Таинственный остров<br />(Повести и рассказы)

X

Тайна профессора Перкинса

Несколько дней индус старательно избегал нас и мы уже потеряли всякую надежду сойтись ближе с ним, когда он сам, без всякого повода с нашей стороны, зашел ко мне в каюту, видимо, сильно взволнованный чем-то.

— Я вам не помешаю? Может быть, вы заняты?.. — вежливо справился индус, хотя было видно, что он думает совсем о другом.

— Нисколько! Мы очень рады!.. Садитесь!.. — ответил сэр Невилль за себя и за меня и индус, тяжело опустившись в кресло, медленно заговорил, волнуясь и подыскивая слова:

— Нет… Так больше продолжаться не может… Я должен рассказать вам все, хотя боюсь, что вы не поверите… То, что я переживаю… Эта двойственность… Да, поверить трудно, но все-таки я расскажу. Вы спрашивали меня, знал ли я профессора Перкинса? Еще бы!.. Я сам… Но лучше я начну с того момента, когда профессор Перкинс исчез из госпиталя в сопровождении индуса…

Мы с сэром Невиллем слушали, сильно заинтересованные.

— Покинув Бенарес, профессор Перкинс и индус направились в горы и через четыре дня прибыли в одно место, известное только индусу, место, где собирались «посвященные» высших рангов. Перкинс уже умирал и, если бы не лекарство, которое ему давал индус, он бы ни в каком случае не выдержал бы дороги. По приезде на место, дав небольшой отдых профессору, индус вошел к нему в комнату, сел на стул, стоявший около кровати и, внимательно осмотрев Перкинса, проговорил:

— Профессор Перкинс, вам осталось жить не более двух дней. Скоротечная чахотка ведет по пути смерти… Но вы мне спасли жизнь на пароходе и я не хочу оставаться в долгу… Вы знаете, мы, посвященные, обладаем такими знаниями, о которых вы, европейцы, не имеете понятия… Я спрашивал совет посвященных и получил согласие… Я могу дать вам новую жизнь…

Перкинс, вполне понимавший свое положение, радостно вздрогнул.

— Но, — продолжал индус, — сохранить ваше внешнее, физическое «я» я не берусь. Это выше даже моих знаний… Согласны ли вы сохранить жизнь, то есть главное в жизни — мысль и знания, переменив внешнюю, ничего не значащую оболочку?..

Профессор не пытался даже вникнуть в смысл слов индуса. Возможно, что причиной этого было отчасти изнуренное состояние после дороги… близость неизбежной смерти… Одна только фраза ярко врезалась в его ослабевший мозг — это то, что он будет жить, снова увидит своих близких, снова будет работать у себя в кабинете, окончит начатый труд, приобретет новые знания… И профессор, не задумываясь, дал согласие.

— Откладывать нельзя, — сказал индус, — вы можете умереть каждую минуту… Сегодня же вечером произведем опыт.

Что пережил профессор после ухода индуса, мне кажется, понятно всякому. То же, что испытал бы человек, приговоренный к смертной казни, ожидающий каждую минуту выполнения приговора и получивший вдруг полное помилование… Едва начало смеркаться, в комнату вошел старый факир в сопровождении молодого, хорошо сложенного индуса, почти мальчика и, получив утвердительный ответ на вопрос — «Вы готовы?» — тотчас же приступил к опыту.

Последнее, что помнит профессор — это руку индуса, положенную ему на голову… Затем все смешалось, спуталось… Темная стена надвинулась на сознание Перкинса. Сначала он почти ничего не сознавал, но потом мало-помалу ощущения страшной боли, мучительного напряжения стали заполнять его… Страдания не физические — тело было бесчувственно, — а страдания воли… как будто кто-то пытался вырвать его сознание, а он употреблял все усилия, чтобы удержать… Сколько времени продолжалось такое состояние, Перкинс определить не мог, но в конце концов чужая воля победила и профессор, почувствовав, как что-то как будто оборвалось внутри, отделилось от его «я», окончательно потерял сознание.

Очнулся Перкинс у себя на кровати. Солнце ярко освещало комнату, весело играя на цветном ковре. Воздух наполнял аромат тропических цветов, густой волной несшийся из открытого окна. Профессор по привычке поднял руку к бороде, желая расправить ее, и… испуганно отдернул руку.

Подбородок был чист, без каких-либо признаков растительности… Осторожным движением, чтобы не вызвать кашля, он приподнялся и сел на кровати. Но тут внезапно почувствовал непривычную бодрость и силу… Дышалось легко и свободно… Позыва кашля не было… Профессор еще раз потрогал себя за подбородок, машинально взглянул на руку и громко вскрикнул от изумления… Это была не его рука, а полудетская, бронзового цвета… рука индусского мальчика… Не думая больше ни о чем, Перкинс соскочил с постели и бросился к зеркалу, висящему в противоположном углу комнаты. Зеркало отразило стройного индусского мальчика, того самого, который вошел в комнату вместе со старым индусом перед началом опыта. Не веря своим глазам, профессор Перкинс зажмурился, сдавил голову руками, как бы желая отогнать видение, и взглянул вторично. Изображение индусского мальчика не пропадало. Пораженный профессор машинально отошел от зеркала и тяжело опустился в кресло. По старой привычке он стал размышлять, анализируя свои ощущения. Тут ему внезапно припомнились слова старого индуса:

— Я сохраню вам главное в жизни — мысль и знания, но сохранить внешнюю оболочку — это выше даже моих знаний…

Новая мысль, как молния, прорезала напряженный мозг Перкинса: старый индус сдержал свое слово… Он сохранил жизнь, но… изменил внешнюю оболочку, переместив «я» профессора в здоровое тело мальчика…

Индус замолчал, нервно вытирая крупные капли пота, выступившие у него на лбу.

— Ну, а дальше?.. Что же дальше?.. — взволнованно спросил сэр Невилль.

— Шесть лет, — продолжал, немного передохнув, индус, — прожил профессор среди посвященных, изучая их тайны… шесть долгих лет… Он много узнал, многому научился, но… в конце концов его потянуло на родину… Увидеть семью, детей, которые за это время, вероятно, уже стали взрослыми… И он не выдержал… Господа! Профессор Перкинс — это я!.. — закончил дрожащим, прерывающимся от волнения голосом индус.

Мы, пораженные, молчали, не зная, верить ли или не верить.

Сознание говорило — «нет»… Трудно в молодом, цветущем, полном сил юноше признать нашего старого, обремененного годами друга… а между тем, его манера говорить, его глубокие познания в различных областях науки, все это заставляло верить, что мы видим пред собой воскресшего профессора Перкинса. Именно воскресшего, потому что в смерти его до сего времени мы не сомневались.

Первым очнулся сэр Артур Невилль.

Он приподнялся протянул индусу руку и, крепко пожимая ее, проговорил:

— Хотя все это очень невероятно, но… я верю, что это так… и от души рад за вас… рад приветствовать вас, дорогой профессор…

Я поспешил присоединиться к сэру Невиллю.

Индус вздрогнул и на лице его показались слезы радости, но почти тотчас же он снова сделался грустным.

— Спасибо, господа, что вы, вопреки здравому смыслу, поверили мне… Но… — продолжал он, тяжело вздохнув, — меня больше всего мучает то, признает ли меня, как вы, моя семья!.. И как я в оболочке индуса войду к себе в дом на правах отца и мужа… Моя жена… Дети… О, Боже! Лучше было бы, кажется, умереть тогда!..

И, поднявшись с кресла, профессор молча вышел из каюты.

После признания профессора мы ежедневно виделись с ним и в конце концов у нас не осталось ни малейшего сомнения в его личности. Перкинс припомнил наши прежние встречи, разговоры, наше первое путешествие со всеми мелочами и подробностями, какие посторонний, желавший нас мистифицировать, не мог бы знать.

Но, оживляясь минутами, профессор большую часть времени был задумчив и грустен. Его неотвязно преследовала мысль о семье и о том, каким образом он войдет в нее.

Это не давало ему покоя, и часто, проходя ночью мимо каюты, занимаемой Перкинсом, мы слышали заглушенные стоны и вздохи возвращенного к жизни, но потерявшего ее путеводные нити нашего старого и вместе с тем молодого друга…

До Англии мы доехали благополучно и, расставаясь с профессором, горячо просили его приехать при первой возможности к нам в Лондон.