Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман

«Вульгарная западня! — злорадно подумал он. — Ждите, уважаемые господа! Долгонько же придется вам ждать!»

Осторожно пролез по междурядьям, чтобы кукуруза не шуршала. Посидел еще несколько минут в картофеле и переполз в соседний огород. Там начиналась ложбина. Он сбежал в нее и по тропинке пробрался на пустырь, откуда вышел на соседнюю улицу. Тут облегченно вздохнул, отряхнулся и переулками направился к Городецкой. Вышел на нее уже в районе вокзала, где даже в этот поздний час попадались прохожие. Пристроился к компании железнодорожников, возвращающихся с работы, и через несколько минут уже открывал своим ключом дверь Ядзиной квартиры.

Хмелевцу не было смысла что–либо отрицать: опознали по фотографии, а его «деятельность» в дивизии СС «Галиция» и преступления, совершенные во время отступления гитлеровцев, тоже были известны и подтверждались столькими документами и свидетелями, что Хмелевец плюнул на все и начал топить всех подряд. Уже на другой день Левицкий выяснил имя и фамилию второго агента, заброшенного бандеровцами для осуществления операции с чемоданом.

Модест Сливинский! Бывший заместитель министра «правительства» Стецко, гестаповский шпик и крупный делец черной биржи. Все эти сведения было не так уж и трудно собрать, но они не продвинули Левицкого ни на шаг. Что из того, что знаешь имя и фамилию врага и даже уверен, что он где–то тут, может, совсем рядом. В городе с чуть ли не полумиллионным населением. Это все равно что ничего не знать. Ведь ни в архивах гестапо, которые удалось захватить, ни в других делах ведомства нет фотографии Модеста Сливинского.

Отец Андрий Шиш сначала все отрицал, даже связи с братом — куренным Грозой. Усаживался поудобнее на стуле, клал руки на живот, вертя большими пальцами, преданно смотрел в глаза Кирилюку, ведущему допросы, и от всего открещивался. Не выдержал только очной ставки с Хмелевцем.

Того посадили напротив — держал руку на перевязи (рана оказалась незначительной — пуля не задела кость) и насмешливо смотрел на священника.

— Мелочь вы пузатая, святой отец, черт бы вас побрал! — уколол он. — Не вам ли передавал привет пан Воробкевич?

Отец Андрий даже подпрыгнул на стуле, завизжал тонким противным голосом:

— Уберите этого мужлана, мне противно смотреть на него!

— Уведите! — приказал Кирилюк. Когда за Хмелевцем закрылась дверь, спросил: — Так будете говорить правду?

— Пишите… — согласился отец Андрий: лишь бы быстрее все кончилось. А то докопаются еще, кто доставлял Грозе боеприпасы со склада каноника Долишнего, и будет (он незаметно перекрестился) куда хуже.

Лизогуб не отрицал ничего, надеясь искренним раскаянием добиться смягчения приговора. Знал, что делает. Если дадут меньше десяти лет — счастье, бога благодарить будет; никому не известно, где закопал кувшин с золотыми монетами. Отсидит свое — хватит до самой смерти…

А Левицкий ломал голову над тем, как найти следы Модеста Сливинского.

Стало известно, что правой руке Романа Шиша — сотнику Отважному удалось бежать, и он, очевидно, сумел предупредить Сливинского. Это и предвидел Дмитро Заставный. На всякий случай Левицкий приказал держать под наблюдением дом лесника за Путятичами, хотя и сомневался в рациональности этой меры. Ведь Андрий Шиш упрямо твердил, что не встречался в городе со Сливинским и не сообщал ему о месте встречи с Грозой.

Модест Сливинский! Полковник пожертвовал бы многим, лишь бы задержать бандеровского агента.

Кирилюку фамилия Сливинского показалась знакомой. Где–то он уже слышал ее, но как ни старался, не мог вспомнить, где именно. И все же она была знакома ему…

Несколько дней эта мысль не давала Петру покоя, и наконец он вспомнил. О делах Сливинского ему рассказывал когда–то Евген Степанович Заремба — кажется, предупреждал, что тот агент гестапо.

Петр позвонил Евгену Степановичу и пригласил его к себе: мол, придет Левицкий, попьем кофе, да и дело есть.

Катря собрала кой–какой ужин: с продуктами не густо — существовала еще карточная система. Евген Степанович принес корзиночку клубники. Катруся обрадовалась ей, будто не видела целый век; пожалела, что брат пренебрегает огородом — когда–то и у нее была клубника.

Катря накрывала на стол, а Петр, отозвав в сторонку Зарембу, спросил:

— Не помните ли вы некоего типа — Модеста Сливинского?

Заремба размял сигарету. Ответил не спеша:

— Слышал.

Левицкий сидел в уголке, смотрел исподлобья, вроде бы и не интересуясь.

— Кто он такой?

— Имел отношение к правительству Стецко. Потом как–то уцелел и торговал на «черном рынке». Агент гестапо.

— Вы видели его?

— И не раз…

— Помните в лицо? — обрадовался Петр.

Заремба пожал плечами:

— Конечно.

— И узнали бы?

— Не сомневаюсь.

— Не могли бы вы вспомнить все, что касается Сливинского?

— Это очень важно, Евген Степанович, — вмешался из своего угла Левицкий. — Нас интересуют его привычки, манеры, поведение в обществе, знакомства…

Заремба задумался.

— Этакий хлыщ! — начал он, наморщив лоб. — Не первой молодости, но любит красоваться. Хорошо одевался… Я, собственно, видел его лишь на расстоянии, ближе не доводилось… Но постойте… Это же ты, — ткнул он пальцем Петру в грудь, — должен знать о нем больше, чем я. Подпольная организация поручила тебе открыть в городе магазин. Если так, то обязательно пришлось конкурировать с «черной биржей». А Модест Сливинский был королем этой биржи.

— Вы же знаете, — развел руками Петр, — я только номинально считался главой фирмы, а всеми делами занимался…

Он не успел договорить.

— Фостяк! — воскликнул Заремба. — Как я сразу не догадался? Фостяк знает его как облупленного. Если ему пришлось конкурировать со Сливинским, должен знать. А впрочем… — Он подошел к телефону: — Мы сейчас все выясним.

— Евген Степанович… — хотела остановить его Катря, но он отмахнулся и завертел диск.

— Михайло? Заремба беспокоит. Что ты сейчас делаешь? Лежишь! И что с тобой? Ну это черт знает что, в твоем возрасте такая болезнь… Сердце испортить, брат, это свинство собачье… Как чувствуешь себя? Тогда вот что, мы к тебе придем. Хотел бы ты видеть Петра Кирилюка? Посылай тогда за бутылочкой, и немедленно!

— Надеюсь, — заметила Катря, догадываясь, к чему идет дело, — что тут собрались воспитанные люди, умеющие ценить труд хозяйки? Прошу к столу!

— А я проголодался, — признался Левицкий, — и не откажусь, особенно от винегрета. Сейчас вызовем машину, пока доедет, успеем поужинать.

Вчетвером быстро опустошили не очень–то заставленный стол, успели и кофе выпить, когда на улице засигналила машина.

Фостяк встретил их при полном параде, даже галстук повязал, хотя и чувствовал себя скверно. Обрадовался Петру так, что тот мысленно обругал себя последним подлецом: столько дней в городе, а не выбрался проведать! Дел, правда, по горло, но для Михайло Андриевича мог бы выкроить часок.

— Мы к тебе по делу, — пояснил Заремба, но Фостяк замахал руками, не желая слушать.

— Прошу к столу, — открыл он дверь в другую комнату.

Петро, увидев накрытый стол, сказал:

— А мы уже…

— Придется ужинать еще раз, — перебил его Фостяк. — И без возражений.

Выпили закарпатской сливовицы за здоровье хозяина и действительно с аппетитом поужинали еще раз, отдав дань уважения хозяйке за вкуснейшие маринованные грибы и поджаренную в сухариках спаржу. Фостяк все вспоминал, как торговал с Кирилюком во время оккупации.

Левицкому давно уже не терпелось расспросить Фостяка, но он сдерживался. Когда встали из–за стола, Михайло Андриевич спросил сам:

— У вас ко мне дело?

— Евген Степанович говорит, что вы хорошо знали Модеста Сливинского, — начал Левицкий. — Эта личность нас очень интересует.

— Имел неприятность быть знакомым с ним — сволочь, бандеровец, гестаповец и делец «черной биржи»…

— Так, так… Но не будем скрывать от вас: Сливинский сейчас в городе и мы разыскиваем его. Конечно, прячется под выдуманной фамилией и с фальшивыми документами. Дело это, Михайло Андриевич, очень серьезное, и каждый день — на вес золота. У Сливинского, очевидно, еще со времен оккупации сохранились знакомства, связи, может, есть кто–то из политических единомышленников. Гостиницы держим под наблюдением, все подозрительные квартиры и подавно, ведь…