Вселенная против Алекса Вудса

— Ты ее выращивал?..

— Для мистера Питерсона, — уточнил я.

— Ясно. Значит, ты ее выращивал, чтобы отдавать даром. Это что, получается, благотворительность?

— Да нет. Понимаете, она же мне изначально не принадлежала. Владельцем был мистер Питерсон. Так что вообще-то я не имел права никому ее отдавать. Я же говорю — я ее только выращивал.

— Выращивал без всякого личного интереса?

— У меня был сугубо фармакологический интерес.

Старший инспектор Эре еще раз посмотрел на Каннингема и несколько секунд молча барабанил пальцами по столу.

— Алекс, спрошу тебя прямо. Ты принимаешь наркотики? Вот сейчас — ты торчишь?

— Нет.

— А когда-нибудь что-нибудь принимал?

— Нет.

— Ясно. Тогда как ты прокомментируешь следующее… — Каннингем протянул ему очередную бумагу. — У нас заявление таможенника, который тебя остановил. Ему показалось, что ты вел себя, мягко говоря, странно и отказывался сотрудничать. Цитирую: «Задержанный включил в машине музыку на такую громкость, что, наверное, во Франции было слышно. Несколько минут прикидывался, что не замечает меня: смотрел перед собой остекленевшим взглядом. Когда я наконец добился, чтобы он вышел из машины, задержанный признался, что не в состоянии ее вести». Старший инспектор Эре положил бумагу на стол и посмотрел на меня.

— Не потрудишься объяснить?

— У меня височная эпилепсия, — ответил я. — Тогда как раз был парциальный приступ. Старший инспектор снова поднял брови и скривился: мой ответ разочаровал его до глубины души.

— Эпилепсия?..

— Да.

— Впервые об этом слышу.

— Она у меня с детства. Началась после несчастного случая.

Я показал на шрам.

— Когда мне было десять лет, я…

Старший инспектор нетерпеливо закивал.

— Да-да, про несчастный случай я в курсе. Про него все в курсе. А вот про эпилепсию почему-то никто ничего не говорил.

— У меня уже два года не было приступов.

— А в машине, говоришь, случился приступ?

— Да! Поэтому я и сказал, что больше не могу ее вести.

Старший инспектор опять уставился на меня, помолчал и снова покачал головой.

— Знаешь, этот таможенник, мистер Ноулз, снабдил нас подробнейшим отчетом, и в нем ни разу не упоминается приступ, а такие вещи обычно бросаются в глаза, так ведь? Он заявил, что ты просто сидел неподвижно, как истукан, и что твое спокойствие, с учетом всех обстоятельств, его удивило.

Мое спокойствие никак не давало покоя главному инспектору Эрсу.

— Понимаете, — начал я, — при парциальном приступе не теряешь сознание и не бьешься в конвульсиях. Мне удалось купировать приступ, поэтому мистер Ноулз ничего не заметил.

— Поэтому? — переспросил старший инспектор Эре. — Хочешь сказать, если я отправлю тебя на анализ крови, ничего не обнаружится? Никаких посторонних веществ?

— Только карбамазепин.

— Это что?

— Антиэпилептик.

Старший инспектор Эре посмотрел на меня так, точно хотел пронзить взглядом насквозь. И сказал, что даже если я не вру и у меня действительно височная эпилепсия, вызвавшая парциальный приступ, то это все равно не объясняет моего поведения. У меня в бардачке обнаружили сто тринадцать граммов марихуаны, а я веду себя так, будто ничего серьезного не произошло!

— Но это и в самом деле ерунда, — сказал я. — С точки зрения вечности.

Старший инспектор Эре еще секунд десять качал головой и наконец сказал, что перевозка наркотических средств с предполагаемой целью сбыта — это более чем серьезно, а если я считаю иначе, то я либо прикалываюсь, либо демонстрирую наивность, граничащую с умственной отсталостью.

— Я не наивный, — возразил я. — Просто у нас с вами по-разному устроен ум. Обыкновенное несовпадение парадигм.

Они еще долго мучили меня неуклюжими вопросами про наркотики, и чем честнее я отвечал, тем глубже убеждались, что я вру. В конце концов я заявил, что требую взять у меня кровь на анализ, потому что со мной можно спорить до бесконечности, а с научным доказательством не поспоришь. Но к моменту, когда я начал настаивать на анализе, они уже сами решили сменить тему. Оставался непроясненным еще один вопрос. Вообще-то с него следовало начать, но я же говорю — в полиции логике предпочитают драматургию, путая эффектность с эффективностью.

— В ходе обыска мы также обнаружили… — произнес старший инспектор Эре и взял паузу.

Он сидел, водрузив локти на стол и подперев голову руками, смотрел в документ перед собой и молчал. Довольно долго. Я ждал.

— Мы обнаружили, — повторил он, — небольшую серебряную урну весом примерно четыре целых восемь десятых килограмма, лежавшую на пассажирском сиденье.

Скажу вам честно: для меня загадка, зачем им понадобилось ее взвешивать.

— Алекс, я должен тебя спросить: содержимое этой урны — это…

Старший инспектор Эре вопросительно посмотрел на меня. Было понятно, что он не собирается договаривать, хотя сам же сказал, что должен спросить. Подразумевалось, что я и так понимаю, о чем он. Меня, скажу вам, вконец утомили эти психологические трюки. Мне хотелось пить и спать и совсем не хотелось ждать, когда главный инспектор Эре решится задать прямой вопрос. Так что я кивнул и просто сказал то, что он хотел услышать.

— Да, — сказал я. — Это мистер Питерсон.

Это, как и следовало ожидать, повлекло за собой еще тысячу вопросов. Главным образом их интересовали события последней недели и в каком порядке они произошли. Но рассказывать об этом я пока не вижу смысла. А тогда и подавно не видел. Старший инспектор Эре заявил, что хочет услышать «внятное, последовательное и подробное изложение» всех обстоятельств, предшествовавших моему появлению на границе с пакетом марихуаны и прахом мистера Питерсона. Но это изначально была гиблая затея. Знаете, иногда люди требуют подробных объяснений, но на самом деле совершенно не желают их слышать. Они хотят, чтобы ты им выдал абзац текста, который подтвердит их догадки и уместится в соответствующей графе протокола. По-настоящему важные детали никогда туда не попадают. К тому же их невозможно описать с ходу за пять минут — это требует времени и определенного настроя.

Именно поэтому я решил начать с конца. В полиции мне не дали этого сделать, а вам я расскажу. С подробными объяснениями и в той форме, которая мне кажется правильной. Так что, боюсь, рассказ получится длинным.

Глава 2

Иридий-193

Начать я мог бы прямо с зачатия. Мама не делала секрета из этого этапа моей жизни — вероятно, потому, что, не имея достаточных сведений об отце, компенсировала таким образом дефицит информации. История в каком-то смысле забавная, хотя странноватая и не совсем приятная… ладно, не уверен, что следует начинать именно с нее. Она все равно не относится к делу. Может, потом как-нибудь.

Начать следует с более важного эпизода, а именно — с несчастного случая, который произошел со мной, когда мне было десять лет. Полагаю, кое-какие отголоски этой истории до вас доходили: на протяжении пары недель весь мир только об этом и говорил. Хотя с тех пор прошло больше семи лет, а память человеческая коротка… Но это событие коренным образом повлияло на мою жизнь, так что да, начну с него.

Я бы предпочел не называть его «несчастным случаем», но не уверен, что подберу подходящий термин. В газетах по большей части говорили о «невероятном происшествии» и об «уникальном в истории человечества случае» — хотя второе утверждение в итоге оказалось неверным. За те две недели, что я валялся без сознания, про меня написали сотни тысяч слов, и из всех последствий, с которыми мне пришлось столкнуться, это было самым странным. Потому что в моей памяти не осталось вообще ничего. Последнее, что я помню более или менее отчетливо, — это поездку с одноклассниками в Бристольский зоопарк, где я получил нагоняй за попытку скормить шоколадный батончик паукообразной обезьяне. Это было минимум за две недели до того, как я угодил в больницу. Так что значительную часть того, что я вам расскажу, мне пришлось собирать по крупицам из самых разных источников: газетных статей, со слов врачей и ученых, навещавших меня в больнице, из свидетельств тысяч очевидцев, успевших за несколько мгновений разглядеть то, что в меня врезалось…