Мир приключений 1984 г.

“Ну, допустим, — нехотя соглашаются противники фантастики. — Допустим, без вымысла не обойдешься. Но зачем же непомерный вымысел, невероятное, несуществующее, невозможное, да еще и нежелательное?”

Спросим у классиков.

“Фауст” Гёте. Зачем там Мефистофель, черт с рогами и копытами? Говорят, был у Гёте некий друг, язвительный молодой человек, насмешник и отрицатель, этакий нигилист XVIII века Но почему понадобилось превращать его в черта? Что приобретает сюжет с приходом в него фантастического существа и фантастических событий?

Три качества знаю я: исключительность, наглядное обобщение и значительность вывода.

Интерес к исключительному вообще характерная черта человеческой натуры: обыкновенное мы легче воспринимаем через чрезвычайное. Тысячи детей играют на дороге: неразумно, но привычно, примелькалось. Но вот заигравшийся мальчик попал под машину; для очевидцев потрясение на всю жизнь Смертью кончилось дело, нельзя не задуматься.

В данном случае в истории Фауста: не вор, не судья, не ростовщик — дьявол самолично явился в гости. Не сад, не дом, не мебель — бессмертная душа продается на вечные муки. Исключительность вносит черт в историю разочарованного ученого.

Второе достоинство фантастического — в наглядном и простом обобщении, как ни странно. Счастливое мгновение остановит доктор Фауст, и автор должен ответить, в чем же счастье. Но чтобы выяснить это, герою надо перепробовать ВСЕ. Однако в реальной жизни ВСЕ получить нельзя. У короля возможности ограничены границами его владений, у миллионера — тем, что покупается на миллионы. ВСЕ может дать только сверхъестественное существо. Мефистофель — это Допустим, Ваша Мечта Выполнена. Если бы его не было, автору пришлось бы долго рассказывать, как именно выполнялась мечта, что удалось получить, а что ис удалось получить доктору Фаусту, на каком уровне он вынужден был остановиться. И осталось бы сомнение: а может быть, счастье как раз и начиналось на следующей ступени?

Со всемогущим помощником — чертом — путь к мечте проще.

А в итоге глобальный обобщенный вывод: даже и черт не может предложить ничего, кроме…

Та же глобальная, даже вселенская гиперболизация и в научной фантастике. “Аэлита” А.Толстого кончается апофеозом любви. Слово “любовь” несется через космические просторы от Марса к Земле. Нет для любви преград, десятки миллионов километров — ничто.

Если место действия отнесено в космос, автор как бы убеждает: “Так будет везде-везде-везде!”

Если время действия отнесено в будущее, автор как бы уверяет: “Так будет вссгда-всегда-всегда!”

Итак, три достоинства. А недостатки? Конечно, есть и недостатки, оборотная сторона этих достоинств. Самые заметные: деконкретизация и недостоверность.

Если описывается чудовище, которое на самом деле не существует, если действие происходит на Марсе, где автор, конечно, не был, или же в будущем, до которого он не дожил, само собой разумеется, нельзя ожидать тонких наблюдений, конкретных деталей. Исчезают они на широком полотне, смазываются. То же относится и к тонкостям людской психологии. Нередко в фантастике речь идет о глобальных проблемах, общепланетных, общечеловеческих. И действуют не лица, а народы, армии, толпы, государства, ученый мир, человечество вообще…

Недостоверность же — оборотная сторона исключительности. Черт привлекает внимание… но чертей-то не существует! И когда на страницах современного произведения появляется дьявол или хотя бы зеленый человечек из космоса, приходится долго уговаривать читателя, чтобы он принял этот образ всерьез, если не всерьез, то как условность хотя бы, согласился бы вступить в литературную игру.

Впрочем, и условность и правила игры есть во всяком искусстве.

Классический пример — театральная сцена: комната без передней стены, в которой артисты, “не замечая” сотен зрителей-свидетелей, ведут откровенную интимную беседу.

Есть достоинства у фантастики, есть и недостатки. Как же быть?

Каждый автор решает по-своему, в зависимости от литературной задачи. Что важнее для него в данном случае: обобщение или конкретные детали, глобальная проблема или тончайшие оттенки чувств?

Если глобальный масштаб и обобщение важнее деталей, стоит выбрать фантастику. Если оттенки чувств важнее, зачем же вплетать еще и космические приключения?

А читателям (разным) нужно и то и другое.

Сложная и противоречивая проблема недостоверности доставляет фантастике много хлопот. Но, в сущности, она присутствует в литературе всегда. Автор излагает свой вымысел, но хочет, чтобы к нему относились серьезно, чтобы воспринимали его как подлинную историю, нечто достойное внимания, обсуждения и сочувствия.

Для этого вымысел обставляется правдоподобными деталями: называется подлинно существующее и вполне вероятное место действия, подробно описывается обстановка, выбирается внушающая доверие форма повествования. Рассказ от первого лица: дескать, я сам был очевидцем, — или же ссылка на первоисточник: мне так говорили. Так Платон, повествуя об Атлантиде, ссылается на сведения, полученные от египетских жрецов, а Томас Мор будто бы узнал об Утопии от побывавшего там спутника Америго Веспуччи, того самого, в честь которого Америка названа Америкой.

С веками читатель привык к условностям литературы, хотя и доныне встречаются наивные, которые пишут письма с просьбой сообщить им адрес полюбившегося героя. Общеизвестно, что в Англии по сей день идет почта на имя Шерлока Холмса.

Проблема правдоподобия присутствует в литературе всегда, но в фантастике, с ее режущей глаза выдумкой, она встает особенно остро. Описывается некое чудо, откровенное чудо, и серьезное отношение читателя надо завоевывать усиленным правдоподобием всего окружения: правдоподобным местом действия, правдоподобными героями, правдоподобными деталями, убедительным стилем и формой.

“Путешествия Гулливера” очень показательны для иллюстрации всех этих свойств фантастики.

Правдоподобия ради имитируется стиль морских мемуаров того времени: “Когда буря стихла, поставили грот и фок и легли в дрейф. Затем подняли бизань, большой и малый марсели… Мы укрепили швартовы к штирборту, ослабили брасы у рей за ветром, обрасопнли под ветер и крепко притянули булиня…”

Профессиональный морской жаргон. Как же не поверить автору, что он бывалый моряк, как не поверить Гулливеру, что он на самом деле плавал в дальние страны и видел там всякие чудеса? А ведь Свифт пересекал только Ирландское море, и то в качестве пассажира.

Фантастика всегда имитирует стиль современной литературы. Своей собственной моды у нее нет… и не требуется. И так содержание фантастическое, зачем же подчеркивать его еще и необычной формой?

Правдоподобен стиль, и правдоподобен герои. В духе XVIII века роман начинается с генеалогии: “Мой отец имел небольшое поместье в Ноттингемшире; я был третьим из пяти его сыновей (то есть одним из младших, кому не полагалось наследовать землю, полагалось искать самостоятельный заработок”)… Хотя я получал весьма скудное содержание, но и оно ложилось тяжким бременем на моего отца…” Очень правдоподобное начало. И когда же все это происходило? “16 июня 1703 года стоящий на брам-стеньге юнга увидел землю. 17-го мы подошли к острову или континенту…” Книга вышла в свет в 1726 году. Дата событий опять-таки убедительная. В молодости герой-рассказчик странствовал, в преклонном возрасте пишет воспоминания.

А где находится новооткрытая земля, упомянутый остров или континент?

Свифт помещает государство великанов в Тихий океан, где-то между Японией и Америкой, к северу от экватора; в тех широтах никто еще не плавал в те времена. Эту часть океана обследовали и нанесли на карту только полвека спустя. Могли быть там неведомые острова? Могли быть, конечно, и даже были найдены. Гавайские, например. Все очень правдоподобно. Читатель вполне мог поверить, что Гулливер встретил там неведомый народ, даже великанов.

Правдоподобный герой, правдоподобное время и место действия. Подобную борьбу за правдоподобие можно проследить еще с дописьменных времен, со сказки начиная. Ведь фантастика, как и вся литература, произошла от сказки. Стала литературой, когда письменная речь потеснила устное творчество. Литера-тура! От слова “литера”, то есть буквенное искусство.