Танганайский лев

Не теряя ни одной минуты, все трое стали совещаться.

Симба вполголоса открыл Мудиме свой план, а тот утвердительно и одобрительно кивал головой, между тем как глаза Инкази разгорались живым огнем.

Затем Мудима удалился от них; собрав всех своих воинов, он расставил их в известном порядке по стенам крепости, назначил часовых и сторожевых ко всем входам и выходам тэмбе и приказал значительно усилить отряд сторожевых воинов, расположенных по обе стороны громадного оврага или ущелья, по которому пролегал путь к главным воротам крепости Мудимы. Затем и сам отправился туда, чтобы принять на себя командование над этим отрядом на случай если бы отважный Солиман решился напасть на его крепость с этой стороны.

Тогда должны были скатиться на головы нападающих те страшные каменные глыбы, которые были предусмотрительно нагромождены по обе стороны ущелья на самом краю обрыва, неся с собою смерть и гибель всему живому там, внизу.

Между тем Симба и Инкази вошли в хижину последнего и основательно исследовали тот толстый, громадный ствол дерева, перекинутый над отверстием узкого колодца ущелья, на котором был укреплен канат, служивший вместо лестницы. Они довольно долго возились над ним с ломами и крепкими дубинами и затем спустили в ущелье канат. Симба долго прислушивался, но там, на дне ущелья, царила мертвая тишина.

Между тем там, снаружи, к хижине Инкази подошел довольно многочисленный отряд негров под началом Сузи и неслышно оцепил ее со всех сторон.

Тем временем Инкази обмотал крепкой толстой веревкой тот ствол, что лежал над пропастью, и, пропустив концы этой веревки в небольшую щель в тонкой тростниковой перегородке, стоял теперь неподвижно на своем посту, держа обеими руками концы этой веревки.

В тэмбе было опять уже совершенно тихо и спокойно; людям строго было запрещено переговариваться и перешептываться между собой; женщинам приказано было оставаться в своих жилищах и не перебегать к соседкам. Ничего, кроме шума прибоя расходившейся Танганайки, не было слышно здесь, на этой недосягаемой высоте, куда этот шум доносился из ущелий Кабого.

В темной хижине Инкази Симба притаился, присев у самой дверки трапа потайного хода. Он немного приподнял эту дверку и жадным ухом ловил каждый малейший звук там, в глубине ущелья. Но все было тихо и беззвучно; ни один кузнечик не трещал там, а в самой горнице бегали крысы, несмотря на присутствие здесь человека; эти грызуны были настолько смелы, что, не стесняясь, перескакивали и перебегали по спине человека, прижавшегося, точно кот, к щели приподнятого трапа.

Однако тем, кто был снаружи, наскучило неподвижно стоять на своих местах, тем более, что они не были посвящены в подробности самого плана, и им казалось весьма странным, что их заставили так строго караулить хижину Инкази.

Начинало светать. Вдруг Симба услышал нечто похожее на шум приближающихся шагов. Он дальше сунул голову в щель дверцы и заглянул вниз, на дно ущелья, но ничего не мог разглядеть. Там царил полнейший мрак. И сколько он ни напрягал зрение, все его усилия оставались тщетными. Кровь прилила у него к голове, светящиеся точки и кроваво-красные пятна запрыгали перед глазами.

Он закрыл на минуту веки, поняв, что в данный момент зрение бессильно, что теперь он может рассчитывать только на свой привычный чуткий слух.

Затем снова стал прислушиваться и теперь услышал, что происходило там, на глубине двадцати футов, слышал даже каждое слово, которое произносилось там. Узкое ущелье доносило до него каждый звук, как настоящая звуковая труба, так что даже и самый шепот казался громким говором.

— Чш! — послышался звук, подобный шипению змеи.

— Чш! — отозвался кто-то. — Мы здесь! Канат висит! — Это был голос Фераджи.

— Смирно! Тихо взбирайся вверх! — прозвучала команда Османа.

Затем послышался мерный шум многочисленных тихих шагов, да еще раздававшийся время от времени звук скатывавшегося вниз камня.

— Все здесь? — послышался снова голос Османа.

— Мабруки нет! — отозвался один из ловцов невольников.

— Подлый трус! — презрительно выругался Фераджи.

— Теперь взбирайтесь все по очереди! — скомандовал Осман. — Фераджи подымается первый, я — за ним, а там и вы все, один за другим! А теперь тихо! Никто ни звука ни здесь, ни там, наверху!

Все стихло внизу. Прошло несколько жутких секунд. Канат качался из стороны в сторону. Очевидно, Фераджи колебался.

— Ах ты трус! — прошипел Осман. — Вот я покажу всем вам, что значит смелость. Я пойду первый, но вы последуете за мной все до одного, иначе я сам первый размозжу вам череп, клянусь Аллахом!

— Мы идем за тобой! — тихо отозвалось несколько голосов разом; то были, без сомнения, отважные ловцы рабов, служившие у Солимана.

— Да, на вас я могу положиться! — тихо сказал Осман. — Знайте, что Солиман хочет изловить Симбу и Инкази, ему легко будет добраться до острова Муциму, — и там они в его руках. Нам же предстоит несравненно более трудная задача: мы должны овладеть неприступной твердыней Мудимы, и слава наша прогремит надо всем озером Танганайка! Вперед, ребята! Честь и слава смелым и отважным! Мы идем на неверных; сам Пророк поможет нам и вознаградит того, кто поднял меч свой на неверных!

— Позволь мне быть впереди всех, Осман! — шепнул ему теперь Фераджи!

— Нет, ты будешь вторым! — ответил молодой раб, сгоравший от нетерпения прославить свое имя, связав его с каким-нибудь отчаянно отважным делом.

— Тихо! Молчать и следовать за мной! — скомандовал еще раз Осман, и затем Симба заметил, что канат, который он легко пропустил между пальцами, туго натянулся. Очевидно, Осман взбирался по нему вверх.

Наступила решительная минута.

Симба осторожно спустил дверцы трапа и сам на цыпочках удалился в тот угол, где стоял, прислонясь к стене, Инкази.

— Все в порядке, Инкази, — прошептал он. — Осман подымается первый. Солиман ищет нас на Танганайке. Мы впустим только одного Османа!

Он достал из кармана заряженный револьвер.

Прошло еще несколько секунд, но вот скрипнула дверка трапа, и Осман вошел в горницу. Защитники тэмбе Мудимы, несмотря на весьма недостаточный свет, ясно различали очертания молодого араба, потому что глаза их успели привыкнуть к темноте.

Осман остановился, глядя вперед и только что хотел обернуться назад, вероятно для того, чтобы осмотреть и остальные углы хижины или же чтобы подать знак следовавшему за ним Фераджи, когда за стеной, у самых дверей хижины, раздался странный шум. Казалось, будто безмолвные стены домика готовы были обрушиться.

Осман невольно содрогнулся.

На секунду шум и треск смолкли, но вот уж снова что-то загремело и загрохотало под землей точно в момент землетрясения; затем послышался еще один глухой страшно сильный удар, сопровождаемый стонами и криками ужаса и отчаяния, которые как будто исходили из-под земли.

Все это было делом нескольких секунд, но впечатление этого страшного треска, грохота где-то под землей и отчаянные человеческие голоса, доносившиеся из глубины, — все это производило такое потрясающее впечатление, что Осман стоял, точно окаменелый, в тот момент, когда Сузи широко распахнул дверь хижины и первые лучи рассвета озарили розовым блеском стройную фигуру араба.

— С добрым утром, Осман! — насмешливо приветствовал его Симба, выступая из мрака.

Это приветствие показалось Сузи и трем сопровождавшим его неграм столь забавным, что все они громко расхохотались и в свою очередь насмешливо приветствовали пленника теми же словами:

— С добрым утром, господин!

Тогда только очнулся и пришел в себя ошеломленный всем происшедшим Осман. Он отступил назад к открытой дверце трапа, смерив Симбу надменным взглядом, полным непримиримой вражды и ненависти, и грозно замахнулся кинжалом, который держал в руке.

Это было поистине величественная фигура, молодой араб в своем ярко-красном тюрбане и зеленой затканной золотом одежде, с выражением самой отчаянной решимости на красивом, надменном лице.