Смертоносный груз «Гильдеборг»

— На место! Займи свое место, болван!

Тучи над Иньянгани как невероятный сон.

…Мы с Августой упали на сено. Тогда она впервые овладела мной, не я ею, а она мной. Перед этим у меня никогда не было девушки. Под губами я чувствовал упругость ее кожи. Какой я был в то время глупец!..

— Назад, на базу! Возвращаемся! — горланил Маретти.

Дождь рассеялся, клубы пыли закрывали обзор. Мы ехали по песчаной калахарской полосе, тянущейся, как свежий шрам, вдоль подножия холмов до самого лагеря. Эрозия подтачивала саванну и превращала ее в пустыню. В двадцати километрах к востоку лежала граница с Мозамбиком. Там был расположен наш корпус. Отборная армия Гофмана, пятьсот готовых на что угодно парней с самым современным оружием. Транспортеры и вертолеты «Алоетте». Суровая служба! Но и плата тоже соответствующая. Я не слышал, чтобы кто-то из парней жаловался. Разговор шел на немецком, английском, польском и сербском, но более всего на африкаанс. Расовые преграды не существовали. Здесь были и цветные американцы с опытом войны во Вьетнаме, французы, прошедшие Алжир, но костяк составляли англичане и голландцы.

После интенсивной месячной тренировки нас должны были распределить по отдельным отрядам. Капитан знал каждого наемника лично и знал, кто на что способен.

Политическая и военная ситуация обострялась не только на границах с Замбией и Ботсваной, куда проникали партизанские отряды ZAPU [7] и ZANU, [8] против которых вводились в бой регулярные воинские части, все чаще инциденты происходили и на вроде бы спокойной границе с Мозамбиком. Белые фермеры толпами покидали богатые усадьбы, продавали их, когда находился покупатель даже если он был черный или цветной. Или просто бросали их и уезжали в Европу.

Задачей корпуса Гофмана являлась охрана пограничных областей, ферм и боевые действия против партизанских отрядов и тех, кто оказывал им помощь. Отлив поселенцев должен быть остановлен, и на восточной границе должно быть обеспечено спокойствие.

Большинство в отряде безразлично относилось к этому сумасшедшему политическому фейерверку. Это нас не касалось. Бесконечные совещания в Солсбери, на которых черные объединялись с белыми против черных, а белые с черными против белых, черные расисты против черных пацифистов и белые расисты против белых социалистов, англичане против южноафриканцев, американцы против англичан, никого не волновали.

Каждый из наемников Гофмана уже где-то служил, и их ничто не могло удивить. Они выполняли свою работу, за нее им платили, а дипломатические спектакли их не интересовали. "Анти-Террористическая Уния" всегда будет кому-то нужна. Общее руководство осуществлял штаб "Анти-Террористической Унии" в Солсбери, которому мы, как корпус, подчинялись.

Охранять фермы белых и нагонять страх на соседние правительства. Гофман мог себе позволить то, что не могли позволить официальные родезийские силы. Кто связался с армией наемников, должен знать, что его ждет.

База была расположена южнее Русамбо в предгорье Иньянгани, примерно в ста пятидесяти километрах к северу от крупнейшего города области Умтали. Ближе всего мы находились к Мтоко — поселку, состоящему из двух рядов кирпичных домиков по обеим сторонам дороги, ведущей на север к Замбези, за которыми прятались круглые хижины африканцев из бамбука и глины, крытые травой. И уж только потом тянулись плантации кукурузы, тростника и табака. Этот «город» имел одну-единственную достопримечательность: здесь были местные девушки. За пять родезийских долларов. На цвет кожи всем было наплевать.

В три пополудни мы въехали в ворота лагеря. Сборные казарменные бараки ограничивали квадратное пространство, служащее в качестве учебного плаца и стартовой площадки для вертолетов. На самой дальней стороне — гаражи, мастерские и навесы для боевой техники и машинного парка. Вся база была обнесена высоким забором из колючей проволоки, и ее охраняло несколько сторожевых вышек.

Покрытые красной землистой пылью, мы выбежали из транспортера и потащились в душевые. Сыты были по горло. Ничем мы не были похожи на самоуверенных парней с рекламных плакатов. Даже не обращали внимания на насмешки старых вояк, бездельничающих и попивающих пиво перед лагерной столовой. Рабочий день закончен, если не будет тревоги. Упасть на кровать и спать.

Потоки воды смывали слои въевшейся в кожу земли. Мы в отупении подставляли тела под напористый дождик. Поль Джоел, маленький худой француз с птичьим лицом, удрученно скалил мне зубы из соседней кабины. Настоящий скелет. Как он может все это выдержать?

— Как только наживу денежки, сразу уберусь отсюда. Так клюнуть на эту удочку! Я служил десантником и насмотрелся всякого, — развел он руками, — но такую свинью, как Маретти, я еще не видел. Как-нибудь я его прикончу, только случай подвернется. Но прежде всего мне нужны деньги. Хочу стать самостоятельным, открыть где-нибудь в тихом месте отель…

Он болтал и болтал, рассказывал о своих мечтах. Он был официантом. У всех было одно и то же: каждому нужны были деньги, и каждый хотел стать самостоятельным. На остальное всем было наплевать. О Родезии они знали еще меньше, чем я, а о политике вообще ничего. Двадцатилетний швед Пальмер страстно мечтал покинуть холодную Швецию и поселиться в Италии. Что он там будет делать, он еще не знал. Что-нибудь найдется. Подписал контракт на пять лет, шведская зима ему осточертела. Вердинг и Кюллов — тридцатилетние отчаянные ребята. Они вынуждены были исчезнуть из Европы из-за неудавшегося ограбления одного из франкфуртских банков. Англичанин Тенсер, долговязый тихий паренек, работал, — как он утверждал, в личной охране императорского двора в Аддис-Абебе. Во время военного переворота застрелил несколько офицеров, но императору этим не помог. Едва остался цел. С того времени он перебивался как только мог, пока не оказался у Макса Гофмана. Мне казалось, что он обладает незаурядными знаниями и опытом. Однако он ими никогда не хвастался. Я был не единственным, кто не верил его историйке. Я считал, что Тенсер — скрытый агент или профессиональный политический убийца, принимающий заказы по телефону. Белые не могли себя компрометировать связью с ним, и, таким образом, единственное безопасное место для него было здесь. Убежище грешников.

Но все были одинаково расстроены, как и я, потому что одно дело ограбить банк, застрелить из едущей машины генерала или управлять отелем и совсем другое — нестись в африканской жаре до упаду за бронетранспортером. Пробираться сквозь заросли, жесткие, как колючая проволока, и траву, подобную непроходимым джунглям. Однако никто не роптал, все равно это было бесполезно.

Мне все время чудилось, что тут я очутился случайно, что это только временная остановка на пути домой. Срок в пять лет, необходимый, чтобы получить документы и гражданство страны, казался таким же фантастическим, как предстоящая когда-нибудь старость. Выход должен быть найден, твердил я постоянно себе, выход определенно найдется, но какой — я не знал. Не имел представления, каким образом можно было бы отсюда исчезнуть. Страх у меня прошел. Боялся я только одного: упасть под колеса бронетранспортера или при стрельбе случайно нарваться на пулю. Претория и Порт-Элизабет перестали для меня существовать. Только временами ко мне приходила Гледис.

Потоки воды смывали усталость. Я слышал, как на плацу приземляется патрульный вертолет и со службы возвращаются другие бронетранспортеры.

День проходил спокойно — ни одной тревоги. Через минуту в душевых будет не повернуться. Я вышел из умывальной. Приближался вечер, и жгучая жара ослабла. Ночи здесь бывали неприятно холодными.

Перед командирским зданием стоял вездеход — джип Гофмана с пулеметом, и шофер шефа бешено ругался. Капитан носил такую же серо-зеленую униформу, как и все в отряде, — без каких-либо знаков различия, но его архаические императорские бакенбарды прошлого столетия выделяли его среди остальных. Для меня это был вылитый Франц Иосиф.