Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник] [с илл.]

— Ха, ха! — загрохотал он, ерзая на высоком конторском табурете. — Отец-то что скажет, ха! Боже, подумать только! Джентльмен Джо, а? Хотя вы правы, сто раз правы и не стыдитесь в этом признаться. Когда я сюда устраивался, я сказал: «Отец, я их там научу уму — разуму». И ведь научил, верно же? Конечно, тут мы все джентльмены, клерков всегда за таких держат, но есть ведь разница, когда встречаешь истинного джентльмена из высшего общества. Пожалуйста, зовите меня Джентльмен Джо, с великим моим удовольствием, только не думайте, что все остальные здесь не такие. Хотя, может, вы и не видали, как аристократ в жокейском костюме поддает папаше стеком по ребрам и орет что есть мочи: «Ты отпетый мошенник, Смит, но дело свое знаешь!»

От одной мысли о том, каких комплиментов удостаивается подагрический и страдающий несварением родитель Смита со стороны благородного сословия, лицо Уэлстеда приобрело такое нелепое выражение, что мы все дружно расхохотались. Этим и закончилась наша первая и последняя попытка вывести провинциала Джо из себя и заставить его призадуматься. Жизнь его проходила в атмосфере постоянных подшучиваний и поддразниваний, и его прозвище настолько крепко прилепилось к нему, что заменило его настоящее имя. Однако он обладал таким добродушием и таким чудесным даром превращать колкости в комплименты, что расстроить или обескуражить его было практически невозможно. Все замечания касательно его шляпы, галстука и прочих предметов туалета встречались неизменным гоготом и серьезнейшими предложениями отправить его в «командировку», чтобы купить то же самое для всех нас.

— Нет у вас в Берчиспуле настоящего шика, — говаривал он. — Вот дома я знаю одно место, где можно сделать оторочку воротников лисьими головами. Это куда импозантнее, чем просто белый цвет, который сам по себе невыразительный и скучный.

По — моему, он думал, что мы отказывались покупать расхваливаемые им предметы роскоши лишь потому, что нуждались в деньгах. Поэтому наш Джо постоянно намекал, что «нам это будет стоить буквально гроши», при этом звеня монетами в карманах брюк.

Жизнь в городе никоим образом не пошла Джозефу на пользу. Наоборот, она еще больше испортила его, и он стал превращаться в настоящее посмешище. За первые полгода, что он почтил нашу контору своим присутствием, Джо не только не расстался с привычками, обретенными в конюшне своего родителя, но и приобрел все отрицательные черты городского сноба. Первыми тревожными симптомами этой опасной болезни явились подозрительная гладкость и блеск десятка волосков, украшавших его верхнюю губу, а также появление большого кольца с бриллиантом, имевшим стеклистый блеск и зеленоватый оттенок. Следующим его приобретением стал монокль. Наконец, он облачился в длинное пальто в крупную черную клетку, в котором он выглядел, словно носил на себе настоящую металлическую клетку — сверху торчала голова, а снизу — ноги.

— Такое носят только настоящие джентльмены, — важно заметил он. — По одежке ведь сразу видать, кто аристократ, а кто плебей.

Мы единодушно согласились с этим глубокомысленным умозаключением.

Несмотря на все его странности и причуды, мы не только научились терпеть нашего Джентльмена, но в какой-то степени даже полюбили его. На самом деле мы даже не подозревали, насколько сильно в нас развилось это чувство, пока он не уехал на две недели домой в отпуск, увезя с собой пальто, монокль, кольцо и все прочие атрибуты, с помощью которых он рассчитывал встряхнуть затхлое провинциальное болото и показать всем, что значит настоящая «голубая кровь». Без него контора опустела. Мы, оставшись впятером, снова оказались на одном уровне друг с другом, и наша жизнь утратила былую веселость и пикантность. Даже Уэлстед, невзлюбивший Джо с самого начала, как-то признался, что наш Джентльмен — забавный малый и что он скучает по нему. В конце концов, смеялся он хоть и бесцеремонно, но от души, а его по — деревенски хитрое и грубоватое лицо светилось искренностью и добродушием. И вот однажды утром мы с неподдельной радостью услышали раздавшееся с улицы его громогласное приветствие, и через несколько мгновении наш товарищ с важным видом вошел в контору, одетый более ярко, более безвкусно и, хоть это казалось невозможным, более вульгарно, чем прежде.

Ньюсом, наш управляющий, был прекрасным человеком и очень хорошо относился ко всем нам. Будучи все, как один, холостяками, чей круг общения весьма ограничен, мы с радостью посещали его гостеприимный дом, где почти каждую неделю устраивались музыкальные вечера, заканчивавшиеся легким, но вкусным ужином, на которые миссис Ньюсом была великая мастерица. На этих мероприятиях, куда Джо приглашали из чувства элементарной вежливости, наш Джентльмен неизменно появлялся во всем своем блеске — в накрахмаленной манишке с пышным белым жабо, на котором тускло мерцал еще один стеклообразный предмет. Все это в сочетании с цепочкой для часов, больше напоминавшей якорную цепь, представляло собой его оригинальную концепцию красоты и изящества, поскольку он не уставал повторять:

— Негоже показывать, что ты богаче других, даже если это и так. А то ведь прямо как плутократ какой, а?

Джо служил неиссякаемым источником веселья и постоянным объектом шуток и подтрунивания со стороны Сисси Ньюсом, единственной дочери управляющего, озорной, темноглазой миниатюрной брюнетки восемнадцати лет. Мы все по очереди влюблялись в нее, но всякий раз отступали, обнаружив, что ее сердце принадлежит другому. Чарльз Уэлстед знал ее с детства, и юношеская симпатия со временем переросла во взаимную любовь. Редко встретишь влюбленных, столь нежно привязанных друг к другу, которым улыбалось бы столь же блистательное будущее. Поскольку старина Уэлстед являлся лучшим другом Ньюсома, перед Чарльзом открывались самые радужные перспективы.

В эти дивные вечера, которые я уже упоминал, всех очень забавляло зрелище, когда Джо буквально стрелой влетал в гостиную и во что бы то ни стало старался занять место поближе к юной даме, не обращая ни малейшего внимания на робкие замечания родителей девушки. Если же ему удавалось сесть на вожделенное местечко рядом с Сисси, он откидывался на спинку стула с, как ему казалось, аристократической небрежностью и начинал бомбардировать ее бесчисленными анекдотами о лошадях и собаках, изредка отвлекаясь на рассказы о том, с какими «большими шишками» ведет дела его папаша. В такие моменты Сисси презабавно передразнивала его, глядя ему в глаза деланно застенчивым и притворно невинным взором. Уэлстед же стоял, прислонившись к роялю, не совсем уверенный, что же ему делать — смеяться или негодовать. Однако даже он обычно терял терпение, если разговор заходил об «изящных манерах» и этикете, и Джо, как истинный джентльмен, высказывал свое мнение о том, когда «надобно снимать шляпу», а когда нет. Дискуссия по этому тонкому предмету почти всегда заканчивалась всеобщим взрывом смеха, моментально поддержанным оглушительным гоготом Джозефа, после чего тот громогласно заявлял, что не понял шутки.

Федерико Андреотти. Настойчивый ухажер

Не стоит лишний раз повторять, как опасно играть с огнем. Я никогда не мог с уверенностью сказать, знал ли Смит, какие отношения связывали Уэлстеда и юную даму. Я склонен думать, что поначалу он пребывал в полном неведении. Возможно, если бы кто-то в самом начале разъяснил ему сложившуюся ситуацию, Джо смог бы совладать со своими чувствами и тем самым облегчил бы свои мучения. Но мы, прошедшие через все это раньше, внимательно следили за развитием событий и предпочитали помалкивать, боясь расстроить надвигавшееся грандиозное шутовское действо. Очевидно, что и Сисси прекрасно видела и осознавала все происходящее — женщины славятся чрезвычайной прозорливостью в подобных вопросах. Однако она со свойственным ей озорством поощряла его ухаживания. Смит же продолжал «любовную осаду» с упорством и решительностью, поразившими всех нас. Во время работы он словно грезил наяву, рассеянно восседая за конторкой подобно некой мудрой птице и размышляя о чем-то очень отвлеченном, постоянно путался в счетах и ведомостях, а вечерами старался навязаться в компанию к Уэлстеду, чтобы посетить дом на углу Элдон — стрит.