Летная погода

— Знаем, — подвел итог Гриднев. — Он сделал это по нашей просьбе.

На Хэммета было страшно смотреть. Глаза сузились, щеки ввалились…

Но есть еще шпрингеровская штучка. Есть!..

— Нет, — понял его Гриднев. — История, которую вы придумали в ЦРУ для шантажа Максима Каринцева, — липа! На фальшивые ваши документы мы представим свои, действительные. Изобретенный вами абверовский разведчик Мальберг ударит по цеэрушнику Хэммету.

— Подготовились? — с горьким сарказмом протянул Хэммет. Что ему оставалось? Только умолкнуть и ждать прибытия официальных лиц. Умный человек не мог показать своего ума. — Вероятно, и кинофильм сняли?

— Хотите посмотреть? — спросил Гриднев.

— Не хочу, — отрезал Хэммет.

Через день в том же кабинете состоялась очная ставка. В один ряд были поставлены четыре стула. На них сидели четверо людей примерно одного роста и одной комплекции в похожих по цвету, не новых, но и не очень заношенных костюмах, но с разными лицами. Один — лысоватый блондин с примятым, как у боксера, носом; другой — с сединой на висках, шатен; третий, моложавее других, с пегими космами и трехдневной небритостью, но все безусые, как и Паршин, А тот сидел — с каменным лицом — третьим слева.

— Пригласите Шитикова, — сказал Гриднев.

Шитиков, облаченный в ватник, старые засаленные штаны и кирзовые сапоги, но вымытый, побритый, прежде всего взглянул на сидящих: ради кого его сюда привели? Он долго всматривался в каждого, раза два прошел мимо ряда и сказал:

— Пусть встанут.

Встали.

Он снова обошел их, подолгу стоял у каждого, подошел опять к третьему слева и засмеялся:

— Не опускай головы, кореш. Все под богом ходим. Разрисовки на тебе нет, знаю. Никогда не любил на животе голых баб расписывать. В Германии это не принято, тоже знаю. Но укрыться от меня не сумел. Постарел старый кореш, но мордочка та же, сытая. Что Лобуда, что Чернушин, не спрячешься. Готово, начальники, спекся.

— Подождите в приемной, — сказал Гриднев и, когда Шитиков вышел, пригласил Закиряна.

Старик Закирян выглядел даже моложе сидевших. Подстриженный, чисто выбритый, в хорошо сохранившемся старом костюме, только что доставленный самолетом из Еревана, прежде всего огляделся, поклонился Гридневу, сидевшему за столом, кивнул Корецкому и любезно улыбнулся знакомому ему Саблину. На людей, сидевших по стеночке на стульях, он смотрел долго. Ему труднее было узнать полицейского знакомца из оккупированной Одессы. Слишком много лет прошло. Против Паршина он остановился, задумался, помолчал.

Паршин сидел, прикрыв глаза. В груди прорастала знакомая боль. И ему захотелось помочь старику Закиряну.

— Что колеблешься, полицай? Я-то тебя сразу узнал.

Закирян закрыл лицо рукой и вновь поклонился Гридневу.

— Прошу извинить меня, товарищ полковник. Он оказался умнее. Память часто стирает прошлое.

— Вы свободны, товарищ Закирян, — улыбнулся Гриднев. — Обратный билет в Армению получите у дежурного. — И, обернувшись к Корецкому, добавил: — А Шитикова отправьте на Петровку: пусть этапируют его в Ростов. А затем продолжим опознание. Всем сидящим надеть плащи и шляпы.

Приготовившиеся к опознанию натянули сине-серые болоньи и шляпы из мятого псевдофетра.

— Попросите профессора Светлицкого, — передал дежурному Гриднев.

Вошел человек, чем-то действительно похожий на Паршина. Вошел и растерялся, увидев ожидающих опознания людей.

— Встаньте, чтобы профессор лучше разглядел вас, — распорядился Гриднев.

Профессор поглядел издали на вставших людей. Подошел ближе и, стесняясь своего недоумения, сказал Гридневу:

— Внешне один из них так и выглядел, товарищ полковник. Трудно вспомнить какой… Попробую.

Он прошел мимо всех, заглядывая каждому в лицо. Потом еще раз вернулся к Паршину. Тот отвел глаза. Стеснение в груди ложилось камнем, сопровождаемое тупой, сверлящей болью. Кого они ищут и где он видел этого человека? Кажется, на автомобильной дороге в «Узкое». Значит, ищут убийцу Колоскова. А убил его он, Паршин…

— Должно быть, все-таки этот. Я уже говорил тогда вашему товарищу, что он чем-то похож на меня. Видите эти скулы и подбородок. Пожалуй, это вернее всего он.

Паршин вдруг осел, полуоткрыл рот, испустив глухой свистящий выдох, колени его согнулись, и тело как-то неуклюже рухнуло на пол. Профессор Светлицкий нагнулся, пощупал пульс, опустился над упавшим, рванул раскрытый ворот рубахи, приложил ухо к сердцу, послушал и встал.

— Все, — сказал он. — Конец.

— Умер? — вскрикнул Гриднев.

Светлицкий пожал плечами, словно удивился, что кто-то сомневается в его диагнозе.

— Можете мне верить. Я кардиолог.

— Он еще в машине чувствовал себя плохо. Не говорил, но вел себя странно. То и дело расстегивал и застегивал ворот рубахи. Дергал почему-то левым плечом, — сказал Саблин.

— Это вы виноваты, — произнес Светлицкий, обращаясь к Гридневу. — Заставили меня участвовать в спектакле и обрекли на смерть, может быть, невинного человека. Ведь мое опознание, вообще говоря, не было точным.

— Было! — подтвердил Гриднев. — До вас его опознали еще двое. Ведь он убил не одного человека, а десятки советских людей. Бандит и убийца и в конце концов затаившийся агент вражеской разведки. Это он сам казнил себя. Двадцать лет жизни в глухом одиночестве, без друзей и семьи. Двадцать лет ожесточенного страха перед разоблачением. Двадцать лет ненависти без раскаяния и беспробудное пьянство по ночам. Добровольная казнь в страхе перед законом.

Эпилог

С Фрязиной все обошлось без хлопот. Ее арестовали во время обеда в столовой ипподрома. Тихо подошли, пригласили следовать за собой и увезли. Она только просила разрешения позвонить Хэммету, но ей отказали. Выглядела она спокойно: видимо, предчувствовала конец.

А Хэммет?

Арестовать его не могли: он числился в штате посольства. Объявили персоной нон грата и выслали. Обвинение было столь серьезно, что он даже не искал защиты у посольства. Он знал, что ему поставят в вину в ЦРУ. Провал агента, халатное и неумелое руководство операцией, незадачливую организацию шантажа русского ученого, нерасчетливость и промахи в отношениях с советской контрразведкой.

Улетал он на самолете Аэрофлота, совершающем рейсы по линии Москва — Вашингтон. Гридневу очень хотелось приехать в аэропорт, выйти на открытую галерею вокзала, посмотреть на Хэммета. Однако не поехал. Уж слишком это смахивало бы на стандартные концовки «шпионских» романов: седой полковник с удовлетворением наблюдает, как идет, понурившись, проигравший сражение враг… Гриднев не любил «шпионских» романов. Он просто набрал телефон справочной Аэрофлота, поинтересовался: не отменяется ли рейс. Нет, сказали, не отменяется, улетит по расписанию.

Да и с чего бы ему отменяться: небо над Москвой чистое, безоблачное, солнце вовсю жарит. Гриднев подумал: славно, что погода удалась летная, видимость — миллион на миллион, как говорят авиаторы.