые на глубине прячутся, так просто не откроешь...

Есть, правда, один метод. Его-то я и использовал. Месторождения обычно образуются в зонах повышенной проницаемости земной коры. В такую, образно выражаясь, трубу лезет из глубины всякая всячина – тепловые потоки, магмы, растворы. И поэтому этот участок обыкновенно вздувается изнутри как флюс, и на нем появляется особый радиально-концентрической рисунок трещин и разломов, который обычно называется очаговой структурой.

С течением геологического времени флюс этот не заживает, так как породы в нем обычно легче, чем в обрамлении и потому по закону всемирного тяготения всплывают, подновляя ранее образованные разломы. И поэтому очаговые структуры хорошо видны на космических снимках, и я собаку на них съел. Беда, что много таких структур, и полно среди них фантомных (то есть рожденных воображением), и основное время уходит не на выделение их на снимках, а на отбраковку.

И лишь после месяцев ежедневного сидения за компьютером, после того как снимки, схемы дешифрирования, разномасштабные геологические и топографические карты начнут вызывать у вас не исследовательский раж, а тошноту, и лишь после того, как вы сможете себя хоть как-то убедить (или обмануть) в том, что искомое сидит именно здесь, именно в этой структуре, и что из этой высохшей мухи можно попытаться сделать привлекательного розового слона, вы сможете, наконец, обесточить свою персоналку и поискать под столом подернувшийся ржавчиной молоток... Пришла пора ковыряться в земле.

Через месяц, когда откровенной тошноты не было и в помине, приехал напарник, Удавкин Сергей Егорович. Он работал в Иране, еще в советские времена. Ему далеко за шестьдесят. Классный геолог, сухой и немногословный. “Человек в футляре” – подумал я и жестоко ошибся. Это был футляр без человека.

– Сергей Егорович, вы, наверное, за всю жизнь не сделали шага в сторону? – как-то в шутку спросил его я.

– Ну почему, Евгений, делал и не раз. Конечно, не такие, как ты. Ты ведь мечешься из стороны в сторону...

– Может быть. Но мне всегда было скучно представлять жизнь прямой дорогой. “Ты можешь заснуть, и сном твоим будет простая жизнь”, – сказал Грин в “Блистающем мире”.

– Ты просто пытаешься оправдать свою безалаберность. И своими метаниями мешаешь окружающим делать дело.

Я чувствовал, что мешаю не кому-нибудь, а ему лично. Мешаю тем, что не озаглавил еще жизнь. Нет у меня в ней единого сюжета... Одни обстоятельства... И не умею я врать и к тому же отношусь к людям типа Удавкина неприязненно – у них все выверено, все расписано. Слова, поступки, даже мысли. Все в регламенте, нет срывов, нет падений. Они равномерно движутся к общепринятому. Друзьям они пересказывают содержание газет. С женами – ровны и учтивы. Иногда уж очень хочется быть таким... Как правило, после очередного неудачного приземления...

И вот, прошло немного времени, и Удавкин стал твердо и планомерно выживать меня из контракта.

“Все это не нужно и необязательно и того-то он не знает и этого не делает” – шептал он повсюду.

Однажды, после очередного навета, я сказал ему что-то резкое. Он смутился, что-то путано пытался говорить. И, в конечном счете, затаился. Несколько недель спустя, когда мы крутились вокруг Ираншахра, он, наконец, завершил свою мысль:

– Это твое последнее поле. Ты осознай это. В России геологи никому не нужны. А здесь я тебя похороню.

Я не понимал, почему он так настойчиво выживает меня из Ирана. Мне казалось, что моя вина была в том, что я, родившись в Таджикистане, знал сто понимаемых персами таджикских слов, кое-какие азиатские обычаи и потому стал среди иранцев своим в доску. “Или просто Удавкин боится, – думал я после очередной стычки, – что я могу со временем вытеснить его, уже пожилого геолога, из контракта...”

А ларчик-то, как выяснилось через пару недель, просто открывался... Другого он боялся...

Работали мы на юго-востоке Ирана в провинции Систан-Белуджистан. Искали золото. “Найдешь – купим тебе новенький “Мерседес”, – шутил наш иранский шеф.

Поиски золота... Нелегкое это было дело, хотя геологическая ситуация выглядела весьма и весьма благоприятной. Ведь все, что выходило на поверхность, древние рудокопы основательно почистили. Если бы и было в этих краях жильное золото – видимое глазу, сносно обогатимое – его бы давно выпотрошили...

Вся надежда была на тонкодисперсное золото в крупнообъемных рудах с низкими (1-2 грамма на тонну) содержаниями. Его древние коллеги не смогли бы обнаружить даже за две тысячи лет, ведь размеры золотин в таких рудах редко превышают сотые доли миллиметра, и потому они не накапливаются в россыпях. В ступе такого золота не надолбишь и в водичке не отмоешь. И мы искали такое именно золото. Из космоса и ногами-колесами в пустыне...

Пустыня... Очутившись в ней, я засомневался, что в ней можно жить... Разве существовать? Финиковые пальмы в редких оазисах выглядят случайными инопланетными пришельцами, устало рассматривающими безнадежно унылые, выжженные солнцем хребты гор и разделяющие их широкие и плоские равнины...

Пустыня, безводная, безжизненная... Лишь случайно здесь можно наткнуться на облупленную глинобитную постройку скотовода, или черную войлочную юрту, или стадо крохотных баранов, обгладывающих уже обглоданные их предками камни...

Пустыня... Она была бы отталкивающей, угнетающей, иссушающей душу и сердце, была бы, если бы над ней не красовался взметнувшийся ввысь остроконечный заснеженный красавец Тафтан.

Тафтан – царь, владыка этих мест, в его просторном дворце можно встретить и игривую речку, полную рыбы, и голубое горное озеро, и цветущее дерево, и кишлак, полный чумазых детишек.

Вдали же от владений этого недавно потухшего вулкана восточно-иранский пейзаж оживляется лишь башнями – основной достопримечательностью здешних мест. Через каждые пять-шесть километров эти типовые красавцы – белоснежные, двухэтажные, с бойницами и крупнокалиберными пулеметами наверху, возвышаются близ основных дорог, соединяющих немногочисленные населенные пункты, по меньшей мере, на четыре пятые состоящие из духанов, магазинов и магазинчиков.