Мир приключений 1971 г.

— Он! — закричал другой мальчишеский голос. Это высунувшийся в окошко Максимка, сын Удалова, узнал утреннего грабителя. — Он меня раздел! Мама, зови милицию!

— Придется, наверно, выручать, — сказал Грубин. Это нарушало его планы. Но друга оставлять в беде нельзя.

— Подождите, — сказал Савич. — Вы забыли о собственном облике. Он, наверно, успеет убежать.

— Хулиганье! — сказала Ксения. — Сейчас я спущусь.

— Никогда не прыгай выше себя, — задумчиво сказал Савич. — Жизнь должна идти по своим постоянным законам.

— Да нет, он просто невезучий, — возразил Грубин.

— Он оторвался от своей жизни и не нашел себя в новой. Как я. А теперь что? С моста в речку?

— У нас здесь мостов нету, — сказал Грубин. — Только перевоз.

— Я не виноват, — сказал Корнелий и не смог удержать слез. — Меня помимо моей волн… Я свидетелей приведу…

— Смотри-ка, как на Максимку твоего похож, — сказал один из доминошников. — Как две капли воды.

— И правда, — сказала женщина с того конца двора.

— Я же муж твой, Корнелий! — плакал мальчик. — Я только в таком виде не по своей воле…

Корнелий двинулся было к дому, чтобы подняться по лестнице и принять наказание у своих дверей, но непочтительные возгласы сзади, смех из раскрытых окон — все это заставило задержаться. Мальчик взмолился:

— Вы не смейтесь… У меня драма. У меня дети старше меня самого. Это ничего, что я внешне изменился. Я с тобой, Матвеич, позавчера “козла” забивал. Ты еще три рыбы подряд сделал. Так ведь?

— Сделал, — сказал усатый доминошник. — А ты откуда знаешь?

— Как же мне не знать? — сказал Удалов. — Я же с тобой в паре играл. Против Васи и Каца. Его нет сегодня. Это все медицина… Надо мной опыт произвели, с моего, правда, согласия, и может, даже очень нужный для науки, а у меня семья…

— Глас вопиющего в пустыне, — сказал Савич.

Ксения тем временем спустилась во двор. В руке она держала плетеную выбивалку для белья. Максимка шел сзади с сачком.

— А ну-ка, — сказала она, — подойди поближе.

Корнелий опустил голову, приподнял повыше узкие плечики. Подошел. Ксения схватила мальчишку за ворот рубашки, быстрым, привычным движением расстегнула лямки, спустила штанишки и, приподняв ребенка в воздух, звучно шлепнула его выбивалкой.

— Ой! — сказал Корнелий.

— Погодила бы, — сказал Матвеич. — Может, и в самом деле наука.

— Он самый! — радовался Максимка. — Так его!..

Неожиданно рука Ксении, занесенная для следующего удара, замерла на полпути. Изумление ее было столь очевидно, что двор замер. На спине мальчика находилась большая, в форме человеческого сердца, коричневая родинка.

— Что это? — спросила Ксения тихо.

Корнелий попытался в висячем положении повернуть голову таким образом, чтобы увидеть собственную спину.

— Люди добрые, — сказала Ксения, — клянусь здоровьем моих деточек, у Корнелия на этом самом месте эта самая родинка находилась.

— Я и говорю, — раздался в мертвой тишине голос Матвеича, — прежде чем бить, надо проверить.

— Ксения, присмотрись, — сказала женщина с другой стороны двора. — Человек переживает. Он ведь у тебя невезучий.

Корнелий, переживший и позор и боль, обмяк на руках у Ксении, заплакал горько и безутешно. Ксения подхватила его другой рукой, прижала к груди — почувствовала родное — и быстро пошла к дому.

— Не могу я больше, — сказал вдруг Савич.

— Ты чего? — удивился Грубин.

— Я пошел.

— Куда?

— К Ванде. Она без меня, наверно, скучает.

Был поздний вечер, и поезд уже подходил к Ярославлю. За окнами висела короткая летняя синь, и деревья отмахивались черной листвой от страшных в спешке вагонов. За полуоткрытыми, чтобы не так было душно, дверями купе вздыхали, ворочались, метались в кошмарах пассажиры из Великого Гусляра.

Алмаз заглянул в купе, где спала Ксения Удалова. Она протянула руку через проход на полку, где валетом лежали ее сын и муж, — берегла, чтобы не свалились.

— И как только Грубин их уговорил? — сказал он тихо стоявшей рядом Елене.

— Ксении кажется, что с Удаловым случилась болезнь, — ответила та. — Вот и надеются на московских врачей.

— Зря надеются, — сказал убежденно Алмаз. — Придется ей воспитывать мужа вместе с Максимкой. Только как со школой быть, не знаю.

— Корнелий плохо учился, — сказала Елена. — Я помню.

— По нему видно. Пойдем в тамбур, покурим.

— Я не курю.

— Ну, постоишь со мной.

Дверь в тамбур отворилась наотмашь, оглушили влетевшие в тишину вагона стуки колес. В тамбуре было прохладнее.

— Удивительная история, — сказала Елена. — Если бы рассказали, никогда не поверила. Почему именно я? Ведь на свете три миллиарда людей, и многие отдали бы все, чтобы оказаться на моем месте.

— Закон, подобный лотерее, — сказал Алмаз. — Счастливый билет.

— Не для всех оказался счастливым.

— Стотысячный выигрыш тоже можно пропить или в карты проиграть. Потом с тоски повеситься.

Желтыми звездами замелькали фонари, потом было обширное теплое светлое пятно полустанка. Поезд чуть замедлил ход.

— Что будет дальше? — спросила Елена. — Что будет с нами?

— Хочешь в будущее заглянуть? — спросил Алмаз, затягиваясь. — Могу оказать помощь.

— Ты еще и провидец?

— А как же? Проживешь с мое — научишься.

— Ну расскажи тогда, что будет со мной.

— С тобой самое простое. Ты выйдешь за меня замуж. Не сейчас, не сразу, даже не через год. И уедешь. В Сибирь.

— Ты не провидец, Алмаз, — сказала Елена. — Ты спекулянт. Ты спекулируешь на доверчивости наивной девушки.

— Взялась слушать — слушай, — сказал Алмаз. — Я, значит, останусь какой есть. Ввяжусь в неприятности и приключения. И ближайшие пятьдесят — семьдесят лет заняты у меня до предела.

— Расскажи теперь о других.

— О других? Наш друг Грубин пойдет по научной части. Далеко пойдет. Станет в конце концов членом-корреспондентом Академии наук. И чудаком. Чем старше, тем чудаковатее. Галоши будет не на ту ногу надевать, выходить под дождь без шляпы. А супруга его будет выбегать во двор и кричать: “Саша, ну что мне с тобой делать!”

— Милиция? — спросила Елена.

— Нет, Милиция за него не пойдет. Упорхнет, закружится в московском водовороте. Заведет себе новый альбом, и какой-нибудь поэт напишет туда строки: “Оставь меня, княжна персидская”.

— Про Савичей не говори, сама знаю, — сказала Елена.

— Не знаешь. Они недолго вместе проживут. Испугаются снова пройти весь путь, уже пройденный ими. Другого они себе не нашли и не найдут. Вот и расстанутся. Из чувства самосохранения. И Савич будет вздыхать о тебе. А ты о нем забудешь.

— Хватит о нем, — сказала Елена. — Кто еще у нас остался?

— Корнелий Удалов в конце концов вырастет. Привыкнет. Будет очень популярен на телевидении. Выступать станет как жертва, принесенная науке. И постепенно привыкнет к тому, что он жертва, что он сознательно пошел на опасный эксперимент и так далее… Стендаль напишет свою коронную статью. Когда будет приходить в Дом журналиста, гардеробщики будут встречать его по-приятельски, молодые журналисты будут спрашивать: “Кто это, похожий на Грибоедова?” И старшие товарищи им ответят: “Это Стендаль. Помнишь статью “Чудесный эликсир”? С нее все и началось — его работа”. И молодые журналисты будут смотреть на него с завистью, потому что каждому хочется написать статью, которая из газетной однодневки перекочевала бы в бессмертие. А Малюжкин, гуслярский редактор, будет до самой смерти мучиться, объяснять приятелям: “Сами понимаете, прополка…”

— Про Стендаля ты много рассказал. А Шурочка? Все-таки моя ученица.

— Шурочка поступит в институт, станет историком, выйдет замуж, родит троих детей, похожих на нее, как три капли воды. Но работу не бросит, совмещать будет с семейными обязанностями…

— Выдумщик ты, — сказала Елена. — Прохладно становится. Пора спать. Завтра Москва. Даже не представляю, как и что будет там.