Война в зазеркалье

– Это был специальный предмет. Боюсь, что нет.

– Специальный, – пробормотал Смайли. – Какое глупое слово. Просто они выходят за рамки общего курса; какое неуместное слово.

Когда они подошли к двери, он сказал:

– У вас есть какой-нибудь портфель?

– Да.

– Когда у вас будет пленка, положите ее в карман, – посоветовал он, – и носите портфель в руке. Если за вами будут следить, их внимание отвлечет ваш портфель. Это так естественно. Если вы просто где-нибудь его бросите, может быть, вместо вас искать будут его. Мне кажется, финны не слишком искушенные люди. Это только учебный совет, разумеется. Но не волнуйтесь. Приверженность методу я всегда считал большой ошибкой.

Он проводил Эйвери к выходу, потом задумчиво направился по коридору к кабинету Контроля.

Эйвери поднимался в свою квартиру, размышляя, как Сара его встретит. Жаль, что он так и не позвонил домой. Как будет неприятно, если она сейчас возится на кухне, а игрушки Энтони разбросаны по ковру гостиной. Очень неприятно приходить без предупреждения. Сара пугалась в таких случаях, словно он сделал что-то непоправимое.

Он не брал с собой ключа: Сара всегда была дома. Своих друзей у нее не было; она ни к кому не ходила пить кофе и не занималась покупками. Она не умела самостоятельно развлекаться.

Он нажал кнопку звонка, услышал, как Энтони зовет «мама, мама!», и ждал, когда раздадутся ее шаги. Кухня располагалась на другом конце коридора, но она вышла из спальни, почти бесшумно, будто была босиком.

Она открыла дверь, не глядя на него. На ней была ночная рубашка и вязаная кофта.

– Боже, как ты задержался, – сказала она, повернулась и неуверенным шагом направилась обратно в спальню. – Опять что-нибудь стряслось? – спросила она через плечо. – Еще кого-то убили?

– Что такое, Сара? Ты плохо себя чувствуешь?

Энтони носился по квартире и кричал, что папа пришел домой. Сара опять забралась в постель:

– Я звонила доктору. Я не знаю, что это, – сказала она, будто болезни не были постоянной темой ее разговоров.

– У тебя температура?

Рядом с ней стоял таз с холодной водой и лежало полотенце. Он выжал полотенце и положил ей на лоб.

– Придется тебе потерпеть, – сказала она. – Боюсь, что это не так интересно, как твои шпионы. Ты не хочешь спросить, что со мной?

– Когда придет доктор?

– Он должен быть в операционной до двенадцати. Потом сразу придет, я думаю.

Он пошел на кухню. Энтони за ним. Остатка завтрака все еще стояли на столе. Он позвонил ее матери в Райгит и попросил немедленно приехать.

Был почти час, когда приехал доктор.

– Лихорадка, – сказал он, – какой-то вирус ходит по городу.

Эйвери боялся, что она расплачется, когда сказал ей, что уезжает за границу; она поняла, задумалась, потом сказала, чтобы он начинал собираться.

– Это важное дело? – вдруг спросила она.

– Естественно. Очень важное.

– Для кого?

– Для тебя, для меня. Для всех нас, наверное.

– И для Леклерка?

– Я сказал тебе. Для всех нас.

Он обещал Энтони, что привезет ему что-нибудь.

– Куда ты едешь? – спросил Энтони.

– Я лечу на самолете.

– Куда?

Он уже хотел сказать ему, что это большая тайна, но тут вспомнил девчушку Тэйлора.

Он поцеловал жену, вытащил чемодан в холл и поставил его на коврик. В двери было два замка, чтобы Сара чувствовала себя спокойней, открывать их надо было одновременно. Он услышал, как она сказала:

– А это опасно?

– Не знаю. Знаю только, что дело очень серьезное.

– Это действительно так, ты уверен?

Он закричал почти в отчаянии:

– Послушай, не за всех же я должен думать! И не в политике сейчас дело, понимаешь? Тут дело нешуточное. Ты мне не веришь? Хоть раз в жизни ты можешь сказать мне, что я делаю что-то хорошее? – Продолжая говорить, он пошел в спальню. Она держала перед собой книжку и делала вид, что читает. – Каждый из нас должен знать, для чего он живет. И нечего все время спрашивать: «Ты уверен?» Все равно что спрашивать, иметь ли нам детей, быть ли нам женатыми. Просто нет смысла.

– Бедный Джон, – сказала она, отложив книгу и глядя на него. – Преданность без веры. Как ты должен страдать.

Ее голос звучал совершенно бесстрастно, будто, она говорила о социальном зле. Она поцеловала его, словно жертвуя тем, во что верила.

Холдейн смотрел, как последние выходили из кабинета: позднее других он приехал, позднее и уедет, только не вместе со всеми.

Леклерк сказал:

– Зачем вы меня мучаете?

Он говорил, как уставший от своей роли актер. Карты и фотоснимки покрывали стол вперемешку с пустыми чашками и пепельницами.

Холдейн не ответил.

– Что вы пытаетесь доказать, Эйдриан?

– Что это вы говорили о том, чтобы кого-то забросить?

Леклерк подошел к умывальнику в наполнил стакан водой из-под крана.

– Вы не любите Эйвери? – спросил он.

– Он молод. Я устал от культа молодости.

– У меня начинает болеть горло, когда я много говорю. Попейте воды тоже. Это помогает от кашля.

– Сколько лет Гортону? – Холдейн взял стакан, выпил и отдал обратно.

– Пятьдесят.

– Больше. Он наших лет. Он был нашим ровесником в войну.

– Многое забывается. Да, ему должно быть пятьдесят пять – пятьдесят шесть.

– Числится у нас на службе? – раздраженно спросил Холдейн.

Леклерк покачал головой:

– Он не годен. Прерванный стаж службы. После войны он стал работать в Контрольной комиссии. Когда Комиссия завершила свою деятельность, он пожелал остаться в Германии. Кажется, женат на немке. Он пришел к нам, и мы заключили с ним контракт. Мы бы никогда не могли позволить ему там оставаться, если бы он числился у нас на службе. – Он глотнул немного воды, осторожно, как ребенок. – Десять лет назад у нас было тридцать действующих агентов. Теперь только девять. У нас даже нет своих курьеров – тайных. Все, кто сидел сегодня за этим столом, знают. Почему никто не говорил об этом?

– Как часто он посылает донесения, сведения от беженцев?

Леклерк пожал плечами.

– Ко мне попадает не все, что от него приходит, – сказал он. – Ваши люди должны знать лучше. Рынок сокращается, как я понимаю, теперь, когда в Берлине закрыли границу.

– Мне приносят лучшие донесения. Это первое из Гамбурга за последний год. Я всегда думал, что он занимается чем-то иным.

Леклерк покачал головой. Холдейн спросил:

– Когда надо будет возобновлять контракт?

– Не знаю. Просто не знаю.

– Я думаю, его это сильно беспокоит. Ему полагается пособие, когда он выйдет в отставку?

– Это просто трехгодичный контракт. Никакого пособия. Ничего дополнительно. Он, конечно, может продолжать работать после шестидесяти, если будет нам нужен. Такое преимущество есть у тех, кто работает по контракту.

– Когда в последний раз возобновлялся его контракт?

– Лучше спросите у Кэрол. По-моему, два года назад. Может, раньше.

Холдейн опять заговорил:

– Вы сказали, что надо кого-то забросить.

– Я сегодня опять встречаюсь с Министром.

– Вы уже направили Эйвери. Вы не должны были делать этого, вы знаете.

– Кому-то поехать надо. Или вы хотели, чтобы я обратился в Цирк?

– Эйвери очень нагло себя вел, – заметил Холдейн.

Дождь сбегал по водосточным трубам, расплывался серыми разводами на грязных стеклах. Леклерку, видимо, хотелось, чтобы говорил Холдейн, но Холдейну сказать было нечего.

– Я пока не знаю, что Министр думает по поводу смерти Тэйлора. Он меня сегодня спросит, и я скажу свое мнение. Конечно, мы все бродим в потемках. – В его голос вернулась сила. – Но он может поручить мне, что очень вероятно, Эйдриан, он может поручить мне забросить агента.

– Так что же?

– Предположим, я попросил вас сформировать оперативный отдел, провести соответствующие исследования, подготовить документы и снаряжение; предположим, я попросил, вас подыскать агента, подготовить и бросить на операцию. Сделали бы вы это?