Искатель, 1961 №1

— Где-нибудь все равно придется остаться…

Почти до вечера ползали мы вдоль дороги и, вероятно, так и не перебрались бы через нее, если бы не Федунов. Этот парень, которого считали недалеким и черствым, решил в одиночку, молча пожертвовать собой, чтобы помочь другим. Опасаясь, что Георгий и я помешаем его замыслу, Павел исчез незаметно. Некоторое время спустя мы услышали резкую автоматную очередь за поворотом дороги, куда только что промчалась полицейская машина.

«Федунов», — сразу же подумал я. Та же догадка мелькнула и в голове Устругова. Он приподнялся и осмотрел беглецов.

— Федунов! Где Федунов?

Вместо ответа в лесу звонко татакнул автомат, за ним раскатисто прогремели винтовочные выстрелы. Расстилая по дороге белые хвосты, туда пронеслись две полицейские машины. Винтовочные выстрелы в той стороне посыпались чаще. Автомат огрызался короткими злыми очередями.

— Павел очистил нам дорогу, — сказал я Георгию, который готов был броситься туда. — Он стянул к себе полицейских, чтобы мы смогли перескочить дорогу тут.

Устругов понимающе и сурово посмотрел на меня, подумал немного, потом молча поднялся и исчез в кустах позади нас. Через минуту вернулся, неся на руках Самарцева, и, коротко бросив мне: «Возьми носилки», — вышел на дорогу. Стараясь ступать ему вслед, мы пересекли шоссе, перебрались через маленькую полянку и снова вошли в лес.

Там остановились, прислушиваясь к перестрелке. Винтовки били и били, автомат отвечал все реже и короче. Среди винтовочных выстрелов мы хорошо различали его голос, и ждали с таким нетерпением, с каким ждут появления пульса у больного после серьезной операции. Мы знали, какой будет конец. И все же, когда автомат замолчал, долго не могли поверить, что тот замолк совсем. В наступившей тишине пугающе резко прозвучали два пистолетных выстрела, которые заставили меня вздрогнуть и вобрать голову, будто стреляли мне в спину. Прохазка поспешно и испуганно снял шапку.

Тяжело переступая и громко дыша, мы двинулись дальше. Останавливались и отдыхали через каждые сто-сто пятьдесят метров. Только остервенелое упрямство Устругова толкало вперед. Теперь он почти бессменно нес носилки, поднимался первым и торопил других, то уговаривая, то понуждая:

— Пошли, пошли… Долго сидеть нельзя.

Лишь на рассвете добрались до Рейна. За Рейном темной немой стеной стояли леса. За ними была Голландия!

День, однако, наступил быстро, и нам пришлось спрятаться в одинокой риге, стоявшей у оврага. Закрыв изнутри ворота, мы залезли на сено, сложенное в углу, и протиснулись к самой крыше. Едва согревшись в сене, изнуренные беглецы засыпали, словно проваливаясь в небытие. Мы с Георгием и Стажевским бодрствовали по очереди, будили храпевших слишком громко и прислушивались к звукам за ригой.

Сон немного восстановил растраченные силы, и мы почти вслух начали мечтать о том, что ночью будем в Голландии, где найдем приют и пищу.

Перед вечером мы услышали два голоса — грубоватый басок мужчины и тонкий, ломающийся голос мальчика. Голоса приближались к риге. У ворот мужчина сказал с укором:

— Опять ты забыл щеколду как следует задвинуть. Видишь, она отошла назад. Будь ветер посильнее, он распахнул бы ворота.

— Я задвигал щеколду, — оправдывался мальчик.

— Щеколда сама не может отодвинуться.

— Отодвинулась сама, ей-богу, сама! — уверял мальчик и вдруг осекся, будто открыл что-то необыкновенное, а затем позвал: — Посмотри-ка сюда, папа, видишь, след от оврага к воротам? Тут, наверно, вор был.

— Вор? Пуцци, это не вор. Следы-то видишь? Только в ригу. У нас кто-то прячется. — Он распахнул ворота и крикнул: — Кто тут? Кто тут прячется?

Не получив ответа, вошел в ригу и, заметив сбитое сено, догадался:

— Эй, кто там на сеновале? Слезай!..

Все затаили дыхание, я положил ладонь на горячие и шершавые губы раненого.

— Ах, не хочешь слезать… Значит, от властей прячешься. Но мы тебя все равно достанем. Слезай, дьявол!..

Он несколько раз выкрикнул: «Ну! Ну же! Ну!» Потом сказал сыну:

— Пуцци, беги к дяде Гансу, скажи, что у нас в риге преступник какой-то прячется. Пусть мчится сюда, награду за поимку пополам разделим.

И тогда я почувствовал, как Брюкнер, лежавший справа, приподнялся, нащупал меня и едва слышно прошептал:

— Он думает, что здесь один. Я вылезу к нему, и он больше искать не будет.

Я сунул ему в руку пистолет.

— Трахни его.

Брюкнер вернул пистолет.

— Стрелять нельзя. Всполошим деревню — всем конец.

Я поймал руку немца и крепко сжал ее. Брюкнер ответил коротким сильным пожатием. Он быстро выбрался наверх и соскользнул с сеновала, заставив крестьянина отпрянуть к воротам.

— Э, да ты, я вижу, крупная птица, — злорадно определил он. — Из концлагеря. За тебя награда солидная будет. И раз я тебя один самолично захватил, она мне одному и достанется. Пошли-ка, я тебя сам в город, в полицию, доставлю.

— Ну что ж, доставляй, иуда, — сказал Брюкнер. — Не принесут тебе счастья деньги, которые за меня получишь.

— Принесут или не принесут — это не твое дело, — проворчал крестьянин.

Он с шумом захлопнул ворота, резко стукнул щеколдой и увел Брюкнера, продолжая что-то бормотать.

Все лежали, не зная, что сказать. Немец, которого мы долгое время ненавидели и презирали, пошел умирать за нас. И ему потребовалось лишь несколько минут, чтобы решиться на это.

Мы поспешно спустились с сеновала, вынесли Самарцева, которому в тот день стало заметно хуже, и длинным отлого спускающимся оврагом выбрались к реке.

Без труда нашли рыбачьи лодки, которые видели еще утром, спустили на воду и торопливо расселись. Мы с Георгием, Васей Самарцевым и голландцем оказались в одной лодке. Хаген советовал держаться середины, а когда пройдем Эм-мерих, взять немного влево: ниже Рейн распадается на два рукава, и нам надо попасть в левый, в Ваал. Река приведет прямо к Неймегену, а оттуда до Бельгии совсем недалеко.

Мощное течение повлекло лодки вниз, едва мы оторвались от берега. Они шли рядом, и мы видели силуэты соседей, слышали легкие всплески весел и невнятное бормотание воды за кормой. Левого берега не было и в помине, высокий правый берег казался черной стеной, еще более черной, чем непогожее зимнее небо.

Некоторое время спустя где-то вверху послышалось далекое гудение. Гул приближался с запада: английские «Ланкастеры» или американские «летающие крепости» шли бомбить Германию. Прямо над нами сверкнул синевато-белый луч прожектора и уперся в низкое небо за Рейном. С реки он казался прозрачно-светлым мостом, выросшим в одно мгновение. Через полминуты рядом возник еще один такой мост.

Мы стали грести с лихорадочной поспешностью и напряжением. Хотелось поскорее выбраться из-под этих прозрачно-светлых мостов. Они исчезли так же неожиданно, как возникли, оставив нас в еще более густой тьме.

Минут через десять-пятнадцать, а может быть, тридцать — время для нас перестало существовать, — мы подняли весла и прислушались. Над Рейном стояла тишина. Лишь далеко на юге, где вспыхивали необычные зарницы, раздавались глухие вздохи: шла бомбежка. Совсем рядом звонко шлепались в воду капли с весел. Мы не услышали, однако, того, что хотели слышать; скрипа уключин. Подождав немного, тихо позвали Стажевского, Прохазку, потом Валлона, Калабутина, Бийе. Рейн молчал. Я боялся, что с друзьями случилось несчастье.

Эта мысль настолько угнетала, что мы не обрадовались, увидев в сером рассвете голландскую деревню. Она вылезла из-за высокого глинистого берега. Кирпичные домики с черепичными крышами еще спали. Лишь на самой окраине белая ветряная мельница махала крыльями, точно звала: «Скорее, скорее!»