Заговор Мурман-Памир

— …комиссары, красногвардейцы, члены совдепа!

— Дребедень!

Точный машинально уже прислушивался.

— …и привезли два ящика опиума. Стоило это им… Пропуск.

И опять.

— …погрузили на автомобиль и доставили к…

Точный встрепенулся.

— Да это кто?

Два. Один пониже. Другой высокий.

— Выручка в сотнях тысяч. Риск по-прежнему незначителен. За вычетом организационных и транспорта…

На Арбатской площади обе фигуры остановились.

— Здесь мы расстаемся.

— Да, и надолго…

Жали руки.

— А постоянно…

— Отныне я буду обретаться у Мурмана…

— А я в Памир…

Расстались. Точный пошел за высоким. Вдруг высокий вскочил на извозчика.

В голове Точного мелькнуло:

— Задержать, следить…

Извозчик быстро удалялся.

— Пойду за низким.

Бобровый воротник низкого удалялся в направлении бульвара. Точный моментально его нагнал, заглянул:

— Чорт побери, не тот…

Извозчика и след простыл. Настоящего низкого тоже не было в помине.

— Упустил! Кому же я теперь расскажу, засмеют…

Стоял на углу Воздвиженки в недоумении. Мысли нарисовали стройную картину.

— Явная контрреволюция, плюс запрещеннейшая торговля наркотиками, плюс Мурман, плюс Памир. Значит Мурман-то Памир существует? Бежать, сообщить товарищу Т. немедленно!

И сразу же остыл.

— Что сообщить? Два слова, долетевшие с ветром. Все равно не обратят внимания. В Мурман-Памир никто ведь не верит.

И тут же назрела героическая решимость.

— Он должен, он обязан довести дело один самостоятельно до конца!

УЗЕЛ СОБЫТИЙ

Хотя в хозяйственном отделе Глав… снаб… пром… и т. д. было и не так морозно, как в Секретариате (где перья пристывали к чернильницам), но все же сидеть было трудно.

Дора Яковлевна куталась в бархатную шубку, ручки в рукава, лицо спрятано в пушистый воротник. Ровно одиннадцать часов. Промокательная бумага на столе прикреплена аккуратно кнопками. Бумажек никаких, все чисто и на месте. Просеребрился в холодной тишине звонок. И серебристым голоском Дора Яковлевна:

— У телефона! — Я, я…

— Уже? Образчик? — Сейчас. — Хорошо, сейчас же… — Здесь же. Жду… — Да, да… Трубка повешена. Но губки Доры Яковлевны дрожат, движения отрывистые. Вообще неспокойна.

— А это, ах, да, опять… Тут же за плечом вплотную густые сросшиеся черные брови и огромные же черные, наивные и вместе такие сверлящие глаза: товарищ Мартьяныч. Надоедливый. А главное: глаза эти — сидит в противоположном углу, а оглянется и, кажется, что глаза эти с бровями тут вот, рядом.

Комсомольца Мартьяныча, верзилу с красным, как бы всегда с мороза, лицом, сидевшего с Дорой Яковлевной один на один долгие месяцы в этой нетопленной комнате, считала Дора Яковлевна своим заклятым врагом.

Вот и теперь. Мартьяныч уже пристает!

— Товарищ Якобсон! Товарищ Якобсон! Кто это вам звонил по телефону?

— Да оставьте, пожалуйста, товарищ Мартьяныч, что вы, право? Это мое личное дело…

— Вы могли бы дома устраивать ваши личные дела!

— Вот еще…

Неслышно ступая, вошел человек в теплой бекеше, с мягким кенгуровым воротником, неслышно притворил дверь, взглянул вопросительно.

— Сюда, сюда…

Вошедший и Дора Яковлевна забились в самый угол, шепчутся, ничего почти не слыхать. А все-таки долетает:

— …Сейчас же, сейчас же понесу и предложу…

— …Машины нет, нет, я не могу достать, мне теперь не дают.

В голове товарища Мартьяныча:

— Вчера клянчила у Розанова машину, говорит — привезти из деревни картошку, не дали ей.

— Но без машины… Откуда же я… Но крупные комиссионные…

Заговорили о деньгах, и сразу стало слышнее — свистящий шопот:

— При чем тут комиссионные?

— Мы бы сами доставили. Скажите адрес.

— Не скажу я адреса. Буду ждать.

— Где?

Сразу полная тишина. Ни слова не разберешь.

— Значит, сейчас же, сейчас же бегу… Щелкнул каблуками.

В голове Мартьяныча: — По-во-ен-но-му! Дора Яковлевна суетится, что-то складывает.

Вдруг обомлела. Красная невероятных размеров лапища щупает сверток. Мартьяныч спрашивает:

— Что это вы получили, товарищ Якобсон? Не колбасу ли?

— Вы с ума сошли. Оставьте сейчас же. Колбаса вас не касается. Отскочил, ага… то-то, возьму и пожалуюсь Розанову. Со смешком, торопливо: — Чулки и панталоны. И деловито: — Я должна сейчас же убежать на полчаса, не больше.

— Шагайте, шагайте!.

Попудрилась и выбежала.

Мартьяныч у телефона:

— Да, да, да. Коммутатор. Да, да, да. Владимира, Точного попросите.

— Володя?..

— У тебя теперь особый интерес к торговле, ты знаешь чем… Побежала предлагать образчик… То есть очень, очень похоже. Принесли ей сверток, она с ним побежала. Я сверток потрогал… Думал бежать сейчас же за ней… Да? — Ну, хорошо.

Кинулся в соседнюю комнату.

— Одел ваш полушубок и шапку!

И стремительно скатился с лестницы. Спрятался весь в полушубок, до бровей надвинута мохнатая, чужая папаха. Бегом по переулку. Вон она. Теперь осторожней. Перебежала Тверскую. По Тверской. Забежала в подъезд. Дом №! Вбежала по лестнице. Пока звонилась, мимо наверх, скача через несколько ступенек, кто-то пронесся. Дверь захлопнулась за Дорой Яковлевной.

— Так. Квартира №. Дверь открылась и Дора Яковлевна побежала вниз. Мартьяныч на площадке перед дверью.

Дом №. Квартира №. Хорошо. Но… Захватить их здесь можно будет, и товар, вероятно. А от кого получено, кто привозит, и не узнаем. Только станут осторожнее. А Точному важно как раз, кто возит. Памир — ведь? Как же быть-то?

Постоял минуту, пощупал браунинг и храбро позвонил. Удивился, что горничная была, по-старому — дореволюционному — в наколке, чистенькая, почти не видал таких.

А сам стремительно:

— Барышня сейчас заходила, оставила сумочку, очень важно, поскорее… Дора Яковлевна Якобсон… Попал в следующую комнату. Ковры, безделушки. Как живут! Вот тебе и карточная система и предметы роскоши, ставшие общим достоянием. Бумажками запаслись.

Женщина в японском пеньюаре, очень осторожно:

— Но…

А про себя:

— Ведь глаза огромные, наивные, совершенно детские, растерянные…

— Какая сумочка? Никакой сумочки нет?

Перерывала вещи на креслах, на диванчиках, подушки с попугаями, какие-то шелковые накидки. Книги в дорогих переплетах.

Тепло как! А мы встаем когда, ухх… у Точного портянка к Энгельсу примерзла: происхождение семьи, собственности и государства.

В то же время Мартьяныч говорил:

— Главное страшно важно… В сумочке положила бумажки, где записала, что вы ей сказали…

— Ничего она не записывала. Да где же?

— Какая сумочка? Никакой сумочки нет.

Женщина продолжала рыться.

— Нет, нет, было. Записала и положила.

— Не я ей сказала, а она мне сказала… По шоссе, за Преображенской заставой 1-й проселок за собачьей будкой, так ведь?

— Вот именно: за собачьей будкой! Налево! — Соврал с разгона Мартьяныч и сам удивился.

— Да это и не нужно, ведь мы с ней будем ждать… Нету сумочки.

— Как же быть-то?

— Но она же будет у меня сегодня!

Женщина придвинулась близко.

— Какие у вас брови! Вы с этим вместе!..

Пахнуло в лицо пудрой, чем то сладким, незнакомым…

А в голове быстрая, невесть откуда, четкая мысль:

— Ура… И своих сразу выдала… А громко:

— Да, да. И выбежал. Про себя: — Да здравствует рабочая революция. Разгромить этот притон.

Все-таки стало легче, когда вышел.

Дора Яковлевна перебегала Тверскую.

Вдруг, вне себя от изумления:

— Барон? Откуда вы… худой, обросший? И тихо: — Из Чеки?

— Нет, нет… Ради Бога, тише… Ничего сейчас не могу сказать. Необходимо хотя бы немного денег.

— Пожалуйста, пожалуйста…