Смертоносный груз «Гильдеборг»

На другой стороне была такая же табличка с надписью: "COLOUREDS!" [2]

Гут остановился и молча смотрел на них. Потом он снова резко зашагал.

— Мы должны выяснить, где мы находимся, — сказал он решительно. — Мне все это совсем не нравится.

Я не понимал почему. Что общего могли иметь те две таблички с нашим положением? Разумеется, оно было страшным, скрывать это не имело смысла, но оно еще не было катастрофическим. Мы пока на свободе, побег с корабля нам удался. Пленник из трюма, конечно, все расскажет, найдут также и пробитый контейнер, и все будет ясно. Но для этого им потребуется время. Минимум час или два; к тому времени мы сможем пробраться из порта в город, а там увидим. Не стоит над этим ломать голову. Мы шли как можно быстрее, но здесь уже нельзя было бежать. Через переулки виднелось море. Вдоль всего побережья тянулись доки и места для стоянки судов с десятками кораблей. Это был крупный порт. Так идти мы могли хоть час или два. Гамбургский порт имеет длину в десятки километров и сотни рейдов. Снова нам в глаза бросилась табличка с надписью: "FOR EUROPEANS ONLY!"

Гут тихо выругался.

— Что случилось? — спросил я его.

— Тебе это ничего не говорит? Я отрицательно покачал головой.

— Совсем ничего.

— Ты совсем глупый, — вздохнул он, и мы заторопились дальше.

Вдалеке белело большое красивое здание. Здесь уже по улицам двигались потоки людей всех цветов кожи, грузовые фургоны и тележки, пирамидально нагруженные фруктами или рыбой, которые тянули невысокие индийцы или стройные негры. Незнакомая страна обрушилась на нас дикостью красок, запахов и ароматов. Мы приближались к центру порта: то величественное здание могло быть только управлением порта. И всюду таблички: "Только для европейцев!", "Только для европейцев!".

С правой стороны открылся рейд океанских пассажирских лайнеров. Мы остановились и неверящими глазами смотрели на отливающую золотом надпись со стороны фасада здания: «ПОРТ-ЭЛИЗАБЕТ».

Мы были не в Южной Америке!

Южно-Африканская республика — вот где мы были!

— Хуже не придумаешь, — сказал удрученно Гут. — Знаешь, какие здесь законы? В таком виде мы даже появиться в городе не можем. Первый же полицейский нас задержит и приведет в участок. Здесь белый хозяином, а мы оскорбляем белую расу… — махнул он рукой. — Пойдем, мы не должны шататься перед управлением — это опасно, могут нас заметить.

Мы направились к перекрестку. Солнце над головой обдавало жаром, мир был прекрасен. Слова Гута меня не трогали. С большого плаката за стеклом какой-то витрины на нас дружески скалил зубы бородатый, с расставленными ногами, симпатяга в униформе цвета хаки с автоматом, небрежно перекинутым через плечо. Броский, большими буквами отпечатанный текст призывал: "Макс Гофман тебя зовет! Приходи к нам! И здесь ты сражаешься за Европу!" Рядом на дверях висела табличка, сообщающая, что именно здесь находится порт-элизабетский вербовочный пункт Гофмана.

Минуту мы смотрели на дружеское лицо бородача и потом рассмеялись. Первая встреча с Европой. Конечно, мы знали эти плакаты. Они висели в разных вариантах и в различном цветном исполнении в Гамбурге, Бремене и в Амстердаме. Капитан Макс Гофман нанимал добровольцев в свою частную армию в Родезии.

Но смех наш мгновенно смолк. Где-то совсем близко послышались сирены полицейских машин. Мы поспешно свернули в узкую улочку. Старинные здания с вывесками экспедиционных фирм. Сирены завывали. Облава!

— Возможно, что они только устрашают черных, — сказал Гут. — Здесь это обычно бывает. Мы несколько раз стояли на якоре в Кейптауне. Человек из Европы этого не может понять, да и любой нормальный человек. Они ненормальные, нам надо куда-нибудь забраться и подождать до вечера, все обдумать.

Мы направились к перекрестку, стараясь побыстрее удалиться от центра порта. На одном из перевалочных пунктов мы увидели кучи угля. Здесь было наше место, здесь мы не возбудим подозрений. Не говоря ни слова, мы направились к ним.

Мы уселись на бетонный фундамент крана и смотрели, как загружается углем грузовое судно. Невдалеке бригада черных выгружала вагоны. Солнце немилосердно жгло спину.

Африка!

Как я сюда попал? С того мгновения, когда умолкли машины «Гильдеборг», когда мы впервые с надеждой поднялись со дна стального омута, прошла целая вечность. Целая жизнь. Трудно поверить, что это было правдой; темнота трюма исчезла, надежного убежища больше не было. Действительность подавляла нас, хотя мы об этом не говорили. Мы сидели уныло и тихо, каждый погруженный в свои мысли. Что теперь? Что дальше?

Я чувствовал, как во всем моем теле пробуждается неимоверная иссушающая жажда. Еще несколько часов тому назад достаточно было вылезти из омута и открыть выпускной кран, но теперь окружающий нас мир стал неимоверно сложным. Чтобы войти в него, нам не хватало ключа. Собственно говоря, не хватало многих ключей, но первым, самым важнейшим, были деньги. Без денег мы погибли. Сколько времени мы можем дремать на кучке угля, сколько пройдет времени, прежде чем нас заметят черные у вагонов, или крановщик, или…

Я посмотрел на свои руки. Они тряслись. Я не мог справиться с собой. Нервы и собранная в кулак воля неожиданно сдали. Коллапс. Никуда мы не убежали.

— У нас единственная надежда, — сказал я, — мы должны, несмотря ни на что, попасть в немецкое посольство. Там о нас позаботятся.

Гут тяжело прикрыл глаза. Два человеческих глаза на заросшем, черном и опустошенном лице.

— Ты всегда был идиотом! Академически образованный идиот! Ты, парень, сдох бы при первом плавании. Знаешь, где ты? В Порт-Элизабете! А где посольство? В Претории — на расстоянии около тысячи километров! — и он спрятал лицо в ладонях. — Здесь мы должны выдержать до темноты, — продолжал он, собрав остатки воли. — А потом на кого-нибудь нападем и ограбим. Я плюю на мораль! Нам нужны одежда и деньги, но прежде всего мы должны умыться.

— Посмотрим, куда пойдут черные, которые разгружают вагоны…

— Ты только не надейся на то, что они могут нам помочь. И на то, что здесь существует что-то вроде матросской, рабочей или даже человеческой солидарности. Здесь существует только расизм! Белый или черный. Не знаю, который хуже. Они нас мгновенно укокошат и бросят в море. Таких белых, как мы, они не боятся, на таких они вымещают свою ненависть!

— С меня уже хватит, боже мой, с меня уже хватит! — застонал я, на глаза навернулись слезы. Я уже не мог этого выдержать. — Не хочу никого ни грабить, ни убивать, я просто не хочу, с меня хватит!

— Я тоже, — сказал тихо Гут, и его голос вдруг прозвучал холодно и угрожающе. — Но с меня хватит твоих криков и обвинений! Теперь, когда мы, наконец, на свободе, я уж себя схватить не дам. Если тебе ударит в башку и ты захочешь пойти заявить о себе, то я тебя прикончу! Понимаешь? Прикончу! Как первую бурскую свинью, которая подвернется мне ночью под руку. Это они украли этот сволочной уран и искрошили нашу команду. Если мы кому-нибудь и свернем шею, то по сравнению с ними останемся белыми и чистыми, как лилии, как девственники!

Он замолчал и отвернулся от меня, как от врага.

Солнце жгло нам плечи. Мы дремали. Над судном висела непроницаемая туча угольной пыли. Гул крана мы перестали воспринимать.

Время шло!

Нигде нам не было места. Ни на море, ни на суше нет места восставшим из мертвых. Жара высасывала волю и остатки сил. Мы должны были бы взять с «Гильдеборг» пару банок консервов, теперь бы они пригодились. Что еще мы должны были сделать и что не должны? Я ни за что не должен был идти в этот рейс. Я должен был остаться на судостроительной верфи у Либеньского моста. Я не должен был встретить Августу, не должен был тогда провожать ее домой. Совсем иначе сложилась бы моя жизнь. Наверняка сегодня я не сидел бы на куче угля в самом южном конце Африки. Остаток человека, обломок. Не знаю, кто я такой.

Вдалеке на проспекте между оградами появилась автомашина. Она продвигалась сквозь неподвижный зной. Медленно и тихо подкрадывалась к угольным кучам. Я тупо смотрел на нее. Передо мной была иная панорама. Видел я небольшой замок в Либеньском парке, каштановую аллею вдоль реки и в глухой заводи лодочную станцию. На "Старую плавбу" я ходил зимой кататься на коньках; сколько мне было тогда лет? Четыре или пять? Тогда река еще замерзала зимой…