Рука адмирала

Приятели украли два мешка, перебросили их через высокую каменную стену и пошли в ворота. Заспанный сторож, не видя у них ничего в руках, выпустил их свободно.

Ванька не ошибся. Действительно, у перрона вокзала стоял скорый поезд на Москву. Беспризорники подкрались к поезду с другой стороны перрона. Митька свистнул и поставил руку. Умный Шарик мгновенно вспрыгнул на руку и забрался за пазуху. Приятели незаметно влезли на крышу, укрылись мешками и опять задремали. Скоро паровоз свистнул, и пассажиры первого беспризорного класса поехали в Белокаменную…

23. Концерт

Вагон третьего класса был переполнен. Люди, вплотную прижавшись друг к другу, сидели на нижних скамьях. Над ними на спальных полках. и на полках для багажа — везде виднелись человеческие фигуры. В проходах между скамьями сидели на своих чемоданах и узлах менее удачливые пассажиры. Неясный гул разговоров вторил глухому шуму колес. Скорый поезд «Севастополь-Москва» приближался к Мелитополю.

Как то незаметно в гул разговоров вплелся чистый звонкий детский голосок.

На фоне неясного шума этот голосок пронесся, как звук колокольчика среди отдаленного грома. Разговоры прекратились. Голосок, теперь поддержанный другим более низким голосом, продолжал:

Песенка была всем известной свежей любимой народной песенкой. В ней рассказывалась история одной рабочей девушки, которая на этом заводе встретила своего суженого — Сеньку.

Песенка трогательно рассказывала о том, как был разрушен завод во время революции, как потом рабочие, те, кто был привязан к старому пепелищу, взялись за его восстановление, как после долгих скитаний по стране девушка встретила своего Сеньку на том же старом милом кирпичном заводе.

Прошли годы лихолетья. И о наступлении новой счастливой эры пел звонкий голос Ваньки… Эти слова находили отклик в каждом сердце слушателя. В счастье верили все бедняки, наполнявшие этот вагон. Они тоже мечтали о конце испытаний, голода, гнета. Вот почему слова простой знакомой родной песенки, пропетые так музыкально и выразительно, глубоко волновали сердца.

И когда замолкли последние слова, примолкшие люди негромко заапплодировали и стали выглядывать из своих углов, чтобы увидеть поющих. В конце вагона стояли наши приятели — Митька и Ванька — босые, оборванные, без шапок.

Шум разговоров еще не успел восстановиться, как опять раздался ясный голос Ваньки:

— Мить… Слышь ка, Митька?

— Чего тебе?

— А ты не знаешь, чего это в Типлисе дом с мамкой Сталина так здорово стерегут?

— Не, не знаю… А чего?

В тишину притихшего вагона врезался театральный шопот:

— А это, чтобы, избави Бог, она второго Сталина на наше несчастье не родила!..

Кое — кто фыркнул. Кто то наверху рассмеялся. А беспризорники уже пели:

На этот раз в вагоне откровенно засмеялись. Несколько бородачей, пожилых крестьян и рабочих переглянулись:

— А и то верно…

— Нет, не говори — в царское время водочка лучше была…

А беспризорники продолжали:

Среди пассажиров пронеслись смешки более откровенные. Песенка била не в бровь, а в глаз, и ядовито высмеивала советские «достижения». Слушатели знали, что только такие вот ребята — беспризорники и могут петь эти песенки: что с них возьмешь? Голому терять нечего…

— Эй, Митька? опять раздалось в тишине.

— А?

— А ну — разгадай ка загадку?

— Ну?

— Что такое: сверху перушки, а внизу — страшно.

— Как, как говоришь?

— А вот: сверху перушки, а под низом страшно.

— Гм… Митька с недоумением почесал свои рыжие вихры. Слушатели с любопытством и усмешками переглянулись.

— Ну?…

— А чорт его знает… Постой, постой!.. Ага!.. Это, видать, в Москве: воробей, который на крышу ГПУ сел… Верно?

В вагоне засмеялись.

— Здорово Митька! Ты, видать, здорово вумный… Ягода [38] бы в жисть не догадался… Вот, видать, потому, что он был несообразительный — его и шлепнули. А тебе, Митька, помирать охота?

— Что ты — опупел что ли? За что мне помирать?

— Как так за что? А за Сталина?

— За Сталина… Да ни в жисть!..

— Вот тот то, браток, и есть: За Сталина никто у нас помирать не хотит, а от Сталина — ох, как многие помирают!..

На этот раз никто не засмеялся — шутка была слишком сильной. Но беспризорники не дали времени слушателям для испуга. В молчание вагона ворвались задорные слова:

Митька широко раскрыл рот и выбивал мотив пальцами по зубам. Это на языке беспризорников называлось: быть «зубариком». На фоне этого «аккомпанимента» Ванька «выкомаривал»:

Пассажиры смеялись. А песенка лилась дальше:

И вдруг:

— Ты чего, сучья твоя душа, нарочито сурова прервал песню Митька, нашу родную советскую власть срамишь? А? В ГПУ, что ли, захотелось?

— А что ж ей в зубы глядеть то? — Огрызнулся Ванька. Я с ей в земельной программе не согласен!

— Как, как ты сказал? удивленно переспросил Митька. Да ты сам понимаешь ли слова энти? Сбрендил что ли? Какая же это зе-мель-на-я про-грам-ма?

— А очень даже просто: советская власть меня хотит в землю зарыть, а я ее. Вот и все… Гляди, вот даже собака, и та понимает: Эй, Шарик, дружок мой ненаглядный!..

Желтый хвостик приобрел вращательное движение, и умная мордочка поглядела на хозяина.

Ванька взял у дверей заранее приготовленную палочку.

— Ну, Шарик, ты у нас собачка ученая — политграмоту здорово знаешь. А ну ка, прыгни за Ленина.

Собачка охотно перепрыгнула через протянутую палочку.