База-500. Смертельная схватка

* * *

Марта Редлих оказалась миловидной шатенкой лет девятнадцати: она и выглядела на столько лет, несмотря на то, что с ней плотно поработали люди Штрауха Видимо, Штраух боялся, что хрупкая девушка может неожиданно помереть во время допроса, и дал команду особенно не усердствовать: разумеется, следы побоев присутствовали, но полной потери человеческого облика, характерного для «особого обращения», не было и в помине. Ну, что же, это хорошо! Это обнадеживает: значит, она еще в состоянии адекватно оценивать реальность.

Я начал с обычного уточнения биографических подробностей. Родилась 2 марта 1923 года в Берлине, родители рано умерли, и она их не помнит; воспитывалась у дальних родственников матери в поместье Редлихов под Острудой; родственников не видела с осени 1939 года, когда вместе со своим возлюбленным, польским «жолнежом», бежала на Восток с отступающими войсками Речи Посполитой. Добежала до Волковыска, где большевики арестовали ее возлюбленного, — и больше она его не видела. Потом пришли германские войска, надо было как–то жить, — и тут возник отец возлюбленного, предложивший работать на польских партизан. В итоге она оказалась агентом одного из подразделений Армии Крайовой, действовавшего на Кресах Всходних.

А что, если этот самый «отец» на самом деле работал на НКВД? Зачем Армии Крайовой внедрять своего агента в штаб СД Минска, когда гораздо полезнее для них Редлих оказалась бы в управлении СД Варшавского дистрикта? Хм…да и был ли он, этот «отец»? Может, она просто не хочет вдаваться в подробности и кого–то покрывает?

Впрочем, в сложившихся обстоятельствах для меня такого рода загадки не представляли интереса. Я уже отвел Марте Редлих в своих планах конкретную роль, и меня интересовало лишь одно: насколько хорошо она сумеет справиться с этой ролью. То, что ей придется играть определенную мною роль, я нисколько не сомневался: более десяти лет работы в полиции и СД выработали во мне нюх на такие вещи.

   — Мне поручено провести дополнительное расследование в отношении вас, фройляйн Редлих, — сказал я. — Я СС-штандартенфюрер Герлиак и в ближайшее время буду единственным связующим звеном между вами и остальным миром. Я внимательно изучил ваше дело и боюсь, что пресловутое «ближайшее время» окажется весьма маленьким промежутком — не больше недели между нашей сегодняшней беседой и виселицей.

   — Вы хотите меня запугать? — равнодушно улыбнулась Редлих. — Вряд ли получится. Вы видите по мне, что меня уже пробовали запугать, били и пытали… У них ничего не получилось. Почему вы думаете, что у вас получится?

   — Фройляйн Редлих! Вы думаете, что вас пытали?! — саркастически воскликнул я. — Уверяю вас: с вами просто побеседовали, а… э-э… небольшое физическое воздействие применили лишь для того, чтобы вы поняли: все очень серьезно. Впрочем, что я вам говорю… Идемте!

Я вывел фройляйн Редлих в коридор.

   — Ведете меня пытать? — с презрением осведомилась она. — Сами не хотите пачкать руки и передадите меня своим подручным?

   — Нет, милая фройляйн, — ласково ответил я. — Я всего лишь хочу вам показать, как выглядят те, кого действительно пытают.

Я довел Редлих до самого дальнего помещения подвала и приказал дежурному надзирателю открыть камеру. Пока тот возился с замком, я закурил сигарету, чтобы хоть как–то противостоять волне чудовищного зловония, хлынувшего из–за скрипучей двери.

В камере находилось всего трое заключенных, но они как нельзя лучше подходили для иллюстрации того урока, который я собирался преподать фройляйн Редлих.

Первый молча сидел в углу и смотрел в одну точку. На его лице были видны следы побоев, но лицо еще не перестало быть тем, что принято называть лицом: еще можно было узнать человеческие черты.

Второй лежал рядом с первым на куче тряпья и стонал. Он лежал лицом вниз, и было видно лишь его спину и ноги, покрытые обрывками одежды. Спина несчастного превратилась в сплошной кровоподтек.

Третий лежал на куче соломы, пропитанной засохшей кровью и экскрементами. Следов одежды на нем практически не наблюдалось, да и сам он был больше похож на кровавый кусок мяса. Он не стонал, и было похоже, что он уже умер: хотелось бы надеяться, что Небеса сжалились над ним и послали избавительную смерть.

   — Вот, фройляйн Редлих, — сказал я, выпуская клуб дыма и стараясь вдыхать именно его: все остальные ингредиенты местной атмосферы вдыхать было решительно невозможно. — На примере этих троих вы можете наблюдать последовательные стадии допроса с пристрастием. С первым только начали работать, а последний уже прошел все. Запомните, и идемте!

Я бросил сигарету на пол и вытолкал Редлих из камеры. Сидевший в углу стремительно бросился к окурку, схватил его и жадно затянулся: его пока еще не покинули человеческие чувства, чуждые двум остальным, низведенным до уровня раздавленных червяков.

В коридоре фройляйн Редлих решительно освободилась от моей хватки и презрительно произнесла:

   — И вы хотели меня этим запугать?

   — Нет, я всего лишь хотел показать, что ожидает господина Крыжевича, — холодно уточнил я.

Редлих сразу обмякла и с отчаянием воскликнула:

   — Но что вы хотите от него услышать? Ведь он ничего не знает!

   — А вот как раз это ничего не значит, — вкрадчиво ответил я. — Вы кое–что знаете, а Крыжевич — всего лишь инструмент для развязывания вашего милого язычка. Надеюсь, вы все поняли и потому перейдем к делу.

Не давая Редлих опомниться и не слушая ее сбивчивых возражений, я затащил ее обратно в кабинет, усадил на стул и продолжил давление.

   — Правда и только правда, фройляйн Редлих! — жестко пророкотал я. — Либо вы говорите всю правду, либо Крыжевич отправится туда, где мы только что были. Вам ясно?!

   — Но я не понимаю… — попыталась сопротивляться Редлих, но я жестко и решительно перебил ее,

   — Еще раз, вам понятно?

   — Что вы хотите?! — с отчаянием выкрикнула Редлих.

Это было именно то, чего я ожидал. И ты хотела со мной

состязаться, девочка? Играть в кошки–мышки? Я вижу тебя насквозь, и ты вся в моих руках, даже если твоя воля крепче крупповской стали. И все потому, что я знаю твое слабое место. А у меня нет слабого места, потому что я вне твоей досягаемости. И потому что я знаю то, что ты не знаешь: в борьбе побеждает только тот, кто может себе позволить БбЛЬШУЮ жестокость. Я могу это позволить. А ты — нет. Потому что твои партизаны с их бомбами затаились в лесах и нос боятся высунуть; потому что это ты сидишь в подвале СД, а не я; потому что это ты мучаешься мыслью, что твоего любовника Крыжевича за пару суток превратят в то подобие отбивной, которое ты только что видела в зловещем подвале. Поэтому я уже победил, а ты проиграла. Теперь осталось этот факт зафиксировать.

Чем я и занялся.

   — Скажу прямо: Крыжевич нас абсолютно не интересует. Точно так же, как те люди, что имели неосторожность передать ему листовки для расклейки. Скажу честно: я не поручил бы ему донести рулон пипифакса до туалета. Но речь не об этом. Речь о вас.

   — Что вам нужно? — устало спросила Редлих.

Вот так, девочка! Сейчас я скажу, что мне нужно. И ты это с радостью сделаешь, чтобы спасти своего дорогого Крыжевича.

Странно, как такая удивительно целостная и крепкая натура могла полюбить такое редкостное ничтожество, как Крыжевич? Начинаю верить, что любовь не только слепа, но и глупа. Я вспомнил свою дорогую Марту и еще раз убедился в верности определения. Собственно, почему я здесь? Потому что надеюсь обезопасить и сохранить при себе свою любовь. И чем я отличаюсь от несчастной фройляйн Редлих? Только тем, что сейчас я в гораздо более выигрышном положении, чем она. Это — жизнь. Для того, чтобы кто–то жил, кто–то должен умереть. В данной житейской игре умереть предстоит фройляйн Редлих. Но в моих интересах, чтобы она успела кое–что сделать перед смертью. И именно поэтому я здесь. Только поэтому.

   — Первый вопрос должен быть такой: не что нужно мне, а что нужно вам. Вы хотите помочь мне сделать так, чтобы Крыжевича освободили?