Разведчики

Начальник областного управления НКВД, куда Василий был назначен после окончания училища, поначалу отнесся к молодому работнику не столь тепло, сколь покровительственно. Он сказал, что знал отца Василия, и они даже были приятелями. Румянцев промолчал — о капитане госбезопасности Мамедове от отца он никогда не слышал.

Около года Румянцев выполнял в отделе мелкие поручения. Затем начали давать более серьезные. За год до войны ему было поручено ведение дела по обвинению в измене Родине. И тут произошло его последнее столкновение с начальником Мамедовым. Румянцеву было приказано закончить расследование в десять дней. Он не закончил его и через месяц. Более того, вникая в материалы дела, он пришел к заключению, что обвиняемая не виновна. Так и доложил начальнику управления. Тот приказал Румянцеву образумиться, покончить с либерализмом, мягкотелостью. Но Румянцев не отступал, будучи уверен в своей правоте. Тогда его уволили из органов.

— Что же дальше? — тихо спросил Петров.

— Дальше?.. Работал инструктором физкультуры в сельской школе. Когда началась война, пошел добровольцем. Подал рапорт с просьбой послать в разведку. Вот и все…

Помолчали.

— А для меня профессия разведчика единственная на всю жизнь. Понимаете?..

Петров кивнул головой.

Становилось светло. Звуки артиллерийской стрельбы, доносящиеся с востока, участились. Петров задумчиво смотрел в ту сторону, где над дальним лесом небо, недавно казавшееся налитым голубизной, теперь медленно розовело — занималась заря.

— Ничего, лейтенант, вернешься ты еще к своей профессии, — тихо проговорил Петров. — Не так просто разлучить человека с любимым делом.

Линию фронта тогда они перешли в общем-то удачно. Трех человек только не досчитались. А вскоре Петрова отозвали. Василий ничего больше о нем не слышал. Вот только теперь всплыла его фамилия.

…А машина мчалась, мчалась по пустынному шоссе. Тополя остались позади. Горы придвинулись вплотную, небо над ними было синим-синим. Вдруг в нескольких метрах перед машиной рвануло. Машина дернулась, подпрыгнула и, пробежав немного, стала.

Прямо перед стеклом кабины слегка покачивалась изогнутая сорванная с акации ветка.

Война ежеминутно напоминала о себе…

Глава вторая

ГАЛЯ

Вместе с секретарем горкома комсомола Галя Миронова ехала в командировку в один из районов области.

Недавно прошел дождь. Бурный, скоропреходящий, совсем не осенний. Листья на деревьях будто отлакированные. Уже увядшие цветы в газонах, казалось, ожили, приподнялись на тонких стеблях. По тротуарам ручьи побежали. Да что ручьи — реки. Вброд их не перейдешь, с ног сбивает вода.

Солнце словно тоже дождем омылось. Сияет в капельках влаги на листьях, на цветах, на асфальте, даже на ветрозащитном стекле.

Игорь Викторович опытный мотоциклист, ведет машину плавно, ровно. Галю чуть покачивает в коляске.

Еще в горкоме она решила: всю дорогу будет спать. Уже и не припомнишь, когда удавалось соснуть больше трех-четырех часов в сутки. Комсомольцы уходят и уходят на фронт, нагрузка на тех, кто остался, вдесятеро увеличилась. Да и дел самых срочных немало. Подготовка к эвакуации, шефство над семьями погибших, кроме того, дежурства ночные… В общем трудиться приходится и днем и ночью. Только в дороге и вздремнуть, тем более, что ехать часа два. Но уснуть Галя не смогла. Слишком много тяжелого пришлось пережить в последнее время. И сейчас всем существом своим она тянулась к свежей зеленой красоте неожиданно помолодевшего города.

И вдруг в этой утренней тишине раздался знакомый надсадный ноющий звук. Он все усиливался, и уже ясно стали видны тупорылые вражеские самолеты. Ближе, ближе… Потом один из них резко валится вниз. И тотчас же от него отделяются темные страшные капли.

Игорь Викторович и Галя бросили мотоцикл на дороге и, пригибаясь, побежали к ближней подворотне. Только успели добежать, как позади грохнул взрыв. Здание аптеки, что стояло наискось, пошатнулось, от него отделилась стена, рухнула на мостовую, здание медленно оседало в клубах пыли. В лица сбившихся в подворотне ударила тугая взрывная волна. Сыпались стекла, хлопали зенитки, по крышам барабанили осколки.

По мостовой от аптеки ползла женщина, за ней тянулась широкая кровавая полоса. Не сговариваясь, Галя и Игорь Викторович бросились к женщине, подняли ее, перенесли к стене. Женщина все порывалась встать, протягивала дрожащую руку к зданию аптеки.

— Дети, там дети… — и вдруг затихла, голова ее безжизненно запрокинулась.

Подбежали девушки с носилками. Галя помогла им поднять и положить женщину на носилки.

Снова грохнуло, снова жарко ударила взрывная волна. Одна из девушек нерешительно спросила:

— Может, переждем, Катя? Уж больно часто садит.

— Ну вот, — рассердилась другая, — из человека каждую секунду жизнь уходит, а она — подождем. Давай поднимай.

Пригнувшись, девушки побежали в конец улицы. А навстречу им с пронзительным воем мчались тупорылые машины. Покрывая все звуки, гулко протарахтела пулеметная очередь. Та, которую звали Катей, остановилась, пошатнулась и, не выпуская носилок, опустилась на тротуар, подруга бросилась к ней.

Дальше носилки понесли Галя и Игорь Викторович. Шли в полный рост, не сгибаясь.

Неожиданно наступила тишина. Самолеты улетели.

Так и не попали в тот день Галя и секретарь горкома в район. От мотоцикла остались только «немногочисленные и несущественные детали», как выразился Игорь Викторович.

Уже под вечер Галя зашла к секретарю горкома. Нужно было подписать кое-что. Пока секретарь читал бумаги, Галя украдкой рассматривала его.

Как он изменился, постарел. Небрит. А глаза. Какие усталые глаза у секретаря. А был всегда щеголеват, свежевыбрит. Молодой, порывистый, резковатый. Девчонки наповал влюблялись в него. Во всем подражали. И она, Галя, тоже. Не влюбилась, конечно, а подражала. Уж такой был у них секретарь. Был… Какой тревожный, неумолимый, непоправимый смысл приобрело за месяцы войны это слово — был. Вот и она сама могла о той, довоенной, сказать — была. И она изменилась. Внешне — наверное (Галя давно уже не смотрела в зеркало), внутренне — неизмеримо. Словно долгие, многие годы легли между той неутомимой, пышноволосой девушкой и этой гладко причесанной женщиной с серым, до предела утомленным лицом.

Игорь Викторович подписал бумаги, протянул Гале папку.

— Вот такие дела, Галина свет Михайловна, — он с силой потер ладонями лицо. — Дела в общем-то неважные. Похоже, очень скоро придется нам покинуть город. Уже есть план эвакуации. Эшелон с горкомовскими работниками пойдет послезавтра. Так что будьте готовы.

— Я не поеду, Игорь Викторович.

— Так. Значит, решили все же не ехать?

— Окончательно решила.

— Хорошо. А какие же у вас дальнейшие планы?

— Вот хочу с вами посоветоваться.

— Что ж, посоветуемся. А как мама?

— Если вы отпустите меня, завтра отвезу ее на переправу.

— Не возражаю. Кстати, завтра туда идет наша полуторка с грузом. Что же касается вас… Скажите, Галя, вы твердо все продумали? Подождите, не торопитесь с ответом. Понимаете, Галя, от вашего решения очень многое будет зависеть. И не только для вас…

Что ж, у секретаря горкома есть все основания, как говорят, с пристрастием допрашивать ее. Среди заявлений с просьбой послать на фронт, которыми был завален его стол, Галиного не было.

Первые дни войны… Все свалилось так неожиданно, было так непохоже на еще вчерашнее, привычное, казавшееся таким прочным.

«Наши войска оставили…» «Нами оставлен…» «После упорных боев враг овладел…» — никак не укладывалось в сознании, и Галя растерялась. Временами она испытывала мучительный, унизительный страх, но вскоре это прошло. Очень беспощадная к себе, Галя не раз еще мучилась: а может, она вообще трусиха и маловерка?

И только сегодня, когда Галя несла носилки с раненой женщиной, не испытывая ничего, кроме ненависти, она поняла: нет, она не трусиха. Она не боится. И в тыл ей ехать совсем незачем.