Ущелье Алмасов (с илл.)

…На следующий день осунувшиеся, истосковавшиеся путешественники, сообщив Лю Ин-сину о своих намерениях, стали собираться в дорогу.

— Почтеннейший Лю Ин-син, — отведя вождя партизан в сторону, робко сказал Джамбон, — вспомни;, я просил тебя разыскать мне таинственных…

— То, что обещал Лю Ин-син, нерушимо, как камни гор… Позовите Хэ Мо-чана, — ударив в ладоши, сказал старик.

Немедленно на его зов явился древний Хэ Мо-чан, которого ученый видел в первый день прибытия в ущелье.

— Хэ Мо-чан, — с необыкновенным уважением произнес Лю Ин-син, — ему сто сорок лет. Он дед наших дедов. Он знает все тайны гор, он провел нас в эти недоступные ущелья. Ему известны все тайны, — повторил Лю Ин-син и, возвысив голос, обратился к старику: — Хэ Мо-чан! Настал час, ты проведешь ученого в Долину Смерти и Пещеру Снов.

— Син. Повинуюсь, — сказал Хэ Мо-чан. Ноги его дрожали в мохнатых сапогах из волчьего меха.

Джамбон, казавшийся подростком в сравнении со стариком, взяв под руку «деда дедов», удалился с ним по тропе.

Два или три часа отсутствовал ученый. Вернувшись один, без Хэ Мо-чана, он прямо прошел к Висковскому.

— Не волнуйтесь, мой друг, — задыхаясь, промолвил он, вынимая из внутреннего кармана пиджака хрупкий, точно фарфоровый, свиток. — Поддержи и меня, я теряю силы… Когда мы выберемся отсюда… Я дал клятву… Только тогда я смогу рассказать вам… Висковский, мой дорогой юный друг, в наших руках тайна алмасов…

В полдень Лю Ин-син приказал ударить в гонг. Опять собрался весь народ, и предводитель партизан объявил:

— Братья, прощайтесь. Высокие гости наши, увы, не могут более оставаться в ущелье. Завтра мы выступаем в поход. Пора снаряжаться, и сейчас как раз время проводить их в путь. Не беспокойтесь, — сообщил он Висковскому, — машина, на которой вы счастливо прибыли к нам, приготовлена. Два, автомобиля японцев, подбитых нами, были нагружены большим запасом бензина. Все в вашем распоряжении, все перенесено в вашу машину. Бочки наполнены водой.

Под грохот барабанов, как на параде, выстроились партизаны, и четверо друзей попрощались с обитателями Алмасских гор.

— Я должен просить прощенья, — застенчиво, но твердо сказал Лю Ин-син, — глубокие обстоятельства вынуждают… Придется завязать вам глаза…

Туго завязан черный платок, и снова, как ночью, под ногами колышется плетеный мост. Висковский поднимается по веревочной лестнице, ползет по обрыву. Постепенно затихает шум потока, легкий ветер повеял в лицо. Песок.

— Я не беру с вас слова, — пожал ему руку Лю Ин-син, — вы откроете глаза через полчаса. Прощайте… Вы скоро услышите о нас.

Когда Висковский снял повязку, никого из партизан уже не было, и в сыпучих песках потонули, пропали следы.

— В путь, в путь, — заторопил Джамбон, — домой! У меня большая работа. Дни и ночи отныне я стану расшифровывать древние рукописи. Бедные наши друзья, — сконфузился профессор, перехватив: взгляд Висковского, — как тяжело расставаться с ними!..

— Следовало бы чем-нибудь отблагодарить товарищей, — предложил Телятников. — Съемку сорвали, но они отличные ребята! Оставим им эти мешки, — указал он на имущество немецких пилотов.

— Превосходно! — согласился Висковский. — Парашюты очень кстати. Материя пригодится партизанам, но хотелось бы более существенное.

— На старт! — самому себе скомандовал кинооператор. — Как говорят капитаны, полный вперед!

Телятников дал три протяжных гудка в честь братской встречи, и «додж» тронулся.

В Маньчжурском городе Н

У самой границы пустыни расположен город Н. Низкое каменное белое здание станции находится в километре от города. Пыльная степь, базар, и за ним одноэтажные деревянные строения, окруженные заборами лавчонки с шестами, украшенными лентами, мастерские, в которых чинят велосипеды и граммофоны. Пестрая афиша единственного кино, вывеска с намалеванной танцующей парой и звуки радиолы зовут в местный дансинг. Китайские нищие в рубищах бродят вокруг, поднимая пыль босыми ногами. Переулок публичных домов. И в конце городка — миниатюрная и пышная кумирня. И это все, что можно увидеть в городе Н. Его бы можно было назвать поселком, если бы вблизи не находились угольные копи, а рядом с ними недавно построенные казармы. За хижинами и полуразрушенными фанзами простирается аэродром, куда опустился самолет пилота Крюгера.

В конце нашей истории читателю станет понятным., откуда мы узнали публикуемые подробности. Поэтому, не задерживаясь на объяснениях, мы объединим все известные нам факты и последовательно передадим, что случилось в тот день, когда из прибывшего самолета вынесли связанную Граню.

Японский полковник встречал самолет. Крюгер, отдав рапорт, указал на девушку. Полковник с благодарностью пожал ему руку, и девушку на автомобиле отвезли в единственный в городе двухэтажный каменный дом вблизи вокзала.

Граня очутилась в темной комнате. Узкая тахта, маленький стол и табуреты стояли у стен. Девушку мучила жажда. Увидев графин и чашку, она напилась воды и через несколько минут уснула непробудным сном. Несомненно, в воду были прибавлены сонные капли. В тяжелом сне Граня не могла слышать, кто входил в комнату. Проснувшись, она заметила пробивающийся сквозь шторы солнечный свет, хотела встать, но… кто-то во время сна снял с нее платье. Ничего не сознавая, с болью в голове, припоминая события минувшего дня, Граня, натянув одеяло, поднялась и отдернула штору. Решетка на окне напомнила ей, где она находится. На табурете лежал сверток одежды. Это было цветистое, расшитое кимоно. Что оставалось делать Гране? Она решила, если понадобится, разбить двери, но во что бы то ни стало выйти отсюда. И она надела то, что ей попалось под руку. Короткое кимоно забавно сидело на ней. Взглянув в зеркало, Грани изумленно улыбнулась, но в ту же секунду отчаянный гнев охватил ее. Толкнув дверь и убедившись, что она заперта, Граня стала бить по двери куликами, затем схватила табуретку, разбила окно, но за окном была чугунная решетка…

Могла ли девушка знать, что в короткий миг, когда она надела кимоно, находившийся за стеной, специально дежуривший фотограф снял ее и случайную улыбку. Остальное дополнила ретушь. Так в газетах появилась фотография пленницы, советской девушки-спортсменки, с клеветнической заметкой.

Не прошло и пяти минут, как на поднятый Граней шум и грохот дверь растворилась, и в комнату вошла старуха в длинном шелестящем шелковом платье.

— Проснулись, голубушка? — приторно ласковым голосом, как ни в чем не бывало, на чистом русском языке спросила старуха. О боже, какая вы красавица!

— Где я? — кинулась к женщине Граня. — Кто вы?

— Успокойтесь, успокойтесь, дорогая, вам будет очень хорошо…

— Я прошу ответить!..

— С удовольствием представлюсь вам. Будемте знакомы. Я русская княгиня Анна Дмитриевна Крутицкая… Надеюсь, мы станем с вами друзьями.

— Княгиня?..

— Княгиня, — поклонилась старуха. — Как вас зовут, моя…

— Княгиня? — вскрикнула ошеломленная Граня. — Где же я? Что происходит?

— Милочка моя, я вам все разъясню. Вы в маньчжурском городе Н. Город находится под покровительством японского военного отряда… Они очень приветливы, и поверьте…

— Княгиня!.. Японцы… — все еще ничего не соображая, растирая виски, пыталась прийти в себя Граня И, вдруг догадавшись, воскликнула: — Но вы… вы эмигрантка?!

— Эмигрантка, — опустив глаза, сказала Крутицкая. — Вам известно, в силу каких причин, милая моя…

— Не смейте так называть меня! — разъярилась Граня. — Я комсомолка, и никаких…

— О, что с вами? Повремените…

Но Граня уже не слушала ее. В каком-то беспамятстве она оттолкнула старуху и сломя голову кинулась по лестнице вниз. На крик княгини внизу выскочили военные. Среди них Граня узнала пилота Крюгера. Несколько человек в военной форме, обвитые портупеями, тотчас окружили ее.

Случись Гране на минуту раньше быть в зале, откуда они выбежали, она бы услышала разговор, который самым близким образом касался ее, брата и советских путешественников.