Приключения 1976

— Мы стоим, а ты бежишь… — В голосе Игнатьева угадывалась улыбка. — Вздремнул, что ли, по нехватке лет?

Обменявшись паролями, сошлись. Это был командир здешнего стрелкового взвода, молодой, узкий в плечах старшина. За ним темно маячил рослый солдат-автоматчик.

— Где у вас тут бронебойщик, черный такой? Проведите, Мамедом зовут, — сказал Игнатьев.

— А, новый! Ступай, — сказал старшина бойцу-автоматчику, — покажи.

Они вылезли из траншеи и пошли бугром, спускаясь.

— А хода к нему нет? — спросил Игнатьев. Боец не ответил, да и без того было ясно, что нет, и это был просчет: если немцы обнаружат блиндаж, уходить придется вверх по бугру, на виду.

Наконец боец остановился. Игнатьев пригляделся: за большим валуном чернела узкая канава.

— Здесь, — сказал боец. — Разрешите идти? — Голос его был тонкий, по-мальчишески срывающийся, не устоявшийся. Роста боец был огромного, а голос — такой вот.

— Идите, — сказал Игнатьев, и тот неслышно пропал во тьме.

— Мамед! — шепотом позвал Морозюк.

— Вот Мамед, чего кричишь! — тотчас и тоже шепотом отозвался знакомый голос.

Игнатьев решил и заночевать тут, на новой позиции Мамеда: расположенная близко от вражеских окопов, она могла оказаться кстати как запасная. Да и блиндаж был большой, обитый тесом, теплый, с хорошей площадкой для стрельбы у амбразуры: на ней еще оставались канавки от колес «максима».

Игнатьев и Мамед вздремнули, бодрствовать вызвался Морозюк.

Долог ли, короток ли был сон Игнатьева, но проснулся он как по заказу. Приподнявшись, Игнатьев понял, что светает: он привык пробуждаться в эту пору — загадает с вечера и встает, будто по сигналу, — часы проверяй.

Морозюк предостерегающе приложил палец к усам:

— Послухайте, Микола Якыч…

Похрапывал Мамед, мешая слушать, однако до Игнатьева с немецкой стороны донесся отчетливый свист флейты.

— Помните?.. — прошептал Морозюк. Флейта, не закончив мелодии, стихла.

— Помню, — шепнул Игнатьев, и по спине его пробежали мурашки. Чертовщина — опять эта флейта!

— Даже интересно, — сказал Морозюк.

— Да, — сказал Игнатьев и почему-то подумал об Отто Бабуке: флейта, что ли, виновата?.. Он посмотрел вверх: сквозь узкую щель амбразуры чуть брезжил смутный свет.

Морозюк растолкал Мамеда.

— Вставай, вояка, всех немцев проспишь!

Игнатьев оправил капюшон маскировочного халата, опустил марлевую «паранджу» на лицо, взял винтовку, протиснулся к амбразуре.

Светало быстро. Теперь Игнатьев мог уже осмотреть лежащую перед блиндажом местность. Блиндаж был отрыт так, что огромный валун, который вечером показался Игнатьеву не таким уж и большим, закрывал убежище наполовину. Это делало блиндаж, укрепленный еще и шпалами, достаточно безопасным. Амбразура была под изгибом камня и днем наверняка терялась в его тени. «Хитро», — отметил Игнатьев.

— Что видно, товарищ старшина? — спросил снизу Мамед. — Смотри в оба.

— Пока ничего, — успокоил Игнатьев.

Однако замечание Мамеда напомнило Игнатьеву, что глядеть надо, и верно, в оба. Перед собой он увидел длинную под снегом гряду. Чтобы узнать, что по сторонам, он немного подвинулся вперед. Гряда далеко тянулась и влево, и вправо, скрывая собою немецкие окопы. Но ведь их-то и хотелось видеть Игнатьеву, и блиндаж должен быть приспособлен для этого. Однако, как ни тщился Игнатьев — и становился на цыпочки, рискованно вытягивая голову в амбразуру, и заглядывая сбоку, — вражеские позиции не просматривались. Как же так? Неужто блиндаж пулеметчиков, отлично оборудованный и замаскированный, — пустое дело? Обзор отсюда был никудышный, сектор обстрела — бесполезный: какой от него толк — гряда! Блиндаж находился во впадине на скате холма, и хотя сам скат господствовал над низиной, где располагались вражеские траншеи, и они должны были неплохо просматриваться с него, впадина была настолько глубокой, что лишала наблюдателя этой возможности. Словом, блиндаж был в «мертвой» зоне.

— Менять позицию надо, — сказал Игнатьев с досадой солдатам.

Узнав, в чем дело, Мамед вспылил:

— Я еще вчера сказал: зачем пэтээр сюда, зачем? Сиди, говорят, пойдут, говорят, танки — стрелять будешь. Где танки? Куда стрелять?

— Зараз, Микола Якыч, не вылезаемо: свитло, — заметил Морозюк.

— Будем до вечера загорать, — зло отозвался Игнатьев. Он вновь обежал биноклем по-прежнему пустынную гряду («А какой ей быть еще, черт возьми?») и, заметив слева на гребне приземистый корявый куст, решил пристрелять его для ориентировки.

Услышав выстрел, Морозюк и Мамед кинулись к Игнатьеву:

— Чего там?

— Для порядка, — объяснил Игнатьев.

5

Немцы обстреливали правый фланг батальона, как по часам, ровно пять минут. Это был упорный, непрерывный налет, по одному небольшому участку. Казалось, немцы засекли очень важную цель и решили разнести ее в клочья. Несколько многоствольных минометов, перекликаясь и соперничая в скорости и вое, обрушили на этот участок из-за темнеющего на горизонте леса столько металла, огня и грохота, что Тайницкий переполошился, подумав, не вздумают ли немцы после такой подготовки атаковать.

— Что у вас?! Эй, Петрухин! Что вы там?! — стараясь перекричать шум взрывов, неистово и недовольно орал Тайницкий в трубку, будто виновником случившегося был не противник, а командир третьей роты, подвергшейся обстрелу. Петрухин отвечал, но Тайницкому не было слышно, и он продолжал спрашивать, прикрывая трубку ладонью: — Чего? Чего?

Грохот оборвался так же неожиданно, как начался, и в тишине одиноко повис громкий возглас Тайницкого:

— Чего?!

Пораженный тишиной, комбат чертыхнулся, недоуменно оглядываясь, — что, мол, стряслось? — и снова прилип к трубке. Теперь он молчал, слушая объяснения Петрухина, и Зина заметила, как затрепетала огромная его рука. Лицо комбата побагровело.

— Сейчас приду сам… — прохрипел он.

— Ну что, товарищ майор? — забеспокоилась Зина.

Тайницкий, опустив голову, стоял над телефоном, не отвечал.

— Товарищ майор! — окликнула Зина.

— Собирайтесь со мной, — глухо откликнулся Тайницкий. — Снайперов наших накрыли…

— Каких снайперов?..

Тайницкий дернулся нервно:

— Кричать зачем? Игнатьева нашего. Собирайтесь, — кратко приказал Тайницкий. — Быстрее! — нахмурился он, видя, что Зина не двигается.

— Я сейчас.

Тайницкий поднял с полу ее сумку.

— Идем! — прикрикнул он, нахлобучивая шапку. — Бинтов здесь много? — он потряс сумкой.

— Да, а что?.. — взяла у него сумку Зина.

— А то! — отрубил Тайницкий и пошел к выходу.

— Может быть, не накрыли? А, товарищ майор? — бросилась за ним Зина.

Тайницкий шел быстро, в траншеях ему, большому и широкому, было узко, он протискивался боком, обдирая полушубок об острые выступы и камни, видно, не замечая этого. Когда кто-нибудь встречался на пути и приветствовал его, Тайницкий буркал «да, да», продолжая идти напролом, и тому ничего не оставалось, как либо вжиматься в стенку траншеи, уступая дорогу свирепому комбату, либо семенить впереди, чтобы юркнуть в первое попавшееся ответвление.

— Товарищ майор, — взмолилась Зина, — что было-то?

— Петрухин говорит: били по его третьему взводу, только с недолетом. А там блиндаж этот с ребятами…

— И… попали? — задохнулась Зина.

Тайницкий встал, развернулся в траншее, будто раздвигая ее плечами.

— Послушайте, Зина, — сказал он с укоризной, — вы медицинская сестра. Медицинская!

Смущенный и растерянный, Петрухин сбивчиво объяснял Тайницкому, что произошло. Докладывая, он надоедливо переспрашивал: «Ясно? Понятно?»

Тайницкий слушал, осторожно приподнявшись над бруствером окопа и рассматривая в бинокль скат холма перед собою, темные, неровные пятна воронок от немецких мин, заляпавших неглубокий снег, и молчал. Тайницкий видел: блиндажу досталось крепко, и если ребята живы еще, то долго ли продержатся, придавленные шпалами и землей, а может, и раненые? Он посмотрел на часы, сплюнул, негодуя и на то, что светит солнце, и что нельзя ни собой, ни кем другим рискнуть, отправив сию минуту к блиндажу, и что Петрухин ничего не может подсказать толкового и вообще все получилось скверно, безобразно, ужасно.